Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Михаил Цетлин о декабристах во глубине сибирских руд

Из книги Михаила Осиповича Цетлина «Декабристы» мы можем узнать, как страдали от цепных псов режима борцы за нашу и вашу свободу.

Мѣстное начальство вело себя гуманно, съ русскимъ добродушіемъ и сибирскимъ чувствомъ безотвѣтственности — авось, никто не узнаетъ въ Петербургѣ о томъ, что дѣдается въ какой-нибудь Тарѣ; можетъ быть, сказалась тутъ отчасти и провинціальная наивная вѣра, что опала зтихъ людей скоро минетъ. Въ Перми городничій Дамигъ пригласилъ ихъ заѣхать къ себѣ. Въ Каинскѣ городничій Степановъ кричалъ для видимости на нихъ «я васъ отучу бунтовать», но, оставшись наединѣ, угостилъ и ссыльныхъ и фельдъегерей на славу, повелъ въ свою домашнюю баню, предлагалъ книгъ и бѣлья. И такъ же встрѣчали бывшихъ друзей и знакомыхъ многіе губернаторы и вице-губернаторы, угощали, предлагали денегъ. Купцы жарко затапливали свои бани; исправники угощали обѣдами, на которыхъ подавали по двѣнадцати сортовъ сибирской рыбы. Кое гдѣ собиралось мѣстное общество и дамы кокетничали съ проѣзжими декабристами, какъ будто и впрямь еще былъ на нихъ гвардейскій шитый золотомъ мундиръ. Фельдъегеря протестовали слабо, да и какъ было протестовать, когда какой-нибудь исправникъ или городничій кричалъ на нихъ «что ты мнѣ съ твоими предписаніями? здѣсь я — государь!», и фельдъегеря подчинялись, да и сами пили и ѣли исправно.
...
Хуже всѣхъ пришлось первымъ восьмерымъ декабристамъ отправленнымъ въ Сибирь и попавшимъ на работу въ Благодатскій рудникъ Нерчинскихъ Заводовъ. Хотя скоро губернаторъ Цейдлеръ опредѣлилъ для нихъ сравнительно короткое время работы, отъ 5 до 11 утра, съ обязательной выработкой только трехъ пудовъ руды, но и это было изнурительно для непривычныхъ къ физическому труду и измученныхъ долгимъ заключеніемъ людей.

6 часов работы в день - вот это каторга!

Волконская, для того, чтобы поѣхать къ мужу, — рѣшила разстаться съ малюткой сыномъ. Она оставила его у родственниковъ, взяла на себя это невыносимое для матери испытаніе. Она никогда больше не увидѣла сына; онъ скоро скончался.

И это - мать?!!

[Читать далее]
Уже 24 іюля 1826 года начальникъ Главнаго Штаба Дибичъ писалъ проживавшему въ Курскѣ на покоѣ бывшему командиру Сѣверскаго Конно-Егерскаго полка, обрусѣвшему поляку Лепарскому: «М. Г. Станиславъ Романовичъ! Государь Императоръ... полагаясь на строгія правила чести и преданность Вашу престолу... намѣренъ ввѣрить Вамъ весьма важный... постъ коменданта въ Нерчинскѣ, ибо государственные преступники, требующіе особенно строгаго и благоразумнаго надзора, по большей части будутъ находиться на работахъ въ тамошнихъ рудникахъ»...
Лепарскій рѣдко являлся въ тюрьму, былъ молчаливъ и на просьбы заключенныхъ почти всегда отвѣчалъ «не могу» или «я долженъ поконсультоваться съ собою». Но «поконсультовавшись съ собой» и съ племянникомъ, толстымъ и добродушнымъ плацъ-майоромъ Осипъ Адамовичемъ, просьбы почти всегда исполнялъ. Съ дамами въ служебное время говорилъ онъ хмуро и стоя, но посѣщая ихъ на дому умѣлъ быть обворожительно любезнымъ. Онъ очень боялся дамскихъ сценъ и просилъ ихъ, если ужъ нельзя не бранить его, то бранить по крайней мѣрѣ по французски, чтобы не компрометировать его передъ подчиненными. Съ заключенными онъ былъ безукоризненно вѣжливъ и требовалъ къ нимъ вѣжливости и отъ своихъ подчиненныхъ...
«За неимѣніемъ казенныхъ работъ, занимаю ихъ лѣтомъ земляными работами, 3 часа утромъ и 2 часа послѣ полудня... а зимою будутъ они для себя и для заводскихъ магазейновъ молоть на ручныхъ жерновахъ казенную рожь», — рапортовалъ онъ въ ГІетербургъ. На самомъ дѣлѣ ни для какихъ «магазейновъ» въ трудѣ декабристовъ нужды не было. Лепарскій разрѣшилъ эту задачу тѣмъ, что превратилъ работу въ прогулку, или пикникъ съ полезной гимнастикой.
Сложнѣе былъ вопросъ о питаніи. Казенныхъ денегъ отпускалось до смѣшного мало: меньше 7.000 рублей ассигнаціями въ годъ на содержаніе почти ста человѣкъ арестантовъ, на отопленіе и ремонтъ. Но за 10 лѣтъ пребыванія на каторгѣ заключенные получили отъ родственниковъ, не считая безчисленныхъ посылокъ вещей и продовольствія, 354.738 рублей, а жены ихъ 778.135 рублей. И это только оффиціальнымъ путемъ; несомнѣнно, имъ удавалось получать деньги и тайно отъ администраціи. Но были среди нихъ 32 человѣка, которые отъ родныхъ ничего не получали, а остальные получали деньги очень неравномѣрно: нѣкоторые, какъ Никита Муравьевъ и Трубецкой, очень много, другіе гораздо меньше. Чтобы обезпечить хорошее питаніе для всѣхъ, Лепарскій разрѣшилъ устроить артель, въ которую каждый вносилъ посильную плату и которая вела общее хозяйство.
Такъ, постепенно, подъ руководствомъ добрато старика, наладилась ихъ жизнь сносно и даже уютно.
...
Въ 1828 году Лепарскій разрѣшилъ выстроить во дворѣ два неболынихъ домика; въ одномъ поставили столярный, токарный и переплетный станки для желающихъ заниматься ремеслами, а въ другомъ — фортепіано. Выдающимся піанистомъ считался Юшневскій, но въ такомъ тѣсномъ, замк- нутомъ кругу репутаціи разростаются непомѣрно, и Розенъ наивно поражался умѣнію товарища: чѣмъ чернѣе были ноты, чѣмъ больше трещали пальцы, тѣмъ піанисту казалось пріятнѣе! Играли и другіе — на скрипкѣ, на гитарѣ, на флейтѣ. Составился цѣлый квартетъ, который давалъ концерты 30 августа, въ день, на который приходилось шестнадцать именинниковъ. Были не одни музыканты, но и живописцы: Рѣпинъ рисовалъ виды тюрьмы и окрестностей, а разнообразно одаренный Николай Бестужевъ писалъ портреты своихъ товарищей по заключенію. Сначала онъ старался дѣлать тщательно выписанныя миніатюры въ манерѣ Изабэ, но онѣ ему плохо удавались. Когда же онъ сталъ подражать моднымъ портретамъ Павла Соколова, его легкой и быстрой живописи, то достигъ лучшихъ результатовъ.
Въ сентябрѣ 1828 года, послѣ обѣдни, торжественный, облаченный въ парадную форму Лепарскій объявилъ декабристамъ, что съ нихъ будутъ сняты кандалы. Онъ добился сперва разрѣшенія снять ихъ съ больныхъ и раненыхъ, а потомъ и распространенія этой высочайшей милости на всѣхъ тѣхъ, кто заслужили этого своимъ поведеніемъ. Заслужившими онъ счелъ всѣхъ, безъ исключенія. Странно, но многимть изъ нихъ грустно было разстаться съ этимъ символомъ ихъ подвига и страданій. Спать безъ кандаловъ стало легче, за то пѣть грустнѣе: такъ хорошо они звенѣли въ тактъ пѣснѣ. Но вначалѣ даже спать безъ кандаловъ казалось менѣе удобно — настолько къ нимъ привыкли и приспособились.
Каторжная работа скоро стала чѣмъ то вродѣ гимнастики для желающихъ. Лѣтомъ засыпали они ровъ, носившій названіе «Чортовой Могилы». Это напоминало веселый пикникъ. Суетились сторожа и прислуга дамъ, несли къ мѣсту работы складные стулья и ковры, самовары и закуску, газеты и шахматы. Караульный офицеръ и унтеръ-офицеры кричали: «Господа, пора на работу! Кто сегодня идетъ?» Если желающихъ, т. е. не сказавшихся больными, набиралось недостаточно, офицеръ умоляюще говорилъ: «Господа, да прибавьтесь-же еще кто нибудь! А то комендантъ замѣтитъ, что очень мало!» Кто нибудь изъ тѣхъ, кому надо было повидаться съ товарищемъ, живущимъ въ другомъ казематѣ, давалъ себя упросить: «Ну, пожалуй, я пойду!» Сторожа несли лопаты. Подъ предводительствомъ офицера и подъ охраной солдатъ съ ружьями, заключенные отправлялись въ путь. Подъ звонъ кандаловъ пѣли они свою любимую итальянскую арію «Un pescator delF onda. Fidelin», революціонную «Отечество наше страдаетъ подъ игомъ твоимъ», или даже французскую Марсельезу. Офицеры и солдаты мѣрно шагали въ тактъ революціонныхъ пѣсенъ. Придя на мѣсто, завтракали, пили чай, играли въ шахматы. Солдаты, сложивъ ружья на козлы, располагались на отдыхъ, засыпали; унтера и надзиратели доѣдали завтракъ заключенныхъ.
...
Привилегіи женатыхъ были велики. Жены постепенно выстроили себѣ дома на единственной улицѣ и послѣ ихъ отъѣзда сохранившей въ ихъ память названіе «Дамской». Мужья сначала имѣли съ ними свиданія въ тюрьмѣ, но постепенно получили разрѣшеніе уходить домой, къ женамъ, на цѣлый день. Сначала ходили въ сопровожденіи часового, который мирно дожидался ихъ на кухнѣ, гдѣ его угощала кухарка, а впослѣдствіи они переѣхали въ домики женъ.
...
Не ласково встрѣтилъ ихъ Петровскій Заводъ. Имъ прочли новыя строгія «правила» ихъ заключенія, караульнымъ солдатамъ дали строжайшія инструкціи. Къ счастью даже солдаты знали, что на дѣлѣ все это не будетъ соблюдаться. «Отъ запертія до отпертія» со смѣхомъ повторяли узники слова инструкціи.
...

Несомнѣнно, что въ Петровскомъ Заводѣ ослабѣло то высокое напряженіе любви и товарищества, которое освѣщало ихъ жизнь въ Читѣ. Не было больше постояннаго тѣснаго общенія, полнаго прелести и неудобствъ шумнаго бивуака. Теперь у каждаго была своя камера и это одно уже отдѣляло каждаго отъ всѣхъ другихъ. Несомнѣнно, въ этой обстановкѣ стало легче заниматься. Но не всѣ были способны къ длительнымъ умственнымъ занятіямъ, какъ Никита Муравьевъ, Завалишинъ и Лунинъ. Немудрено, что въ Петровскомъ Острогѣ стали появляться карты и вино.
Лѣтомъ 1831 года пришло разрѣшеніе пробить окна въ наружныхъ стѣнахъ и въ камерахъ стало свѣтлѣе. А то узникамъ приходилось, чтобы имѣть возможность читать, сидѣть у открытыхъ въ холодный коридоръ дверей. Дамы имѣли право переселиться въ казематы къ мужьямъ, но безъ дѣтей. Вѣдь, какъ писалъ Бенкендорфъ, тюрьма можетъ быть вредна для здоровья дѣтей, да и неизвѣстно, сколько будетъ этихъ, какъ онъ выражался «жертвъ любви необузданной». Бѣдныя «жертвы» къ тому же являлись на свѣтъ только полулегально. «Mais, mesdames, vous n’avez pas le droit d’être enceintes», восклицалъ съ отчаяньемъ комендантъ, узнавъ о новой беременности. Но, впрочемъ, тотчасъ же прибавлялъ успокоительно: «quand vous serez accouchée, ça sera autre chose!»
Постепенно наладился своеобразный тюремный бытъ. Номера были большіе. У женатыхъ они скоро приняли видъ комнатъ обыкновенной уютной квартиры съ коврами и мягкою мебелью. У педантичнаго, любящаго порядокъ Якушкина все было просто, чисто и уютно. Тепло топилась печь. Между печью, бывшей налѣво отъ входа и дверью стоялъ шкафчикъ для умыванья. За печью — шкафъ съ бѣльемъ и книгами, за шкафомъ столъ, подлѣ стола кресло. Въ углу Распятіе, которымъ благословилъ его когда-то въ крѣпости о. Петръ Мысловскій. Подъ окномъ столикъ съ самоваромъ и чайный сервизъ. Въ правомъ углу три полочки для чубуковъ, трубокъ и табаку. Направо кровать и еще одинъ столъ для занятій. Стѣны чисто выбѣлены, полъ выметенъ, самоваръ до блеска вычищѣнъ самимъ Якушкинымъ. Вся мебель выкрашена въ черную краску и обита зеленой китайкой.
Жизнь въ тюрьмѣ, трудовая и размѣренная, напоминала школьную или монастырскую. Правильно чередовались работа, прогулки, занятія. Утромъ въ 7 часовъ обязательное вставанье, днемъ — работа, въ 12 общій завтракъ. Дневной чай былъ для большинства временемъ совмѣстнаго отдыха. Но Якушкинъ предпочиталъ пить чай одинъ... Въ 8 былъ обѣдъ. Какъ въ школьномъ дортуарѣ, нельзя было засиживаться: полчаса для чтенія въ постели, а въ десять уже приходили сторожа, тушить огонь. И такъ каждый день, изъ мѣсяца въ мѣсяцъ, изъ года въ годъ. Какъ во всякомъ человѣческомъ обществѣ, скоро среди заключенныхъ установились разнообразный отношенія: симпатіи и антипатіи, ссоръ и привязанностей. Якушкинъ по четвергамъ и субботамъ обѣдалъ въ гостяхъ у Екатерины Ивановны Трубецкой, въ ея номерѣ, а Оболенскій съ Горбачевскимъ любили ужинать у знавшаго толкъ въ гастрономіи Свистунова, угощавшаго ихъ бульономъ, да макаронами съ сыромъ. Были знакомства поверхностныя, «шапочныя», и знакомства, такъ сказать, «домами»; были раздѣленія по взглядамъ и убѣжденіямъ. Многіе стали подъ вліяніемъ пережитаго очень религіозны, ихъ называли «конгрегаціей». Они молились и читали другъ другу духовно-нравственныя книги. Другіе, какъ Барятинскій, черезъ всѣ испытанія пронесли знамя прежняго атеизма и матеріализма. Были неизбѣжныя даже на каторгѣ денежныя заботы. Содержаніе человѣка стоило артели около 500 рублей, и тѣ, кто не хотѣли жить за счетъ товарищей, очень старались вносить эту сумму аккуратно. Но все же артель создавала во всѣхъ чувство спокойствія и обезпеченности. Это тоже напоминало школу или монастырь.
Постепенно смягчался Лепарскій, снова пошли всяческія послабленія. Если жены или дѣти арестованныхъ бывали больны, онъ разрѣшалъ мужьямъ проводить дома весь день и даже оставаться тамъ на ночь. Только первое время были строгости, и дамы должны были, чтобы повидать своихъ мужей, подходить къ частоколу и давать взятки солдатамъ, чтобы не рисковать получить ударъ прикладомъ.
Низшее начальство, подъ вліяніемъ и по примѣру Лепарскаго, было вѣжливо. Лепарскій за всѣ эти годы не прибѣгалъ къ наказаніямъ. Только разъ, когда Вадковскій сильно повздорилъ съ Сутгофомъ, онъ былъ принужденъ посадить его подъ арестъ. Вадковскій написалъ ему оттуда очень рѣзкое письмо, на которое старикъ отвѣтилъ примирительно, хотя и просилъ не дѣлать ему впредь никакихъ «рефлексій и ремонстрацій».
...
...всѣ женатые получили разрѣшеніе переѣхать въ домики своихъ женъ.
...

Постепенно кончались сроки заключенья. Первый разрядъ былъ выпущенъ на поселеніе еще въ 1828 году, изъ Читы. Въ іюлѣ 1831 года вышли на волю осужденные по 5-ому разряду Михаилъ Кюхельбекеръ и Рѣпинъ. Въ іюлѣ слѣдующаго года Розенъ и Глѣбовъ. 8-го ноября того же 1832 года, по случаю рожденія у государя четвертаго сына Михаила, первому и второму разряду срокъ былъ убавленъ на пять лѣтъ, т. е. вмѣсто 20 — 15 лѣтъ, а вмѣсто 15 — 10 лѣтъ, и т. д. 15 человѣкъ были выпущены на поселеніе.
...
Старый комендантъ скончался въ маѣ 1837 года. Назначенный на его мѣсто Ребиндеръ попробовалъ, было, перемѣнить заведенные Лепарскимъ порядки, сталъ рѣзко обращаться съ арестантами, но натолкнувшись на сопротивленіе, быстро перемѣнилъ тонъ. Новый комендантъ провелъ важную реформу: уравнялъ всѣхъ заключенныхъ, т. е. всѣмъ позволилъ отлучаться изъ острога, чѣмъ и заслужилъ великую признательность Завалишина, котораго всегда чрезвычайно раздражали привилегіи женатыхъ товарищей. 10-го іюля 1839 года пришелъ срокъ освобожденія для всѣхъ и всѣ, кого въ свое время верховный судъ и царь признали наиболѣе тяжкими преступниками: «диктаторъ» Трубецкой, вождь возставшихъ Оболенскій, основатели Общества Соединенныхъ Славянъ Борисовы, «славяне» Горбачевскій и Бесчастновъ, бывшіе въ числѣ «заговорщиковъ»-террористовъ, ѣздившій поднять Кіевъ Андреевичъ, близкій помощникъ Пестеля Барятинскій, Юшневскій и Давыдовъ, стоявшіе во главѣ Управъ Южнаго Общества, другъ Пушкина Пущинъ и едва не захватившій Зимній Дворецъ и такъ напугавшій царя Пановъ — всѣ они были выпущены на свободу.
...
Бестужеву каторга была замѣнена ссылкой въ Якутскъ по особой милости Царя. На слѣдствіи оиъ велъ себя очень умѣло. Мѣшая лесть съ прямодушіѣмъ (самая сильно дѣйствующая смѣсь), онъ говорилъ Николаю, что не хотѣлъ его вступленія на престолъ, потому что боялся его... ума: деспотическая власть въ рукахъ умнаго и образованнаго Царя была бы особенно ужасна. Но милость эта могла оказаться губительной. Какъ ни странно, но тѣ изъ декабристовъ, которыхъ судъ хотѣлъ наказать легче, избавивъ ихъ отъ каторги, очутились въ худшемъ положеніи: каторга спасла декабристовъ, ссылка ихъ губила. Каторга была для декабристовъ коопераціей, университетомъ, фаланстеромъ. А въ глухихъ деревняхъ Сибири, безъ близкихъ по духу людей, безъ медицинской помощи, ссыльные опускались и погибали. На каторгѣ за всѣ годы умеръ одинъ человѣкъ...
...
Декабристамъ было запрещено держать ружья для охоты...


Совсем свирепый и ничем не оправданный запрет.


Маріи Николаевнѣ Волконской жить въ сибирской избѣ; Аннѣ Григорьевнѣ Чернышевой сознавать себя женой не министра, а ссыльно-каторжнаго; Ивашеву не служить въ полку, не хозяйничать въ Симбирскомъ имѣніи — было странно и горестно.

Вот так издевались царские сатрапы над безвинно репрессированными.




Tags: Декабристы, Ужасы тоталитаризма
Subscribe
  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments