Как Аркадий Голиков, не выходя из дома, сделался покорителем всего Кавказа
Некий господин, который трусливо спрятался за инициалы С. Р., заявил в московском молодежном журнале «Собеседник»: «По словам историков, Гайдар-старший прославился тем, что, устанавливая на Кавказе советскую власть, не щадил ни малых, ни старых». И будто бы залил кровью весь Кавказ.
Фразу, что Гайдар устанавливал советскую власть, следовало понимать так, что делал он это самочинно, как бы по собственной прихоти и уподобился славным своим предшественникам — генералам Алексею Петровичу Ермолову и Ивану Федоровичу Паскевичу.
Но стеснительный господин С. Р... плохо учился в школе и не запомнил, что такое Кавказ и где он находится. Господину С. Р. и в голову не пришло, что Кавказ — это Армения, Азербайджан, Грузия, Абхазия, Дагестан, Ингушетия и Чечня вместе взятые. Не мала ли территория для ее молниеносного покорения одним, хотя и очень даровитым полководцем?
Чего еще не знал господин С. Р.: в крупнейшем регионе Кавказа, в Азербайджане, советскую власть установили уже в ноябре 1917 года. «Гайдару-старшему» в ту славную пору было тринадцать лет. Он учился в четвертом классе Арзамасского реального училища. О своей полководческой деятельности того периода Голиков писал в дневнике: «Меня и Шнырова директор заметил, когда мы дрались на палках».
Обсуждал Аркадий Голиков на страницах дневника и проблемы материально-технического снабжения: «Я сегодня, — писал он, — не был в классе, потому что нет сапог».
Господин С. Р. не читал биографии Гайдара и потому не знал, что Аркадий Петрович на самом деле служил на Кавказе, но в 1920 году. Должность у него там была воистину фельдмаршальская — командир взвода. Главное сражение «фельдмаршала Голикова» — охрана высоко в горах известного Тубского перевала…
[Читать далее]Как Аркадий Голиков с отрядом в 40 человек подавил крестьянский бунт в Томской губернии
Кандидат исторических наук, преподаватель Томского государственного университета В. Бойко сообщил в газете «Молодой ленинец» (г. Томск), что обнаружил сенсационные документы.
Бумаги свидетельствовали, что Аркадий Петрович Голиков в сентябре 1920 года командовал в Томской губернии отрядом из 10 милиционеров и 30 шахтеров. Отряд будто бы проводил карательные акции против взбунтовавшихся местных мужиков. Они восстали против грабительских поборов советской власти.
Перед нами подлог.
Во-первых, мы только что установили, вразумляя господина С. Р.: осенью 1920 года командир взвода 303-го полка А. П. Голиков охранял Тубский перевал в Кавказских горах. Значит, находиться в то же самое время в Томской губернии Голиков не мог.
Во-вторых, Аркадий Петрович Голиков был кадровый военный. Командовать странной дружиной из милиционеров и шахтеров он не мог так же, как машинист паровоза в 1920-е годы не мог одновременно быть еще и «водителем кобылы».
В-третьих, в документах, найденных В. Бойко, не расшифровано имя командира отряда. Он именуется так: «А. Голиков». Господин Бойко утверждает, что это был Аркадий Голиков.
Я же волен предполагать, что это мог быть: Антон, Александр, Арнольд, Альфред, Алан, Аким, Андриан, Азарий, Аристарх, Август, Ануфрий, Андрей, Алексей, Абрам, Афанасий, Арон, Анатолий, Артем, Артур, Афоний, Анфим, Акиндин, Антипатр и даже Аскольд Голиков.
Понятно, что Бойко нам лгал, и на этом самом месте нам бы следовало с ним проститься, по давней национальной традиции проредив ему бакенбарды (если он бакенбарды носит) или одарив пощечиной, как это полагалось делать с игроками в «пульку», если они мошенничали с картами.
Но не будем спешить. Тот же Бойко с прореженными бакенбардами нам интересен в качестве специалиста именно в области дезинформатики, то есть исторического подлога...
В основе дезинформатики лежат психологические разработки, которые позволяют взвинчивать и возбуждать эмоциональную сферу читателя, одновременно подавляя способность человека анализировать и сопоставлять простейшие факты.
Вот как это проделал Бойко.
1. Мнимый историк нашел документ, где мелькнула фамилия «А. Голиков». Не имея доказательств, Бойко заявил, что это — «будущий писатель».
2. Далее публикатор привел множество фактов бесчеловечных и просто жестоких действий «будущего писателя»: «выполнял полицейские функции — арестовывал, обыскивал, допрашивал».
3. Затем Бойко дал «психо-социальную» оценку действиям А. Голикова: «будущий писатель» участвовал «в геноциде против собственного народа».
4. А вот и главный момент публикации — апогей, кульминация. Уподобясь французскому писателю Эмилю Золя, который однажды воскликнул на всю планету: «Не могу молчать!», историк Бойко тоже воскликнул на всю Томскую губернию: «Не могу не привести имена расстрелянных…» Имелись в виду несчастные, которые погибли якобы по вине «будущего писателя».
Список Бойко привел. Девять человек. Девять фамилий — с именами и отчествами. Понятно, что нынешние томичи, прочитав этот список, пили ведрами валерьянку, а заодно и водку, плакали, выбрасывали на помойку книги Аркадия Гайдара. И не заметили, а чем же господин Бойко, сибирский Эмиль Золя, а также неподкупный воспитатель высоконравственной студенческой молодежи, завершил свою сенсационную публикацию?
А завершил ее Бойко длинным, запутанным пассажем. Продраться к его смыслу было практически невозможно. По счастью, я с детства тренировал свою силу воли. А в Педагогическом институте имени А. И. Герцена в Ленинграде (ныне тоже университет!) меня научили «работать с текстами».
Я отсканировал концовку; увеличил текст во весь экран компьютера и начал вычеркивать из подозрительного пассажа бессмысленные, камуфлирующие, явно от чего-то отвлекающие слова. И вот что осталось на дне бойковского лотка.
Цитирую: «Архивные документы, впрочем, не говорят о прямом участии его в преступлениях — самовольных расстрелах, пытках, грабеже».
Если выбросить из фразы еще одно жульническое словцо «о прямом участии» (поскольку Голиков в это время служил не в Сибири, а на Кавказе), то получится вот что: ни один из приведенных фактов не имел ни малейшего отношения к «будущему писателю». Бойко знал это с самого начала. Бойко дурачил читателей, в первую очередь вас, уважаемые жители Томска, вас, уважаемые студенты Томского университета. Бойко играл со всеми вами «в наперсток», с цыганской ловкостью манипулируя фактами. Бойко приписывал Аркадию Петровичу Голикову поступки (правильные или неправильные) его случайного однофамильца.
Публикация В. Бойко — мошеннический трюк университетского преподавателя, кандидата исторических наук.
Возникает вопрос: зачем, почему В. Бойко сделал свое признание? Признание было вынужденным. Клевета подобного масштаба карается законом даже на островах Океании. Если бы родня классика нашей литературы, прочитав статью, ухватила бы господина Бойко за воротник и приволокла к судье, Бойко, ссылаясь на свою приписочку, заявил бы:
— Я, как благородный человек и университетский преподаватель, честно предупредил, что будущий автор «Школы» к расстрелам был непричастен.
И просил бы проявить к нему доброту и гуманизм, которыми проникнуты произведения Аркадия Петровича Гайдара.
Чистосердечное, но спрятанное под мусором слов признание, сделанное в тексте статьи, призвано была помочь Бойко избежать приговора, ватного бушлата и казенных щей, если бы суд состоялся.
Как мы еще увидим, опасаясь тех же самых щей, точно такое же признание сделает и другой «обличитель», лауреат Государственной премии господин Солоухин, автор скандального «романа» «Соленое озеро».
Это означает, что Бойко и Солоухин, живя в разных концах России, относясь к разным социальным категориям, получали инструктаж и обучались у одних и тех же мастеров по широкомасштабному одурачиванию.
Как восемнадцатилетний мальчишка заткнул за пояс Петра Великого
В газете «На смену» (Екатеринбург) появилась статья некоего А. Дуняшина, наделавшая много шума. (Обратите внимание — газета опять молодежная.)
Напомню: в 1927 году Аркадий Гайдар жил в тогдашнем Свердловске, служил фельетонистом в «Уральском рабочем». С утра Аркадий Петрович ходил и ездил по городу в поисках тем для своих публикаций. К обеду возвращался в редакцию. Диктовал машинистке фельетон или писал его набело от руки, сдавал ответственному секретарю и шел в местный архив. Там до самого закрытия он читал старые документы и газеты. После этого возвращался в редакцию или шел домой и писал до «первых петухов» повесть «Лесные братья (Давыдовщина)». Спал не более пяти часов. А иногда вовсе не спал: не хватало времени.
Именно в эту пору он подружился с молодыми сотрудниками газеты «На смену». Было им от 19 до 23 лет. Гайдару тоже было 23. Но для новых его товарищей жизнь только начиналась, а у Гайдара за плечами была сложная, драматичная биография, опыт «бывалого человека».
Аркадий Петрович рассказывал, что испытывает и как ведет себя человек на войне. Объяснял, что «помирать никому не охота» и что с давних времен существуют законы грамотного поведения человека в минуту опасности. Из этих воспоминаний родился потом цикл «рассказов старого красноармейца»: «Бомба», «Сережка Чубатов» и другие.
Новые друзья не отпускали Аркадия Петровича до поздней ночи, а потом шли провожать его в редакционное общежитие.
.. Спустя три четверти века уже новое поколение сотрудников газеты «На смену» вспомнило о Гайдаре. Именно здесь появился материал с описанием самого чудовищного преступления, якобы совершенного Аркадием Голиковым.
В статье «Кровавые ночи и "окаянные дни"» господин А. Дуняшин сообщил: «Овеянный пионерской романтикой командир полка Голиков, будущий создатель Мальчиша-Кибальчиша, приказал зарубить почти две тысячи добровольно сдавшихся белых офицеров, мотивируя (где?!. — Б. К.) тем, что в тылу перед наступлением (на кого?! — Б. К.) не должно оставаться врага»...
Здесь только единственный абзац в безответственной, бездоказательной, орфографически и стилистически невежественной статье…
Однако новость о кровавом преступлении «будущего писателя» распространилась по всему Советскому Союзу. Умопомрачительная казнь стала «гвоздем» других антигайдаровских публикаций как «неопровержимое доказательство», что Голиков был «патологический убийца, маньяк, истребитель мирных жителей». Вот характерная цепочка.
Заявление Душяшина о казни 2000 офицеров, совершенной Голиковым, подхватил и преподнес журнал «Наш современник» (1992. № 2).
Из журнала кричащий факт перекочевал в книгу «Соленое озеро». Ее автор, В. А. Солоухин, впервые с печалью, даже с сочувствием к Голикову написал: мол, вместо того, чтобы поступить по-христиански, то есть расстрелять пленных, этот Голиков по-басурмански, как нехристь и тать какой-нибудь, только и делал, что отрубал своей шашкой родные, славянские, белокурые головы.
Версия Дуняшина, производя очень сильное впечатление, рождала вопросы:
— Где происходила столь массовая казнь? В какой местности?
— К какому времени, хотя бы году, относится это событие?
— При каких обстоятельствах и почему Голикову сдались «почти» 2000 офицеров?
— Где содержались эти «почти» 2000 человек до казни? Сколько времени? Кто их кормил?
— На каком фронте готовилось грандиозное наступление?
— Почему оказалось невозможным сохранить пленным жизнь? Ведь они сами сдались и были безоружны?
— По какой причине их казнили таким средневековым способом?
— Важный хозяйственно-практический вопрос: куда Голиков дел после казни такое количество трупов? Куда сегодня приносить цветочки? Где устанавливать надгробный крест и зажигать свечи?
— И последнее: откуда пытливый исследователь Дуняшин про все это узнал? В каком архиве прочитал? У какого очевидца выспросил?
Дуняшин об истоках своей сенсации молчит. Попробуем разобраться сами.
Публикация такая лживо-скользкая, будто ее намазали вазелином. В буквальном смысле не за что ухватиться. Но Дуняшин имел неосторожность обронить: когда случилась эта кровавая история, Голиков командовал полком. Деталь очень важная.
Впервые Аркадий Петрович получил должность командира запасного полка, когда служил в 1921 году в Воронеже. Но это был глубокий тыл красных. Белые офицеры стройными колоннами по городу Воронежу верхом не ездили и даже пешком не ходили.
Командиром 58-го Нижегородского полка А. П. Голиков был назначен в том же 1921 году на Тамбовщине, во время Антоновского мятежа. Но здесь шла война крестьянская. Двум тысячам кадровых офицеров опять-таки появиться было неоткуда. А больше Голиков полком уже нигде не командовал. Не только взять в плен — увидеть в бинокль 2000 офицеров ему было негде.
Я мог бы на этом месте открыть книгу А. Плуцера-Сарно. Называется она «Большой русский мат». У меня в шкафу стоит только первый том. Все корневые слова здесь на букву «X». Первым моим желанием было выбрать из тома сотенку-другую самых спелых выражений и отправить телеграфом в газету «На смену» за счет получателя. Но, поостыв, я решил раздеть Дуняшина до конца, до «беспочтанников».
После Тамбовщины в послужном списке Аркадия Петровича значится Хакасия. Конечно, на Хакасию намекает Дуняшин, говоря о грандиозном наступлении, ради которого будто бы понадобилась средневековая казнь. Но бедняга тоже невежествен, лишен воображения, как вся банда лжегайдароведов.
В Хакасии Голиков уже не был командиром полка. Он командовал батальоном, который насчитывал 124 человека. Мы еще увидим, что и этот батальон Аркадию Петровичу пришлось разделить на мелкие отряды и разослать по разным селам. Реально у Голикова оставалось всего 40 человек.
В связи с этим у меня возникла потребность задать автору сенсации несколько дополнительных вопросов:
— Скажите, достопочтенный и всезнающий гражданин Дуняшин, на кого собирался наступать А. П. Голиков в таежной Сибири в 1922 году, когда Гражданская война повсеместно (кроме Хакасии!) закончилась?
— Какое широкомасштабное наступление можно было подготовить и провести, имея в наличии 40 бойцов, то есть взвод?
— Как такому взводу решились бы сдаться в плен «почти» 2000 человек — полк?
— И еще один вопрос, чисто технический (вдруг пригодится): сколько, по сведениям из ваших источников, понадобилось времени, чтобы отряд в 40 человек успел до начала наступления отрубить 2000 голов?
Ждать ответа бессмысленно.
Инструкция по широкомасштабным психологическим диверсиям рекомендует сочинять драматические сюжеты, имеющие сходство с реальными историческими фактами.
У тех, кто знаком с многострадальной отечественной историей, заявление, сделанное Дуняшиным, что Голиков холодным оружием казнил целый полк, вызывает только одну ассоциацию: Петр Великий, который, по словам А. С. Пушкина, «Россию поднял на дыбы».
В 1698 году царь Петр, напуганный бунтом стрельцов, решил навести ужас на всю Россию публичной, принародной казнью мятежников.
Чтобы стал понятен масштаб мероприятия, следует заметить, что работа заплечных дел мастера на самом деле очень тяжела. За границей эта профессия вообще была наследственной, чтобы молодые люди готовились к ней с детства. Знаю по «Запискам палача» Г. Сансона — главного потомственного исполнителя приговоров Парижа. Кстати, это был интеллигентный и начитанный человек, знаток музыки. В своей семье, кроме профессиональных навыков, он получил еще и хорошее воспитание. Г. Сансон без всякого смущения и неловкости вел светские и иные беседы с придворными и даже королями.
Из полезной книги Г. Сансона я вынес ясное понимание, что силы и нервы в его работе требовались недюжинные. «Иногда, — делился он своими профессиональными трудностями, — отрубить голову удается только с десятого взмаха меча».
У нас, в России, это хорошо понимал Петр Первый. К небывалой по масштабам казни он готовился долго. Согнал на Красную площадь, на Лобное место, армию и придворных. Головы стрельцам отсекались безостановочно. Для быстроты дела отсечения производились и в других местах Москвы. Тупились топоры — тяжелые, крепкого металла. Их специально изготовили в большом количестве. Пришедшие в негодность орудия тут же заменяли новыми или срочно отдавали точить. Как я выяснил, позвоночная кость очень прочна. И топоры, стукаясь о нее, быстро приходили в негодность. И что же?
Казни на Лобном месте возле Кремля и в застенках не прерывались ни днем, ни и ночью. Исполнителями приговоров стали сотни людей. Все — мужики отменного здоровья: «Богатыри — не вы!» Иные в одиночку, хвалясь своей силой, могли поднять на себе груженый воз. Так вот, ни один из них не сумел отрубить за раз более четырех-пяти голов. Многие вынужденные палачи, видя искалеченные тела и огромные лужи крови, тут же, возле эшафотов, падали в обморок. И больше для такой работы не годились.
Ужас обуял всю Россию. Стон прокатился по стране. Длилось это общенациональное несчастье три с половиной недели. И погибло на том правеже немногим более одной тысячи стрельцов.
Об этом в «Истории России с древнейших времен» пишет С. М. Соловьев.
Мне остается лишь добавить, что в деле отсечения голов пытливая человеческая мысль не топталась на месте. В конце XVIII века, во время Французской революции, врач и народный депутат Жозеф Гильотен изобрел гильотину — машину для отрубания головы. Сначала это великое изобретение было установлено на Гревской площади в Париже. Нож гильотины, который падал с большой высоты, весил 160 килограммов. Затем его два-три человека медленно подымали обратно воротом, как мы подымаем из колодца воду. Но даже при такой механизации профессиональные палачи успевали за день оставить без головы не более 60 человек.
А проворный Дуняшин приписал комбату Голикову две тысячи голов, наспех, между делом отрубленных за полчаса до начала никогда не проводившегося наступления. По Дуняшину получалось: далеко было великому государю Петру Алексеевичу Романову до восемнадцатилетнего командира батальона Аркадия Петровича Голикова. Далеко!
Между тем, статья Дуняшина в своей основе имела элементы правдоподобия, некий полуреальный каркас. Источником сенсационной публикации Дуняшина стала другая публикация. Вот она:
«На территории Ачинского уезда (Хакасии, где служил Голиков. — Б. К.)… появился кавалерийский отряд примерно в 250 сабель под командой полковника Олиферова. Отряд состоял из офицеров-колчаковцев, которые не рассчитывали на милосердие советской власти…
Олиферов имел легкие пушки… пулеметы и солидный обоз с награбленным на приисках золотом, церковной утварью, картинами старых мастеров и другими ценностями. Полковник собирался прорваться в Монголию.
План его стал известен нашему командованию… отряд Олиферова был перехвачен близ деревни Сорокиной Ачинского уезда. Колчаковцы попали под сокрушительный огонь. Многие офицеры были убиты. В том числе сам Олиферов». Остатки отряда «осели в тайге», о чем я еще расскажу.
Что любопытно в этом отрывке? Прежде всего то, что он взят из моей книги «Рывок в неведомое». А второе, что не менее ценно, отрывок помогает взглянуть на технологию вранья, которой одновременно с университетским преподавателем Бойко пользовался екатеринбургский журналист-«историк» Дуняшин.
За основу своей публикации Дуняшин взял реальный факт, но «творчески» его обогатил:
• численность офицерского отряда увеличил в восемь раз;
• намерения отряда Олиферова бежать из советской России в Монголию описал как готовность офицеров, прошедших мировую и Гражданскую войны, смиренно сложить оружие у ног восемнадцатилетнего мальчишки;
• гибель части отряда в жестоком бою, где до зубов вооруженные люди полковника Олиферова, контрразведчики, остатки «батальонов смерти», имели возможность сопротивляться и побеждать, заменил описанием массовой, кровожадной средневековой казни.
И все же самое интригующее не в этом.
Отряд в 250 сабель под командой полковника Олиферова (как следует из многочисленных документов) появился в Ачинском уезде Хакасии в феврале 1921 года (о чем сказано в той же книге «Рывок в неведомое»). Но из приказа политуправления Реввоенсовета республики видно: до 17 февраля 1921 года А. П. Голиков был слушателем Высшей стрелковой школы «Выстрел» в Москве, а уже 17 февраля «Голиков Аркадий Петрович (комбат), только что окончивший Высшую стрелковую школу "Выстрел"», был направлен «в распоряжение Центрального Комитета РКП».
Через две недели, в начале марта 1921 года, Аркадий Петрович уже командовал 23-м запасным полком в Воронеже. Насчитывал полк «4000 штыков».
Иными словами, когда всего лишь двести пятьдесят (а не «почти» 2000) бывших колчаковцев во главе с полковником Олиферовым двинулись через Хакасию к монгольской границе, Аркадий Голиков находился за несколько тысяч километров от Ачинского уезда, в центре России.
До назначения в Хакасию Голикову оставалось еще более года.
Последнее. Когда М. Н. Тухачевский в 1920 году разбил в Сибири А. В. Колчака, советскому командованию сдалась вся боеспособная армия адмирала — сто двадцать тысяч человек. В Москве, когда об этом стало известно, растерялись. Там не знали, что с таким количеством пленных делать. Решали: «Расстрелять?! Посадить в концлагерь? Ждать, пока умрут с голода?» По счастью, додумались: «Отпустить по домам. Всех. Без суда и следствия».
Это было одно из самых великих по своей гуманности решений, принятых за всю историю существования советской власти. Потом она, эта власть, подобных рыцарско-мушкетерских порывов себе не позволяла.
Таким образом, отряду в 2000 белых офицеров и солдат в Ачинско-Минусинском районе в 1922 году тоже неоткуда было взяться. Люди со следами погон на гимнастерках (красные погон не носили!) после безостановочной шестилетней войны разъехались, разлетелись по домам еще в 1920 году.
Что теперь можно сказать о взбудоражившей всю Россию статье, опубликованной в газете «На смену»? Что один негодяй ее написал, а другие напечатали и перепечатали.
Но лживые публикации, осквернения памяти А. П. Гайдара продолжались. Так появился…
Могильный вор из Тольятти
Журнал «Журналист» в № 6 за 2002 год поместил статью С. Мельника из Тольятти. Означенный господин заявил: по его сведениям, А. П. Гайдар 26 октября 1941 года не был убит гитлеровцами, а добровольно сдался в плен. В доказательство автор внеочередной сенсации поведал следующую историю.
Ему в руки попали дневники одного человека, который в годы войны находился в немецком концлагере. Человек вел там записи. В тексте дневника мелькнула фамилия Гайдар.
По категоричному утверждению Мельника речь, без сомнения, шла об Аркадии Петровиче Гайдаре. О ком же еще могла идти речь в стране, которая в 1941 году насчитывала всего 200 000 000 человек? Если согласиться с версией журналиста из Тольятти, судьба писателя в этом случае складывалась следующим образом.
В октябре 1941-го Гайдар остался жив. В марте 1945-го он все еще был жив. Мало того, по записям в том же дневнике, в марте 1945 года Аркадий Петрович будто бы собирался поступить в армию генерала Власова. Того самого, который в сентябре 1941-го едва не раздавил Гайдара гусеницами танка. Лично.
«Гайдар из дневника» не просто военнопленный. В самом конце войны, когда уже была близка победа, у него возникло сильное желание начать воевать со своими, то есть стрелять по своим. Мотив столь серьезного, поворотного решения: «Хоть с голода там (то есть у Власова. — Б. К.) не сдохнешь». Я уже не говорю о том, что характер персонажа, которого нам представил Мельник, резко отличается от всего, что нам было известно об авторе «Школы» из других источников.
Но деваться некуда. Присмотримся к доводам тольяттинской версии.
Имя и отчество означенного «Гайдара из дневника» не названы. Год и место рождения, характер занятий в мирное время, обстоятельства и место пленения — тоже. Иными словами, ни одной зацепки, кроме сходства фамилий. А насчет убедительности обличений на основе одной только фамилии разговор у нас только что был.
Еще одна знакомая нам особенность новейших гайдароведческих «открытий».
Чем спорить: «Тот это Гайдар или просто однофамилец?» — расспросить бы автора дневника: «Что это был за человек? Как выглядел? Похож ли на известные портреты? Что этот Гайдар про себя рассказывал? Успел ли записаться во власовцы?» И главный вопрос: «Что же вы, уважаемый товарищ, располагая такими важными сведениями, шесть десятилетий молчали?»
В самом деле. После бесчисленных, по преимуществу лживых, ссылок на несуществующие источники наконец-то объявился живой свидетель, который все объяснит и расскажет.
Да вот привычная беда: свидетель, автор дневника, который прожил после окончания войны шестьдесят с лишним лет, вдруг взял да и умер. А пока жил, никто ни о чем, включая С. Мельника, его не спрашивал. Как писал А. С. Пушкин: «Народ любить умеет только мертвых». Но мы уже успели убедиться: тоже не всех.
Что еще примечательно у тольяттинского публикатора? Он так решительно явился на страницы журнала «Журналист» со своей двустрочной информацией, будто подарил человечеству десятитомную «Гайдаровскую энциклопедию».
А чтобы пустая, ничем не подкрепленная версия обрела убедительность, Мельник заявил: «Никаких достоверных документов, подтверждающих факт гибели писателя, не сохранилось».
Иными словами, документы о том, где и при каких обстоятельствах погиб писатель, совсем недавно еще имелись. Бумаги эти существовали. Но перед самым появлением статьи Мельника все до последнего листка куда-то исчезли. Что случилось с А. П. Гайдаром на войне, кроме как у Мельника, теперь узнать негде.
Но я уже рассказывал, что на протяжении шести лет, с сентября 1941 до сентября 1947 года, шло непрерывное официальное выяснение: как сложилась судьба Гайдара после падения Киева.
Документы на эту тему поступали и оседали в спецотделах Союза писателей СССР, редакции газеты «Комсомольская правда», Центрального комитета ВЛКСМ. Я уже не говорю о «деле», которое завела Лубянка.
Для тех, кто этого не знает (включая С. Мельника!), сообщаю: с 6 августа 1962 по осень 1982 года (20 лет!) я собирал свидетельства сотен людей на всей территории Советского Союза о последних 127 днях жизни Аркадия Петровича. Я храню в надежном месте две папки письменных свидетельств. А еще у меня лежит километров двадцать магнитной пленки с рассказами бывших окруженцев и бывших партизан; катушек пятьдесят фотопленки: боевые товарищи Гайдара, лагерь под Леплявой, насыпь возле будки путевого обходчика. Именно здесь Аркадий Петрович 26 октября был убит и пролежал несколько часов, пока немцы сгоняли местных жителей для его опознания. Люди Гайдара узнавали, но никто не выдал. Никто не назвал его имени.
Поэтому заявление Мельника, что документы «не сохранились», вранье. У меня все цело.
А еще существует Библиотека-музей А. П. Гайдара в Каневе. Ее директор Василий Афанасьевич Береза произвел похожую собирательскую работу независимо от меня. В библиотеке тоже все цело.
Сохранился архив издательства «Детская литература», которое считалось «Домом А. П. Гайдара».
Надеюсь, мыши не сгрызли бумаги и в хранилищах Главного разведывательного управления Генерального штаба. В 1943 году группа разведчиков под командованием старшего лейтенанта И. Гончаренко отправилась со специальным заданием под Лепляву, чтобы узнать о судьбе писателя. Имеется еще пара-тройка учреждений, где документов на эту тему хватает. Скажем, в бывшем Главном политическом управлении Советской армии и Советского флота. Так что если у Мельника возникнет желание сравнить наши с ним базы данных, — мне есть куда его послать…
А вам, уважаемый читатель, я могу предложить мой обстоятельный ответ С. Мельнику в «Журналисте» № 8 за тот же год; подборку документов в сборниках «Писатели на войне», «В редакцию не вернулся…», «Строка, оборванная пулей»; мои книги «Партизанской тропой Гайдара», «Сумка Гайдара», «Гайдар» в серии ЖЗЛ. В них также опубликованы многие документы.
В список можно включить и мою документальную повесть о последних днях А. П. Гайдара «Двое из тех четверых». Повесть из номера в номер печатала «Пионерская правда». Тираж газеты в ту пору составлял 10 000 000 (десять миллионов!) экземпляров.
А еще имеется документальный телевизионный фильм «Партизанской тропой Гайдара». Там боевые друзья рассказывают о каждом шаге Аркадия Петровича 26 октября 1941 года, стоя на том самом месте, где случилась стычка с гитлеровцами и где писателя-партизана настигла смерть. Этот фильм благополучно хранится в архивах Российского телевидения. Пленка, слава богу, не скукожилась. Ленту последнее время, кстати, показывают все чаще. Фрагменты из нее разошлись по множеству других документальных фильмов. Они включены и в ленту «Скачущий впереди», снятую телеканалом «Культура» к 100-летию со дня рождения Аркадия Петровича. Киноцитаты уже невозможно собрать и сжечь, дабы подтвердилась версия С. Мельника о полном и бесповоротном исчезновении всех свидетельств о солдатской судьбе А. П. Гайдара.
В лице господина Мельника мы имеем еще одного мистификатора «по вызову» и рыночного «наперсточника». С базаров, насколько мне известно, «наперсточников» прогнали. Многие, вероятно, от бескормицы пристроились к гайдароведению.