September 13th, 2019

Борис Соколов об интервенции на севере России

Из книги Бориса Соколова «Падение Северной области». (Борис Фёдорович Соколов (30 октября 1889 — 18 ноября 1979) — эсер, член Всероссийского учредительного собрания, управляющий отделом народного образования и замещал управляющего отделом внутренних дел Временного правительства Северной области в Архангельске с 14 февраля 1920 до момента эвакуации).

Население местами относилось одобрительно к союзникам, получало от последних «виски» и паек английского образца, весьма обильный, и устраивало вечеринки.
Местами же, это бывало в деревенских захолустьях, где союзники рас­поясывались, население было резко враждебно им и доходило даже до восстаний и убийств иностранных солдат.
…
Английский майор… слово­охотливо и, по-видимому, искренно ввел меня и в английские настроения и в английские мнения. Все, что он говорил, вполне отвечало тому, что мне впоследствии говорили другие англичане и что, в краткой форме, повторил английский генерал Айронсайд.       
«Мы не понимаем русских. Скоро год, как мы на Севере России. Почему мы пришли? Нас позвали. Мы хотели помочь вашей борьбе против большевиков. И, однако, что же мы видим? Русские не хотят сражаться. Всюду на позициях стоим мы, a те, что есть, бунтуются, организовывают восстания, и мы же должны эти восстания подавлять».
[Читать далее]…
Архангельск… показался мне русской деревней...
Впечатление первое — всюду иностранцы. Больше всего английских сол­дат.
Все лучшие дома заняты под их штабы, правления и лавки.
Всюду английские флаги и английская речь...
Немало русских офицеров. Среди них попадаются часто — в генеральских погонах. Все в английских френчах.
…
Все фронты были в полном подчинении у английского командования. Последнее было полным хозяином — русское же командование играло роль пас­сивную и второстепенную. Позиции были заняты главным образом английскими, кое-где французскими силами, русским же разрешалось занимать более глухие и менее ответственные места. Пропуски, проезды по железной дороге, вагоны, санитария, эвакуация — все это было в руках у союзной комендатуры…
Союзники, придя в Северную Область, принесли с собою и свои привычки и навыки. Комфорт их, даже военной, фронтовой жизни, казался странным русскому глазу, привыкшему к лишениям, зачастую ненужным, проистекавшим из русской безалаберности. /От себя: ну, вот, а другие авторы пишут, что лишениям подвергали людей только большевики…/
Особенно поражала русских чистота палаток, безукоризненная чистота отхожих мести и мостки, проведенные в лагерях англичан.
…
Генерал Марушевский, бывший главнокомандую­щим большую часть времени пребывания союзников в С. О… заявил:
«Русское военное командование было лишено самостоятельности и исполняло предначертания союзного штаба. Все мои указания на необходимость наступления, особенно на Двинском и Мурманском фронтах, отклонялись союзниками по мотивам недостаточности войск и ненадежности населения, сочувствующего большевикам».
…
В конце июля я был принят генералом Айронсайдом, главнокомандую­щим союзными войсками, и имел с ним обстоятельную беседу…
«…приходится констатировать печальный факт. Скоро год, как союзники здесь, а русской армии как боевой единицы еще не существует. Те несколько полков, что сформированы при нашей помощи, решительно никуда не годятся. Офицеры держат себя недостаточно корректно, а солдаты-больше­вики устраивают бунты. Недавно были восстания и заговоры в 3, 1, 6 и 5 полках. Как видите, чуть ли не во всех, имеющихся налицо полках. Главный Русский Штаб сорганизовался плохо и не пользуется авторитетом у своих войск. Создается безнадежное положение ...»
- «Что же делать?»
«Мое мнение — надо ликвидировать Северный фронт. Он совершенно и никому не нужен. До недавнего времени я был горячим сторонником того, чтобы сохранять Северную Область, чтобы продолжать помогать здешним русским бороться с большевиками. И всеми силами я защищал эту позицию перед Foreign Office. Но теперь я больше не могу этого делать. Эти бунты в полках, а особенно настроение населения г. Архангельска и деревень, убе­дили меня, что большинство сочувствует большевикам».
…
…русские, как солдаты, так и офицеры, и офицеры более, чем солдаты, были преисполнены какой-то инстинктивной бессознательной враждебности к англичанам. Об англичанах они говорили с иронией, с насмешкой, и часто, очень часто, пользуясь незнанием теми русского языка, бранили их последними словами.
Я искал причины этой враждебности.
«Меня злит, что они, англичане, пришли в нашу страну и здесь распоря­жаются», ответил один офицер. Другой, старый полковник, досадует «на самодовольство, самоуверенность, на презрение к нам, русским, этих сынов Альбиона». Третий считает, «что англичане пришли не спасать Россию, а погу­бить ее. Что они не любят, мол, русских». И так далее без конца, в том же духе.
К тому же надо добавить, что офицерский состав английского корпуса в С. О. оставлял желать многого. Он был несомненно второсортный. Боль­шинство офицеров были выслужившиеся во время войны унтер-офицеры, в мирное время — клерки, приказчики, люди без высшего и даже среднего образо­вания…
Англичане несомненно чувствовали эту враждебность.
Один молодой лейтенант, студент Кембриджского Университета, прилично понимавший по-русски, жаловался мне:
«Я не понимаю всего, что говорят иногда за спиною, а иногда и в глаза о нас ваши офицеры и солдаты, но все же я разумею, что они нас не любят. За что? Что мы им сделали дурного? Мы их кормим, одеваем, проливаем даже за них нашу кровь, а они ... не понимаю»…
Упреки, которые приходилось слышать, заключались еще и в том, что «англичане, мол, скупают меха за бесценок, в обмен на виски и вино». Такие случаи, конечно, были, и были даже довольно часто, но еще чаще этот же товарообмен производился русскими военными и обывателями.
По-видимому, для себя в этом не видели ничего предосудительного.
...
Перед эвакуацией постепенно английское командование сдало русскому интендантству свои богатые склады снаряжения и обмундирования, но остатки военного снаряжения, автомобили, оружие, снаряды и т. д., все то, что они не могли, да и не считали нужным везти с собою, и что, по словам Начштаба, они обещали сдать русским, они накануне отъезда потопили в Двине. Цен­ность потопленного в Двине исчислялась в сотни тысяч фунтов стерлингов…
На вопрос, почему так поступили англичане, последние отвечали: «Все равно Северная Область достанется большевикам, и мы не хотим помогать снаряжению красной армии».
Другой инцидент, который не может считаться исчерпанным и поныне, произошел между Правительством С. О. и опять-таки английским командованием.
Некий англичанин лесопромышленник Смит, находившийся в каких-то взаимоотношениях с Великобританским Адмиралтейством, вывозил в продолжение 18—19 года лес из Архангельска в Англию. К августу 19-го года им было вывезено свыше чем на 200 000 фунтов стерлингов, каковую сумму он и был должен Правительству С. О. Когда настало время эвакуации, то г-ну Смиту было предъявлено требование уплатить следуемый с него долг. А когда он отказался, последовало распоряжение не выпускать Смита из С. О. Это весьма энергично заявленное требование Северного Правительства осталось голосом вопиющего в пустыне, и г-н Смит покинул Архангельск на паро­ходе вместе с английским командованием.
26—27-го сентября произошла эвакуация английских войск, произошла по-военному, чрезвычайно поспешно. Погрузка войск шла ночью, как бы втайне от населения. Как удостоверяют лица, близко стоявшие к англичанам, последние были все время в полной уверенности, что «большевики идут по пятам», поэтому их эвакуация была не чужда панике, неуместной торопли­вости и ненужной поспешности.
…
Анализ жизни С. О. приводить нас к положению, что английская власть тем пли иным путем, часто через центральную русскую, и очень редко через свои исполнительные органы — вмешивалась в жизнь Области. Она поддерживала элементы, враждебные демократии. Последняя, как это свидетельствовал мне не раз лидер демократии А. Иванов, была «в весьма больших контрах с англичанами» и «тщетно взывала к американцам». Он удостоверял, и это мне как-то мимоходом подтвердил и заместитель Чайковского, Зубов, что «англичане имели очень сильное влияние на деятельность Правитель­ства. Что возможно сделать, когда вся власть была фактически у англичан!»




Егор Яковлев о пакте Молотова — Риббентропа



Посол Майский о Чемберлене и Мюнхенском сговоре. Часть II

Из книги Ивана Михайловича Майского "Воспоминания советского дипломата".

29 сентября, в тот трагический день, когда в Мюнхене была решена судьба Чехословакии, Галифакс пригласил меня к себе, в Форин оффис, и сделал попытку если не оправдать, то хотя бы объяснить, почему Англия села за стол этой конференции без СССР. Вот его собственная запись этого объяснения:
«Мы все должны считаться с фактами, один из этих фактов состоит в том, что как ему (т.е. мне. — И.М.) хорошо известно, главы германского и итальянского правительств в нынешней обстановке не захотели бы конференции вместе с Советским правительством. Нам кажется чрезвычайно важным, а, я думаю, это важно и для него, чтобы ради избежания войны спорные вопросы так или иначе были переданы на разрешение путем переговоров. Именно данное соображение побудило премьер-министра вчера обратиться к Гитлеру с призывом о созыве конференции, на которую могут быть приглашены и другие, если Гитлер того захочет».
Это было настоящее свидетельство о бедности, выданное британскому правительству его собственным министром иностранных дел! «Если Гитлер того захочет»… Вот главное: все должно было твориться по его указке. Я не скрыл тогда от Галифакса моих искренних чувств по поводу услышанных от него слов, да и вообще по поводу политики Чемберлена. К сожалению, Галифакс «забыл» воспроизвести мою реакцию в официальной записи нашего разговора.
Впрочем, объяснения министра иностранных дел хорошо передавали самый дух мюнхенской конференции. Гитлер и Муссолини были тогда в апогее, а Чемберлен и Даладье в перигее своих настроений и возможностей. Мы видели, в каком состоянии был британский премьер, отправляясь в Мюнхен. Не в лучшем состоянии находился и Даладье. Вот как описывает его настроение один свидетель, присутствовавший на Мюнхенской конференции.
«Французы, включая Даладье, твердо решили добиться соглашения во что бы то ни стало. Это была группа насмерть перепуганных людей, которые не испытывали ни малейших угрызений совести от своего участия в расчленении своего союзника».
...
Апологеты Чемберлена любят говорить, что он стремился к миру. Допустим, но к какому миру? Все, что нам известно о Чемберлене, говорит о том, что может быть он стремился к миру для Англии и Франции, но готов был ради этого залить кровью СССР, Польшу, Чехословакию и многие другие страны.
...
Как-то в ноябре 1939 г. я встретился с Ллойд Джорджем. Старик, не в пример многим другим, повернувшимся спиной к советскому посольству после пакта с Германией, продолжал поддерживать со мной дружеские отношения. Мы долго говорили о создавшейся ситуации. Под конец Ллойд Джордж сказал:
— Если вы думаете, что последние события чему-либо научили Невиля, то вы жестоко ошибаетесь. Невиль неисправим, а к тому же еще страшно упрям… Мне точно известно, что он и сейчас готов пойти на сделку с немцами, если они дадут понять, что готовы выступить против вас… Можете быть уверены, что он ни минуты не думает о серьезной войне с Германией.

Генерал Лукомский о причинах «неуспеха» белых. Часть I

Из Воспоминаний генерала Лукомского.

Армия Учредительного Собрания, созданная на Волге Самарским правительством, имела чисто демократические — социалистические лозунги, но успеха никакого не имела. Самарское правительство было заменено сначала Уфимской директорией, а затем адмиралом Колчаком.
Савинков, формируя части для борьбы с большевиками, провозглашал чисто демократические лозунги. Правительства генералов Миллера и Юденича были также достаточно демократичны. Южная армия и Астраханский корпус, формировавшиеся на германские деньги на территории Дона, имели чисто монархические лозунги. Но ни одна из этих армий и ни одно из их возглавлявших правительств успеха не имели…
Все это показывает, что горе не в том, что генерал Деникин не провозгласил того или иного лозунга, а, скорее, в том, что наши политические партии, преследуя свои партийные программы, не объединились для достижения первой и главнейшей цели — ниспровергнуть советскую власть.
[Читать далее]…
Представители левых партий обвиняли генерала Деникина в том, что он сформировал чуть ли не черносотенное правительство, которое не могло вызвать доверия народной массы. Представители правых течений, наоборот, указывали на то, что деятельность Особого Совещания, при разрешении некоторых вопросов, носила слишком левое направление...
Включать в состав Особого Совещания социалистов признавалось недопустимым...
Из членов Особого Совещания к партии к. д. принадлежало пять-шесть человек, т. е. половина из числа гражданских членов совещания. Но правда, что к их голосу прислушивалось главное командование, а потому и было распространено мнение о якобы «кадетском» засилии. Летом 1919 г. некоторые члены «кадетской» партии несколько раз возбуждали вопрос о слишком правом составе Особого Совещания.
При рассмотрении однажды в заседании Особого Совещания вопроса о привлечении в состав Совещания кандидата из более правого крыла один из видных представителей партии к. д. сказал: «Нас и так упрекают, что состав Особого Совещания слишком правый; ничего не возражая против предложенного кандидата, которого я знаю как безукоризненно чистого и высокопорядочного человека и отличного работника, я только позволяю себе поставить вопрос: не слишком ли мы сильно перегружаем наш правый борт?»
Но в начале декабря 1919 г. тот же представитель партии к. д. сказал: «Я пришел к убеждению, что нам надо вести более левую политику, но более правыми руками»…
В январе 1920 г., когда разразилась катастрофа, генерал Деникин, надеясь спасти положение и устранить все бывшие трения с представителями казачества, согласился на образование национального министерства и на образование при себе законодательного органа. Но это, конечно, положения не спасло и, вероятно, если бы это было сделано раньше, то и тогда пользы не принесло бы; а раскол в армию внесло бы наверное, так как и без того Особое Совещание за свою якобы левизну не пользовалось популярностью среди офицерства.
Очень многие (в том числе и некоторые видные военные деятели) объяснили неудачу борьбы на юге России прежде всего тем, что мы вели слишком правую политику…
Отдел пропаганды. 16/29 января 1919 г. осведомительное агентство было преобразовано в отдел пропаганды, и во главе его стал донской общественный деятель Н. Е. Парамонов. Центральное управление отдела открыло свою деятельность в Ростове. Средства на деятельность отдела пропаганды были отпущены большие, и надеялись, что дело будет поставлено хорошо.
К этому времени деятельность осведомительного агентства («Освага») вызывала уже много нареканий: одни указывали на привлечение к работе совершенно неподходящих лиц, которые стали вести чуть ли не большевистскую пропаганду; другие указывали на погромное направление, проводимое некоторыми местными агентами «Освага»; представители кубанского правительства указывали на то, что на Кубанской территории агенты «Освага» проводили идеи, которые находились в резком противоречии со взглядами кубанского правительства.
Надежда на то, что новый начальник отдела пропаганды наладит работу, не оправдалась; да и взгляды на работу отдела у главного командования и у Парамонова были различны…
Вследствие принципиальных несогласий между Особым Совещанием и Парамоновым относительно направления деятельности отдела пропаганды и некоторых трений, возникших на почве взаимоотношений, Парамонов 4/17 марта отказался от должности, и профессору К. Н. Соколову было предложено стать во главе отдела пропаганды.
К. Н. Соколов согласился принять эту должность временно, с тем что после своего ознакомления с деятельностью отдела и с постановкой дела он сделает подробный доклад Особому Совещанию и только после этого решит, может ли он принять на себя руководство отделом пропаганды.
Примерно через месяц Соколов сделал Особому Совещанию более чем безотрадный доклад. Приведя целый ряд фактов, иллюстрирующих совершенно неправильную постановку дела, он доложил, что исправить работу отдела пропаганды невозможно, что выход один: немедленно совершенно расформировать весь отдел пропаганды со всеми его местными отделениями и поставить дело наново. «Но на это потребуется, вероятно, 1—2 месяца», — добавил Соколов.
Генерал Деникин и Особое Совещание признали невозможным на такой срок оказаться без органа пропаганды. К. Н. Соколов сказал, что брать на себя безнадежное исправление совершенно испорченного дела он не может и просит его от этого назначения избавить. После настояний генерала Деникина К. Н. Соколов принял должность, но предупредил: «Я определенно заявляю, что вполне исправить дело нельзя. Постараюсь сделать — что могу, но заранее прошу быть готовыми к тому, что из этого ничего не выйдет».
Он оказался прав. Нападки на отдел пропаганды не только не прекращались, но все более и более усиливались. Начиная с самого начальника отдела, все видели и сознавали, что дело идет более чем неудовлетворительно, и исправить его не могли. В декабре 1919 г. генерал Деникин даже хотел совсем закрыть отдел и перестроить его наново; т. е. сделать то, что предлагал сделать К. Н. Соколов в начале 1919 г.
Надо откровенно признаться, что с делом постановки «пропаганды» и правильного осведомления населения мы совсем не справились и наша «пропаганда» пользы никакой не принесла. Состав же сотрудников на местах был так слаб и так не подготовлен к работе, что их деятельность часто была явно вредна.
Земельный вопрос. Вокруг земельного вопроса страсти разгорались. Одни считали, что генерал Деникин и Особое Совещание ведут слишком левую политику и разоряют прочные помещичьи хозяйства, что, с государственной точки зрения, преступно; другие, наоборот, указывали, что политика командования Добровольческой армии слишком правая, «помещичья», которая отталкивает от армии крестьянское население.
Многие указывали, что получается совершенно ненормальное положение: генерал Деникин через Особое Совещание проводит земельный закон для неказачьих районов иной, чем законы, проводимые на Дону, Кубани и Тереке; что это подрывает значение вырабатываемого закона и вызывает на него нападки масс как на «контрреволюционный». Последнее указание было совершенно справедливо, но командование Добровольческой армии и Особое Совещание не считали возможным базироваться на законы, проводимые казачьими правительствами, а последние, считая себя независимыми от командования Добровольческой армии, в проведении своего законодательства не находили нужным считаться с законопроектами, вырабатываемыми Особым Совещанием...
Приезжавший на юг России чешский профессор Крамарж указывал, что правильное и срочное разрешение земельного вопроса явится одним из способов привлечь к себе симпатии крестьянского населения и должно помочь свергнуть советскую власть. Профессор Крамарж говорил так: крестьяне должны получить землю и быть уверенными, что ее у них никто не отнимет. Но при этом нельзя вышвырнуть за борт и разорить культурный помещичий класс, который в будущем будет необходим для улучшения и развития в России культурного хозяйства.
По мнению Крамаржа, надо было при усадьбах оставить помещикам минимальное, необходимое для культурного хозяйства, количество земли, а остальную землю, дав обязательство помещикам, что она будет у них выкуплена государством на золото, немедленно передать крестьянам. При подобном разрешении вопроса помещики не оказались бы разоренными и впоследствии сели бы опять на землю. При этом профессор Крамарж указывал на то, что передачу помещичьей земли в руки крестьянства должна взять на себя правительственная власть, так как в противном случае отношения между помещиками и крестьянами еще более обострятся.
Не будучи совершенно компетентным в этом вопросе, не берусь судить о правильности того или иного его разрешения, но должен отметить, что фактически никакого земельного закона (или положения) командованием Добровольческой армии издано не было. Закон был выработан (он даже не рассматривался Особым Совещанием) незадолго до катастрофы, случившейся на фронте в декабре 1919 г.; но если бы катастрофы и не случилось, то на проведение его в жизнь потребовалось, вероятно, не менее года. А в этом вопросе, как правильно было указано профессором Крамаржем, срочность его разрешения должна была играть существенную роль.
В освобождаемых от большевиков районах крестьяне относились крайне недоверчиво ко всем указаниям, что сбор урожая за ними обеспечивается... Русский крестьянин непреклонный собственник, и крестьяне успокоились бы только тогда, когда получили бы в руки законный документ, удостоверяющий, что земля действительно принадлежит им. Пока же это не было сделано — каждый крестьянин, работавший на земле, отобранной от помещика, со дня на день ожидал, что или у него эту землю отберут, или его посадят в тюрьму как захватчика чужой собственности.
К сожалению, при продвижении армии на север, как мною уже было указано, были случаи, когда помещики под прикрытием войск и при помощи сочувствовавших им офицеров и местной администрации не только отбирали у крестьян скот и инвентарь, награбленный в их экономиях, но и расправлялись с крестьянами, мстя за свое разорение. Эти случаи обобщались, быстро распространялись между крестьянами и возбуждали полное недоверие к заявлениям и обещаниям, объявлявшимся от имени генерала Деникина.
Выборный закон. При восстановлении городского и земского самоуправлений необходимо было установить порядок производства выборов, т. е. выборный закон. Вопрос был очень серьезный, так как определение порядка выборов в городские и уездные земские самоуправления предрешал общий выборный закон.
Споров было много. …указывали на недопустимость применять систему выборов — всеобщих, прямых, равных и тайных, справедливо доказывая, что при этой системе будут проводиться крайние левые элементы, не исключая и большевиков…
Отношение к новым государственным образованиям на территории России. Польша, конечно, признавалась как самостоятельное государство…
Относительно фактического признания самостоятельности правительств Грузии, Азербайджана и Армении возражений не было — до решения этого вопроса будущей всероссийской властью. Под давлением союзников такое признание пришлось сделать и относительно прибалтийских государственных новообразований…
Торговля и промышленность. Что касается промышленности, то, конечно, не было ни времени, ни возможности ее наладить, как следует. Ограничились лишь тем, что все, что можно было, приспосабливали для обслуживания армии, флота и железных дорог.
Серьезные упреки делались относительно того, что не сумели добиться большой добычи угля в Донецком бассейне и подачи излишка угля к портам. Эти обвинения действительно справедливы, но финансовые затруднения не позволили идти на установление цен за уголь в том размере, как на этом настаивали углепромышленники.
С правильным разрешением вопросов торговли мы совсем не справились. Обстановка была крайне сложная. Дон, Кубань и Терек окружили себя таможенными рогатками и пропускали через них беспрепятственно только грузы, предназначаемые на довольствие армии и ее надобности и все проходящие через их районы транзитом. Всё же, не предназначавшееся непосредственно для армии, правительства Дона, Кубани и Терека соглашались выпускать за свои пределы только на товарообмен.
На этой почве возникало много трений и недоразумений. Получались иногда самые невероятные положения. Кубань была полна хлебом и другими продовольственными продуктами, а население прилегавшей к ней Черноморской губернии, в некоторые периоды, буквально голодало; бывали случаи, когда нам приходилось посылать поезда с продовольствием с Кубани в Черноморскую губернию в сопровождении военной охраны, чтобы продовольствие не было задержано таможенной заставой.
Создавшееся положение особенно тягостно отражалось на правильном разрешении вопросов внешней торговли. Генерал Деникин и Особое Совещание не считали возможным допустить, чтобы каждое из казачьих правительств вело самостоятельную внешнюю торговлю. В результате же получалось то, что на их территориях имелось неиспользованным большое количество хлеба и сырья, а управление торговли и промышленности не могло подать к портам, находившимся в ведении командования армией, продукты, которые можно было бы направить за границу для получения столь необходимой валюты или для товарообмена.
Но, кроме того, и Особое Совещание, отвергая первоначально принцип свободной внешней торговли и желая ее монополизировать в руках правительства, с этим вопросом не справилось.
Только осенью 1919 г., убедившись, что казенный аппарат не может как следует наладить внешнюю торговлю и товарообмен, решили объявить свободу торговли, отчисляя за вывозимые товары известный процент в валюте в пользу государственной казны.
В связи с вопросом о внешней торговле неоднократно поднимался вопрос о предоставлении нашим союзникам различных концессий. Сторонники концессий указывали, что это единственный способ получить значительные средства в иностранной валюте; что это экономически затянет союзников в русские дела и они будут более решительно помогать в деле свержения советской власти и установления в России порядка.
Генерал Деникин определенно был против концессий, считая, что он не имеет права связывать будущее всероссийское правительство какими-либо долгосрочными обязательствами и заниматься распродажей России по частям. Только в декабре 1919 г. генерал Деникин, с большой неохотой, дал согласие на предоставление союзникам концессий на эксплуатации лесов в Черноморской губернии. Но это предположение, вследствие развернувшихся событий, не было осуществлено.
Гражданская администрация в тылу. …среди назначенных начальниками губерний, а особенно начальниками уездов, оказалось много совершенно неподходящих и не соответствующих лиц.
Плохой подбор служащих и ничтожное жалованье, дававшееся им и обрекавшее их на полунищенское существование, привело скоро к тому, что среди младших служащих стали процветать взятки и поборы с населения. А это, естественно, способствовало развалу тыла и возбуждало население против администрации.
Контрразведка. Задача органов контрразведки, бывшей в подчинении штабу главнокомандующего, заключалась: в аресте большевистских агитаторов и видных большевистских деятелей, оставляемых большевиками в районах, которые они принуждены были очищать при наступлении нашей армии; в производстве предварительного дознания относительно тех местных жителей, которые во время господства большевиков в данной местности своей деятельностью особо способствовали укреплению советской власти; в аресте в войсковых районах вновь проникавших туда большевистских агентов. В приморских пунктах органы контрразведки обязаны были наблюдать за всеми въезжающими и выезжающими, вылавливая и передавая следственным властям большевистских агентов.
Деятельность органов контрразведки вызывала не только серьезные жалобы, но и всеобщее возмущение.
На службу в контрразведку, нормально, шел худший элемент, а соблазнов было много: при арестах большевистских деятелей обыкновенно находили много награбленных драгоценностей и крупные суммы денег; так как ответственным большевистским деятелям грозила смертная казнь, то за свое освобождение многие из них предлагали крупные взятки; за получение разрешения на выезд за границу многие также предлагали крупные суммы. Наконец, вообще характер деятельности органов контрразведки открывал широкое поприще для всевозможных злоупотреблений и преступных действий.
Многие из членов контрразведки были отданы под суд, но общее мнение было, что это дела не изменило, и грабеж, и взяточничество среди членов контрразведки продолжали процветать…
Снабжение армии. Снабжение армии производилось, главным образом, двумя способами: через союзников и заготовлением через органы снабжения. Был еще третий способ — это захват «военной добычи» от большевиков…
По численности армии, на первое время доставляемых предметов снабжения было достаточно, но обмундирования было совершенно недостаточно; при постоянной перемене личного состава (убитые, раненые, больные, пленные, дезертиры; во время гражданской войны, в период неудач, особенно велик процент убыли сдающимися в плен и дезертирами) армия не могла быть одета даже сносно.
Заготовление предметов снабжения на своей территории средствами органов снабжения мы наладить как следует не могли. Отчасти, конечно, это происходило вследствие неналаженности работы управления снабжения, но главная причина заключалась в недостатке денежных средств и невозможности приобретать за границей то, чего нельзя было достать на месте.
С денежным довольствием также происходили постоянные задержки, и части войск по 2, по 3 месяца не получали денег для выдачи жалованья чинам и на текущее довольствие.
Что касается так называвшейся «военной добычи», то с ней дело обстояло совсем плохо. Хотя в тылу армий имелись особые комиссии, которые должны были принимать все захваченное имущество и его сортировать (для выдачи на довольствие войск; для возвращения владельцам, у которых оно было отобрано большевиками; для продажи), но фактически в эти комиссии попадали жалкие остатки.
Части войск, захватившие то или иное имущество, прежде всего старались устроить свои собственные запасы, а часть посылали в тыл для продажи или обмена на что-нибудь другое, нужное для них. При этом, конечно, были злоупотребления, и многие чины, занимавшиеся «товарообменом» и продажей имущества, старались обогатиться сами. Все это являлось как следствие плохо организованного снабжения и попустительства со стороны командного состава.
А если к этому добавить, что командование армий совершенно не считалось с общим органом снабжения, а считало, что все захваченное на фронте принадлежит по праву «военной добычи» данной армии (Донское командование перевозило к себе на Дон даже станки с заводов не-Донской территории), то ясна будет та картина безобразия, которая происходила при продвижении армии вперед, вызывая со стороны населения и владельцев различного имущества жалобы и нарекания.
Вследствие неналаженности снабжения и несвоевременного получения всего необходимого командный состав армий и войсковые части прибегали к реквизициям у населения.
Платные реквизиции в этих случаях были вполне законными; но так как были часто случаи, что войсковые части не получали своевременно причитавшихся им денежных средств, то реквизиции производились и бесплатные. Сначала случаи бесплатных реквизиций были редкие и при производстве их выдавались населению квитанции на забранные продукты, но впоследствии, к концу лета 1919 г., они не только участились, но стали обыденным явлением. Войска называли это «самоснабжением», а фактически эти реквизиции превратились просто в грабеж, возбуждавший население против армии.
Финансовый вопрос. Между главным командованием и казачеством состоялось соглашение о необходимости образовать единый государственный банк и перейти к единому денежному знаку, но фактически это не было проведено в жизнь…
…мы почти все время ощущали острую нужду в денежных знаках, и из-за этого генерал Деникин не мог своевременно увеличить содержание служащим (плохо были обеспечены не только младшие, но и старшие чины) в соответствии с вздорожанием жизни…
Один из губернаторов жаловался мне на то, что он не только не может пригласить к своему столу кого-либо из вызванных к нему из уездов по делам службы, но и сам с семьей буквально голодает.
Недостаточное же содержание и жизнь впроголодь толкали очень многих на преступные поступки; поборы и взяточничество развивались. Конечно, нельзя говорить, что это единственная причина, развившая взяточничество и поборы, но при вообще значительно понизившемся моральном уровне за период войны и революции это было одной из главных причин.
Недостаток денежных знаков влиял на скупку зерна, на широкие угольные заготовки и на развитие работ по заготовкам всего необходимого для армии. Несвоевременные переводы денег на довольствие войск, как я уже отметил, вызывали производство бесплатных реквизиций.
Управление финансов доказывало, что делало все, что только было возможно, для получения большого числа денежных знаков, но обстановка не позволяла как следует наладить дело. Судить не берусь, можно ли было сделать больше, но все обвиняли управление финансов в неумении наладить печатание достаточного количества денежных знаков, в то время когда большевики налаживали печатание чуть ли не в вагонах.
Положение управления финансов было чрезвычайно трудное. Но думаю, что если б ему вначале и удалось наладить работу печатного станка, то надолго этого не хватило бы, и это, конечно, не было разрешением вопроса. Курс бумажных денег так катастрофически падал, что как бы много ни печаталось денег — их все равно скоро перестало бы хватать.
Заем за границей или значительный кредит получить не удалось, а наладить вывоз хлеба и сырья мы не сумели.
Из русских средств, находившихся за границей, Добровольческая армия получила право располагать сравнительно незначительной суммой, которой было недостаточно, был еще способ получить в распоряжение казны значительное количество ценностей — путем скупки золота и драгоценностей у частных лиц и в магазинах. На это несколько раз обращали внимание управления финансов; было предположено поручить это дело нескольким агентам, но, насколько мне известно, это осуществлено не было. Думаю, что если бы это было организовано и за драгоценности казна платила бы несколько выше рыночной цены, то можно было бы скупить их очень много и образовать довольно значительный валютный фонд. Надо иметь в виду, что как ни грабили большевики, но беженцы все же умудрялись провозить с собой много драгоценностей, и их на юге России накопилось немало.
Очень сложным был вопрос с признанием или непризнанием советских денег.
Население, у которого скопилось много этих денег, было недовольно отказом командования их признавать, войска при продвижении вперед, при захвате военнопленных, советских штабов и различных учреждений, насыщались этими деньгами и также были недовольны их непризнанием.
Особое Совещание считало недопустимым признать эти деньги, хотя бы и временно (исключение из этого правила, в смысле временного признания советских денег, насколько помню, было допущено только для района Северного Кавказа). При временном их признании, т. е. назначении срока для обмена их на денежные знаки, имеющие хождение на освобожденной от большевиков территории, у нас не хватило бы денег для производства этой операции. Свободное же допущение в обращении советских денежных знаков давало бы в руки советского правительства слишком могучее оружие для борьбы с нами.