Антисоветчики обожают цитировать слова Ленина об интеллигенции. Но и колчаковский министр Гинс отзывался о ней далеко не лучшим образом.
Со второй половины 1917 г. начинается бегство из голодного Петрограда в хлебные места...
Преобладающее большинство русской интеллигенции, не привыкшее в царский период к свободной политической жизни, довольно наивно относилось к происходившим со времени революции событиям, не подозревая их глубокого социального содержания.
...
Если бы русская интеллигенция не была так оторвана от народа, если бы между нею и крестьянством или городским населением существовали большая связь и взаимное понимание, большевизм можно было бы парализовать. Но этого не было. Самоуправления земские и городские были всегда цензовыми и по составу, и по духу. Новые демократические, послереволюционные, не успели привиться. К тому же они были наполнены теми же чуждыми народу интеллигентами, только из левых партий. Это мало меняло дело. Учреждения эти не стали ближе к народу только от того, что они представляли левые политические течения, и октябрьская революция безжалостно и бесследно смела все земства, не вызвав никакого сожаления в крестьянстве.
Суд? Он нужен народу. Но суд в деревне был в высшей степени неудовлетворительным, и революция противопоставила ему самосуд. А суд в городе отличался либо медлительностью производства (окружной суд), либо торопливостью и недостаточною чуткостью (мировой суд, построенный на идее судебного невмешательства в процесс). Во всем старый строй оказался отставшим и грешным. Населению нечего было любить. Заразившись духом революционности, оно охотнее всего поддавалось настроению «большевизма». Революционный город и безразличное ко всему «интеллигентскому» крестьянство, устраивавшее свою жизнь и не жалевшее о разрушениях в городах, обеспечивали победу большевизма.
Кто оставался в стороне от этого победного шествия большевиков? Крупная буржуазия из классовых интересов, но ее — капля в море; офицерство, угнетенное и озлобленное безжалостными преследованиями и зверскими расправами, — но оно было рассеяно и неорганизованно; наконец, интеллигенция, жаждавшая правового государства и демократических начал управления, возмущенная насилиями и издевательством над человеческою личностью и над свободами, — но она не находила никакого сочувствия в населении, которое не воспользовалось «свободами», потому что интеллигентские свободы печати, слова, совести ему не нужны.
…
Наша интеллигенция любит критиковать. Это ее сфера. Как часто в Государственном Экономическом Совещании комиссия торжествовала, обнаружив какую-нибудь неточность или ошибку в законопроекте. Предупредить эту ошибку в процессе подготовки, лишив себя удовольствия ущемить министра, - это не в духе парламентария.
…
Интеллигенты, оторванные от народа, не понимающие его души, всегда навязывающие ему то, что самим больше нравится…
…
Как вопиюще обнаружилась неспособность русских интеллигентов, политиков и идеологов найти применение своих сил. Как за время революции непрактична оказалась русская интеллигенция. И все потому, что она исторически воспитана была в барстве. Она не желала «томиться» в невежественной обстановке провинции и устремилась в крупные города или за границу. Работать над переустройством местной жизни было не в ее характере. И когда голод погнал ее из крупных городов, а война - из-за границы, она направляется в другие города, притом покрупнее, переполняет их, толчется без дела и смысла, но ни за что не пойдет в деревню, где нужно опроститься, но где можно найти почетный труд врача, учителя, техника. Нет, это не только ниже нашего достоинства, это страшно. Да, мы боимся своего народа.