Как-то раз в 1918 году Коллонтай зашла в кабинет Ленина в Смольном. «В комнате темно, но я могу различить у окна стоящего человека и по силуэту, вырисовывающемуся на фоне ясного зимнего неба, узнаю, что это Владимир Ильич. Я замираю от неожиданности и неловкости, что ворвалась, не постучав. Владимир Ильич стоит неподвижно, спиной к двери. Он смотрит в окно, высоко подняв голову, очевидно, глядит на небо. А небо зимнее, светлое и очень звездное. Я боюсь пошевелиться. В комнате тихо-тихо. Неожиданно голос Владимира Ильича прерывает тишину.
— Звезды, — говорит он. — Какие звезды сегодня! Очевидно, мороз покрепчал.
И вдруг, повернувшись в мою сторону, спрашивает:
— А вы когда-нибудь смотрите на звездное небо?
Мой ответ:
— Когда бываю на океане или в деревне.
— На океане? Ах да, ведь вы были в Америке! А я в ранней юности очень хорошо знал все созвездия, теперь начинаю забывать. Некогда…»
А уже через несколько минут Ленин горячо обсуждал злободневное событие — самосуд, который революционные матросы устроили над двумя бывшими депутатами Государственной думы. (Вероятно, Коллонтай имела в виду двух известных кадетов — Шингарева и Кокошкина, убитых в январе 1918 года.) После Февраля такие самосуды — над офицерами, адмиралами… — стали привычным делом. Но теперь большевики пытались положить им конец. «Никогда я еще не видела Владимира Ильича таким возбужденным и рассерженным, — писала Коллонтай. — Всегда бледное его лицо побагровело, и в голосе звучали непривычно грозные ноты».
«Самосуд! — гремел он. — Мы не потерпим этого. И виновных предадим законному народному суду. Скажите вашему Балтфлоту: то, что вынужден был терпеть Керенский, того не потерпит власть рабочих и крестьян… Советую вам, товарищ Коллонтай, сейчас же поехать к вашим друзьям — балтфлотовцам — и разъяснить им, что Советская власть не терпит анархии. И пусть они бросят свои самостийные штучки. Мы их за это по головке не погладим. Нет. Анархии мы не потерпим!»
Прошло некоторое время, и Коллонтай вновь зашла к председателю Совнаркома. «Владимир Ильич был совершенно спокоен и выдержан, как всегда. Лицо его было бледно, а глаза даже улыбались, когда он, повернувшись ко мне, сказал:
— Вот вам и гляди на звезды!»
