Василий Галин о белом терроре. Часть I

Ген. П. Врангель: «По указанию станичного правления комендантской командой дивизии арестовывались причастные к большевизму станичники и приводились в исполнение смертные приговоры. Конечно, тут не обходилось без несправедливостей. Общая озлобленность, старая вражда между казаками и иногородними, личная месть, несомненно, сплошь и рядом играли роль, однако со всем этим приходилось мириться. Необходимость по мере продвижения вперед прочно обеспечить тыл от враждебных элементов, предотвратить самосуды и облечь, при отсутствии правильного судебного аппарата, кару хотя бы подобием внешней законной формы, заставляли мириться с этим порядком вещей. Наши части со своей стороны, имея неприятеля и спереди и сзади, будучи ежедневно свидетелями безжалостной жестокости врага, не давали противнику пощады. Пленных не брали».

Войска «цивилизованных» интервентов находились в гораздо лучших условиях и имели более или менее стабильный тыл, но, как свидетельствовал их командующий на Севере России английский ген. Э. Айронсайд, придерживались тех же правил «пленных не брали». Р. Альбертсон, сотрудник «Христианской ассоциации молодежи» вспоминал о своем пребывании на Севере России в 1919 г.: «Мы применяли против большевиков химические снаряды. Уходя из деревень, мы устанавливали там все подрывные ловушки, которые только могли придумать. Один раз мы расстреляли больше тридцати пленных… Каждую ночь пленных пачками уводили на расстрел».

Красные отвечали тем же и «в первый период войны – практически в течение всего 1918 г. – в плен обычно не брали, особенно офицеров». Так, в конце февраля 1918 г. советские войска, направленные на борьбу с Калединым овладели Ростовом и Новочеркасском, где в результате устроенной победителями «кровавой бани» погибли сотни казачьих офицеров-калединцев, в том числе 14 генералов и 23 полковника. В плен не брали тем более и участники «русского бунта», и армии националистов. Невероятно дикие издевательства над пленными, перед их убийством, были свойственны всем сторонам.

В плен белые и красные стали брать лишь с 1919 г., по мнению Деникина, это было связано с тем, что «только много времени спустя, когда советское правительство кроме своей прежней опричнины привлекло к борьбе путем насильственной мобилизации подлинный народ, организовав Красную армию, когда Добровольческая армия стала приобретать формы государственного учреждения с известной территорией и гражданской властью, удалось мало-помалу установить более гуманные и человечные обычаи, поскольку это вообще возможно в развращенной атмосфере гражданской войны. Она калечила жестоко не только тело, но и душу».

Член правительства Северной области Б. Соколов при этом отмечал: как только одна сторона начинала проявлять гуманное отношение к пленным, то «происходило своеобразное смягчение обычно беспощадной гражданской войны. Красные, узнав, что на белой стороне не расстреливают, стали тоже воздерживаться от применения расстрелов».

«К осени 1918 г. жестокий период Гражданской войны на истребление был уже изжит. Самочинные расстрелы пленных красноармейцев были исключением и преследовались начальниками. Пленные многими тысячами поступали в ряды Добровольческой армии, – в то же время вспоминал Деникин. – В ноябре я отдал приказ, обращенный к офицерству, оставшемуся на службе у большевиков, осуждая его непротивление и заканчивая угрозой: «Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд русской армии – суровый и беспощадный».

У большевиков, в ноябре 1918 г. «Для агитации среди белых Бронштейн (Троцкий) составил лично и выпустил воззвание: «Милосердие по отношению к врагу, который повержен и просит пощады. Именем высшей военной власти в Советской республике заявляю: каждый офицер, который в одиночку или во главе своей части добровольно придет к нам, будет освобожден от наказания. Если он делом докажет, что готов честно служить народу на гражданском или военном поприще, он найдет место в наших рядах…». Для Красной армии приказ Бронштейна, отмечал Деникин, звучал уже иначе: «Под страхом строжайшего наказания запрещаю расстрелы пленных рядовых казаков и неприятельских солдат. Близок час, когда трудовое казачество, расправившись со своими контрреволюционными офицерами, объединится под знаменем советской власти…»

Однако перейти к более цивилизованным методам ведения войны окажется непросто. Об этом свидетельствует разговор военного министра деникинского правительства А. Лукомского с В. Гурко в октябре 1918 г. Лукомский: «взято в плен что-то около пятисот человек.

– Разве это так много? – спросил я.

– Очень. Ведь мы пленных не берем. Это означает, что руки рубить устали, – и тут же добавил: – Мы этому конечно, не сочувствуем и стараемся препятствовать, но озлобление среди наших войск столь сильно, что ничего в этом отношении поделать нельзя».

Идеологическую основу белого террора обеспечили лидеры правых и либеральных политических сил. Еще в преддверии Первой русской революции, в ноябре 1904 г. лидер российских либералов П. Милюков заявлял: «Если члены нашей группы настолько щекотливо относятся к физическим средствам борьбы, то я боюсь, что наши планы об организации партии… окажутся бесплодными.

Ведь трудно рассчитывать на мирное разрешение назревших вопросов государственного переустройства в то время, когда уже кругом происходит революция. Или, может быть, вы при этом рассчитываете на чужую физическую силу, надеясь в душе на известный исход, но, не желая лично участвовать в актах физического воздействия? Но ведь это было бы лицемерием, а подобная лицемерная постановка вопроса была бы граждански недобросовестна. Несомненно, вы все в душе радуетесь известным актам физического насилия, которые всеми заранее ожидаются и историческое значение которых громадно…»

Об особенностях либеральной интеллигентской мысли говорит и заявление известного ученого, сделанное во время революции 1905 г., приводимое С. Витте: «Вот этот милейший, достойнейший и талантливейший Мечников упрекал меня также, что я мало убил людей. По его теории, которую он после выражал многим, я должен был отдать Петербург, Москву или какую-нибудь губернию в руки революционеров. Затем через несколько месяцев их осадить и взять, причем расстрелять несколько десятков тысяч человек. Тогда бы, по его мнению, революции был положен конец. Некоторые русские с восторгом и разинутыми ртами слушали его речи. При этом он ссылался на Тьера и его расправу с коммунистами».

Либерал-демократы совершенно осознано относились к массовому насилию, как законному и оправданному средству борьбы со своими противниками, и подводили под него вполне показательную историческую основу. Не случайно спустя всего два месяца после либерально-демократической революции лидер российских либералов П. Милюков 26 апреля 1917 г. провозглашал: «партия народной свободы… не считает возможным мириться с полумерами в предстоящей борьбе, от успеха которой зависит прочность и непоколебимость нового строя».

К идее террора либералы вернутся уже на следующий день после революции – 26 октября 1917 г. отмечал С. Анский: «Кадеты настаивали на том, чтобы к большевикам отнеслись беспощадно, чтобы их вешали и расстреливали…» По словам (12 ноября 1917 г.) бывшего министра внутренних дел Временного правительства, главы антисоветского блока в Учредительном собрании меньшевика И. Церетели, «вся буржуазная кадетская партия объединена лозунгом кровавой расправы с большевиками».

Идеи либералов полностью совпадали с лозунгами, их недавно непримиримых ультраправых противников, которые сразу после революции, в лице одного из своих лидеров В. Пуришкевича, провозглашали: «Ударить в тыл и уничтожить их (большевиков) беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами».

«После первого серьезного поражения, – определял идеологию белого террора Ленин, – свергнутые эксплуататоры, которые не ожидали своего свержения, не верили, не допускали мысли о нем, с удесятеренной энергией, с бешеной страстью, с ненавистью, возросшей во сто крат, бросаются в бой за возрождение отнятого “рая”».

Что же представлял из себя белый террор? – Вот лишь некоторые примеры с разных фронтов Гражданской войны:

КОМУЧ. «В обстановке гражданской войны никакая государственная власть не в состоянии обойтись без террора, – заявлял бывший министр правительства КОМУЧА И. Майский, – Я готов согласиться с этим утверждением, но тогда почему же эсеры любят болтать о “большевистском терроре”, господствующем в Советской России?.. Террор был и в Самаре, на той единственной территории, где волей исторического случая и чехословацких штыков эсеры оказались носителями государственной власти…»

При захвате войсками КОМУЧа поволжских городов в июне 1918 г. «Вооруженные патрули по указаниям из толпы расстреливали заподозренных в большевизме лиц прямо на улице». Лидеры КОМУЧа взывали к массовому террору: «комиссарам мы пощады не дадим и к их истреблению зовем всех, кто раскаялся, кого насильно ведут против нас». Комучевец С. Николаев признавал: «режим террора… принял особо жестокие формы в Среднем Поволжье». Расстреливали в Мелекессе и Ставрополе в каждом городе и деревне. Эсеры попытались от имени Комуча установить подобие законности, и… «продолжали расстреливать уже на “законном” основании».

Свидетель событий Вольнов вспоминал о своей поездке через линию фронта в Самару летом 1918 г.: «Мы не раз встречали изнасилованных женщин и девушек. Мы видели женщин, до костей иссеченных казацкими нагайками. Мы проезжали мимо братских могил. В общей куче, в братских объятиях, там покоились солдаты обоих фронтов, дети, случайно попавшие под выстрелы, до смерти изломанные, измятые солдатами женщины. Мы видели попа, на котором целую ночь катались верхом скучавшие на отдыхе партизаны… Наконец, мы видели старуху, мать коммуниста, с выколотыми глазами и отрезанными грудями. Видели церковные кресты, валявшиеся в навозе, трепыхающиеся по ветру концы намыленных вожжевок на столбах, в петлях которых умирали большевики…»

Начальник «государственной охраны» КОМУЧА эсер Климушкин приводил подробности подавления комучевцами рабочих восстаний в Казани и Иващенкове, в чем, полагал он, «надо признаться хотя бы для истории». 3 сентября – 1 октября в эти городах от рук комучевцев и чехов погибло около тысячи рабочих. В сентябре терпя поражение на фронте, Комуч принял чрезвычайные меры, учреждался чрезвычайный полевой суд, выносивший только один приговор – смертную казнь, в том числе за любое неповиновение властям, распространение слухов, спекуляцию и т. д.. При наступлении красных комучевцы стали эвакуировать тюрьмы. Только в одном из поездов, отправленном в Иркутск из Самары, было 2700 человек… из него до конечного пункта добрались 725 человек, остальные погибли.

Временное Сибирское правительство 3 августа 1918 г. постановило передать всех представителей «так называемой советской власти» политическому суду Всесибирского Учредительного собрания. В результате только в Омске было расстреляно полторы тысячи человек. 4 июня в Новониколаевске «при попытке к бегству» были убиты многие партийно-советские работники, тела погибших… были сильно изуродованы…

На Урале Временное областное правительство 27 августа декларировало установление власти партий кадетов, эсеров и меньшевиков… И там, по словам историка А. Литвина, «террор с первых дней принял массовый характер». Так, в Альняшинской волости Осинского уезда только с 10 сентября по 10 декабря 1918 г. было расстреляно 350 коммунистов, красноармейцев и членов их семей; на станции Сусанна – 46 родственников красноармейцев и советских работников. Центральное областное бюро профсоюзов Урала в августе 1918 г. заявляло: «Вот уже второй месяц идет со дня занятия Екатеринбурга и части Урала войсками Временного сибирского правительства и войсками чехословаков, и второй месяц граждане не могут избавиться от кошмара беспричинных арестов, самосудов и расстрела без суда и следствия. Город Екатеринбург превращен в одну сплошную тюрьму…»

Отрядом Дроздовского только весной-летом 1918 г. в Ростове было расстреляно 16 человек, в Бердянске – 19, в Таганроге несколько десятков человек. В том же Ростове одновременно с расстрелами Дроздовского безымянными штабами был отдан приказ о расстреле 56 человек. В бою под Белой Глиной (июнь 1918 г.) штаб полка под командованием Жербак-Русановича попал к красным в плен. Тяжело раненого Жербак-Русановича сожгли заживо. В ответ Дроздовский приказал казнить около тысячи пленных красноармейцев. Массовые казни имели место и в других городах.

В одном Калаче Воронежской губернии было расстреляно 1300 человек. В той же Воронежской губернии казацкими частями Краснова 8 августа 1918 г. было расстреляно 28 красноармейцев, более 300 большевиков были заключены в тюрьмы, и каждую ночь проходили расстрелы по 10–20 заключенных. Кроме этого, по уезду было расстреляно 115 человек, а 213 подвергнуто различным телесным наказаниям.

Общий счет жертв на территориях, контролируемых генералом П. Красновым, по сообщениям советской прессы, достиг только в 1918 г. более 30 тыс. человек. По данным историка П. Голуба, «во время красновщины, то есть с мая 1918-го по февраль 1919 года, было зверски истреблено не менее 45 тысяч сторонников Советской власти на Дону», т. е. почти 1,2% населения Донской области.

Донской ген. С. Денисов вспоминал: «Миловать не приходилось… Лиц, уличенных в сотрудничестве с большевиками, надо было без всякого милосердия истреблять. Временно надо было исповедовать правило: “Лучше наказать десять невиновных, нежели оправдать одного виноватого”. Только твердость и жестокость могли дать необходимые и скорые результаты». Деникинский ген. А. Лукомский свидетельствовал: «С пленными наши войска расправлялись с большой жестокостью». Не щадили и раненых, так, когда войска Деникина ворвались в Ставрополь, они в первый же день перебили семьдесят раненых красноармейцев находившихся в госпитале. В частных письмах сообщалось: «Деникинские банды страшно зверствуют над оставшимися в тылу жителями, а в особенности над рабочими и крестьянами. Сначала избивают шомполами или отрезают части тела у человека, как то: ухо, нос, выкалывают глаза или же на спине или груди вырезают крест».

«Кошмарные слухи о жестокостях добровольцев, об их расправах с пленными красноармейцами и с теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к советским учреждениям, распространялись в городе Сочи и в деревнях. Случайно находившиеся в Новороссийске в момент занятия города добровольцами члены сочинской продовольственной управы рассказывали о массовых расстрелах, безо всякого суда и следствия, многих рабочих новороссийских цементных заводов и нескольких сот захваченных в плен красноармейцев».

«Заняв Одессу, добровольцы прежде всего принялись за жестокую расправу с большевиками. Каждый офицер считал себя вправе арестовать, кого хотел и расправляться с ним по своему усмотрению», – писал очевидец, новороссийский журналист. То, что творилось в застенках контрразведки города, по его словам, напоминало «самые мрачные времена Средневековья»… «Помню, один офицер из отряда Шкуро, из так называемой “волчьей сотни”, отличавшейся чудовищной свирепостью, сообщал мне подробности победы над бандами Махно… даже поперхнулся, когда назвал цифру расстрелянных, безоружных уже противников: четыре тысячи!»

А. Колчак, став Верховным правителем, сразу же ввел на контролируемой им территории режим «чрезвычайного военного положения». Адмирал мотивировал свое решение тем, что: «Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время Алой и Белой Розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне». Колчаковцы вообще, отмечал историк В. Краснов, «не распространяли на большевиков, а заодно и на побывавшее под властью Советов население, особенно “низшие” трудовые слои, общепринятые правовые нормы и гуманитарные обычаи. Убить или замучить большевика не считалось грехом».

Докладная капитана Колесникова – начальник штаба дивизии, являлась примером трактовки колчаковского «военного положения» на местах: «Наезды гастролеров, порющих беременных баб до выкидышей за то, что у них мужья ушли в Красную армию, решительно ничего не добиваются, кроме озлобления и подготовки к встрече красных… Порка кустанайцев в массовых размерах повела лишь к массовым переходам солдат, на некоторых произвела потрясающее впечатление бесчеловечностью и варварством…» И тут же Колесников предлагал ряд мер по укреплению армии: «…Уничтожать целиком деревни в случае сопротивления или выступления, но не порки. Порка, это – полумера. Открыть полевой суд с неумолимыми законами…»

Приказ командующего западной армией ген. М. Ханжина требовал от крестьян сдать оружие, в противном случае виновные будут расстреляны, а их имущество и дома сожжены; комендант Кустаная предлагал до смерти пороть женщин, укрывавших большевиков. Управляющий Енисейской губернии Троицкий предлагал ужесточить карательную практику, не соблюдать законы, руководствоваться целесообразностью. Ген. К. Сахаров издал приказ, требовавший расстрела каждого десятого заложника или жителя, а в случае массового вооруженного выступления против армии – расстрела всех жителей и сожжения селения дотла. По приказу ген. Иванова-Рынова в «Восточной Сибири солдаты истребляли все мужское население в деревнях, где по их подозрениям, укрывали “большевиков”. Женщин насиловали и избивали шомполами. Убивали без разбора – стариков, женщин, детей».

Колчаковский министр Сукин вспоминал, про другого генерала: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость… расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания». Мало того, отмечал министр колчаковского правительства Гинс, с мест: «Приходили сведения о жестоких расправах в городах с представителями местной социалистической интеллигенции».

Ижевская рабочая дивизия была одной из наиболее боеспособных в колчаковской армии, и ей было позволено воевать под красным стягом и петь «Варшавянку». В октябре 1918 г. свидетели заявляли о расстреле ею 300 человек (по данным В. Владимировой, закопанных частью заживо). Осенью 1918 года под Ижевском были подвергнуты наказанию кнутом 22 крестьянина Банниковых (однофамильцы советского деятеля). Из них 7 человек погибли при экзекуции, остальные были расстреляны. Общие цифры жертв в этом регионе только осенью 1918 г. находятся в пределах 500–1000 человек. Командир ижевской дивизии ген. В. Молчанов приказывал: «При нападении на караулы и порчи ж.д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке к выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады как сообщников-укрывателей…» В исполнение приказа, в одной из экзекуций, огнем из пушек ижевцы уничтожили живших в бараках семьи рабочих Кусинского завода. Местное население прозвало ижевцев варнаками (каторжниками, разбойниками).

«Мы дожидались Колчака как Христова дня, а дождались как самого хищного зверя», – писали пермские рабочие 15 ноября 1919 г. Даже премьер правительства Колчака П. Вологодский отмечал в дневнике, что когда правили военные, они «не считались с правительством и творили такое, что у нас волосы на голове становились дыбом». А. Керенский в ноябре 1919 г. заявлял западной прессе, что «террор и анархия, созданные там режимом Колчак-Деникин, превосходят всякое вероятие… Нет преступления, которое не совершили бы агенты Колчака по отношению к населению, они представляют тиранию и самую черную реакцию».

Атаманский террор не уступал колчаковскому. Так, с 27 мая-3 июля 1918 г. после захвата Челябинска, Троицка и Оренбурга казаками атамана Дутова там устанавливался режим белого террора. «Только в Оренбургской тюрьме в августе 1918 г. томились свыше 6 тыс. коммунистов и беспартийных, из которых 500 человек было замучено при допросах. В Челябинске дутовцы расстреляли, увезли в тюрьмы Сибири 9 тыс. человек». В Троицке, по данным советской периодики, в первые недели было расстреляно 700 человек. В городе Илеке дутовцы вырезали 400 душ «инородного населения». Ошибочным будет вывод, отмечает в этой связи И. Ратьковский, характеризующий белый террор как явление, характерное для белого движения только при движении фронтов, при занятии и оставлении городов. Террор продолжался и в тылу, на занятых территориях. В январе 1919 г. дутовцами только в Уральской области будет убито 1050 человек. В том же 1919 г. в селе Сахарное будет сожжена больница вместе с находившимися там 700 больными тифом красноармейцами. Дополняет картину уничтожения тот факт, что после пожара их трупы будут зарыты в навозные кучи. Печально известна и деревня Меглиус, уничтоженная вместе с ее 65 жителями.

Большую известность получила трагедия Александров-Гая (Новоузеньский уезд Самарской губернии). 5 мая 1918 г. уральские казаки взяли село. 9 мая были убиты 96 взятых в плен красноармейцев, раненных засыпали землей, закопав их заживо. Всего в селе было расстреляно и уничтожено иными способами (закопано заживо) 675 человек. В большевистской печати того периода появились подробные шокирующие сведения о конкретном содержании пыток захваченных в плен в Александров-Гае. Отрезанные уши, носы, губы, пальцы, вырубленные из спины куски мяса, разрубленные и оскальпированные тела погибших, были свидетельствами казачьей расправы.

За все время Гражданской войны только в одной Екатеринбургской губернии колчаковцы расстреляли и замучили более 25 тыс. человек – 1,4% населения всей губернии.

Представители интервентов, непосредственные свидетели событий, дополняли общую картину происходившего в Сибири. Журналист А. Вильямс на слушаниях комиссии американского сенатора Овермана 22 февраля 1919 г. говорил: «призовите на суд истории с одной стороны большевиков, обвиняемых в красном терроре, а с другой стороны – белогвардейцев и черносотенцев, обвиняемых в белом терроре, и предложите им поднять руки, мозолистые и загрубелые от работы руки рабочих и крестьян будут сиять белизной по сравнению с обагренными кровью руками этих привилегированных леди и джентльменов».

Командующий американскими войсками в Сибири ген. В. Гревс вспоминал: «В Восточной Сибири совершались ужасные убийства, но совершались они не большевиками, как это обычно думали. Я не ошибусь, если скажу, что в Восточной Сибири на каждого человека, убитого большевиками, приходилось 100 человек, убитых антибольшевистскими элементами». Гревс сомневался в том, чтобы можно было указать за последнее пятидесятилетие какую-либо страну в мире, где убийство могло бы совершаться с такой легкостью и с наименьшей боязнью ответственности, как в Сибири во время правления адмирала Колчака.

Участник событий В. Оболенский вспоминал: «Однажды утром дети, идущие в школы и гимназии, увидели висящих на фонарях Симферополя страшных мертвецов с высунутыми языками… Этого Симферополь еще не видывал за все время Гражданской войны. Даже большевики творили свои кровавые дела без такого доказательства. Выяснилось, что это ген. Кутепов распорядился таким способом терроризировать симферопольских большевиков». Приближенный к Врангелю журналист Г. Раковский: «Если читать только приказы Врангеля, то можно действительно подумать, будто правосудие и правда царили в крымских судах. Но это было только на бумаге… Главную роль в Крыму… играли военно-полевые суды… Людей расстреливали и расстреливали… Еще больше их расстреливали без суда».

В Крымском архиве хранится множество документов – свидетельств террора белогвардейцев, например, 17 марта 1919 г. в Симферополе были расстреляны 25 политзаключенных; в апреле в Севастополе ежедневно контрразведка уничтожала 10–15 человек и т. д. 29 апреля 1920 г. Врангель приказал «безжалостно расстреливать всех комиссаров и коммунистов, взятых в плен». Троцкий в ответ предложил издать приказ «о поголовном истреблении всех лиц врангелевского командного состава, захваченного с оружием в руках». Фрунзе, командующий тогда войсками Южного фронта, нашел эту меру нецелесообразной, так как среди врангелевских командиров много перебежчиков, которые без угрозы расстрела легко сдаются в плен.

С момента высадки интервентов на Севере России тюрьмы Мурмана были набиты арестованными. «Посадочных» мест не хватало, пришлось открыть 13 новых тюрем за полярным кругом. Так, тюрьма на Печенге была устроена в пещерных гротах, вырубленных в скале и огороженных колючей проволокой. Ее узники лежали в неимоверной тесноте прямо на каменном или земляном полу. Под плавучую тюрьму приспособили даже устаревший линкор «Чесма», в трюмах которого заключенные содержались в нечеловеческих условиях. Концлагеря были созданы в Мурманске, Кандалакше, Кеми.

В Архангельске к губернской тюрьме и ее отделениям были добавлены тюрьмы и арестные помещения в 9 уездах губернии; концлагеря на Бакарице, Смольном Буяне, в Усть-Пинеге, Березнике и Троице; ссыльно-каторжные тюрьмы на островах Мудьюг и Кегостров, в Пустозерске на Печоре и в становище Иоканьга за Полярным кругом. В Архангельске расстрелы совершались как в тюремном дворе, так и на окраине города в зловещих Мхах. Писарь тюрьмы Кузьмин вспоминал: «Иной раз, засыпая могилы, приходилось слышать стоны… приходилось возвращать уже уходивший конвой для того, чтобы добить расстрелянных… Конвой в большинстве был всегда пьяным…» Всего за один год в Архангельской губернии с населением в 400 тысяч жителей только через тюрьмы, концлагеря и каторгу прошло около 52 тысячи человек. Из них только по более или менее подтвержденным данным было расстреляно 8 тысяч и более тысячи умерло от побоев и болезней. И это при том, что на 1 августа 1918 г. в Архангельской губернии было лишь немногим более 1 тыс. большевиков из них на оккупированной территории осталось лишь несколько сотен.

Вот всего несколько примеров террора того времени: «В селе Извайли в руки карателей попали пятеро братьев Ульяшовых… всех их, активных сторонников Советской власти, зверски убили. Последнего, Дмитрия, председателя волисполкома, подвергли особым пыткам. Его раздели донага и опускали в прорубь реки при лютом морозе, вынимали, отхаживали и снова опускали. И так – в течение трех дней…» В Яренском уезде наводил ужас отряд карателей под командой капитана Орлова. После освобождения уезда специальная комиссия насчитала до 100 расстрелянных. Многих убитых и утопленных многоводная Печора унесла в Ледовитый океан».