Их было пятеро: Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина и Рождественский. Не так давно, уже в Америке, второй из них воскликнул:
Пускай шипят, что мы бездарные,
продажные и лицемерные,
но все равно мы — легендарные,
оплеванные, но бессмертные!
Какой выразительный образец того, о чем сказано: уничижение паче гордыни. Ну, во-первых, что бездарными их никто не считает, никто об этом не шипит и не визжит. Все они, бесспорно, талантливы. Другое дело, что талант того или другого из них кому-то не по душе. Это обычное дело в мире искусства. Допустим, мне нравятся многие песни Окуджавы, но его сочинения из жизни XIX века не могу читать без смеха. Да что Окуджава! Даже если взять такую глыбу, как Достоевский. Его не любили многие замечательные художники и выдающиеся личности: Тургенев, Некрасов, Чайковский, Бунин, Горький, Ленин… Но никто не отказывал ему в огромном таланте. Горький, еще в 1914 году выступавший против инсценировки «Бесов» во МХАТе, но в 1932 году защищавший от «Правды» (Д. Заславский) публикацию тех же «Бесов» в издательстве Aсademia, считал Достоевского по изобразительной силе равным Шекспиру. А самого Шекспира решительно отвергал Лев Толстой.
Во-вторых, «продажные»? Нет никаких оснований сказать это не только о Рождественском, Ахмадулиной, но, я думаю, и о Вознесенском, хотя он и признался:
Нам, как аппендицит,
поудалили стыд.
Нам — это всей пятерке? Не думаю. Но вот в 1967 году в американской газете «Русская мысль» поэт напечатал стишок, обращенный к Михаилу Шолохову, которому в 65-м году присудили Нобелевскую премию:
Сверхклассик и сатрап,
стыдитесь, дорогой.
Чужой роман содрал —
не мог содрать второй.
[Читать далее]Это, конечно, очередной персональный припадок бесстыдства. И подумать только, в пароксизме бесстыдства он призывает стыдиться других! Правда, позже уверял, что это о Василии Ажаеве. Такие фортели для него были привычны. Помню, как стихи, под которыми значилось «Памяти Толстого», он через много лет объявил посвященными Пастернаку. Но тут сразу было ясно, что это было вранье во вранье: кто в Америке знал Ажаева и какой он «суперклассик»? Однако, в конце концов, все-таки признался: метил доплюнуть до Шолохова.
Известный Рой Медведев, именующий себя историком, в частности, и литературы, подлинный «корифей антишолохо-ведения», сорок лет, как Сизиф, в поте лица трудившийся над доказательством плагиата «Тихого Дона», вдруг очухался — недавно выпустил книгу, в которой признал-таки Шолохова великим писателем, гением и автором романа. При этом в книге столько самых высоких похвал писателю, как отмечает в «ЛГ» Ю. Дворяшин (№ 37’12), трудно сыскать даже в работах подлинных шолоховедов.
«Лицемерные»? А вот это что такое?
Окуджава писал: Меня удручают размеры страны проживания…
Россия для него «страна проживания». Думаю, даже Смердяков не сказал бы так. У Евтушенко, например, стран, где он проживал, было около сотни, вот теперь — США. А сказал это Окуджава в 1995 году, вскоре после того, как «размеры» страны сократились на 4 миллиона квадратных километров. Но ему и этого мало! Его и уменьшенные размеры жутко удручают! Вот бы еще Сахалин отдать Японии, Сибирь — Китаю, Карелию — Финляндии… Успокоился бы? Я тогда посоветовал ему: если так, то поезжай пребывать в какую-нибудь малогабаритную державу. Назвал Грузию, откуда родом его отец. Не нравится? Тогда — в Армению, где родилась мать. И туда не поехал. Так что же это, как не лицемерие? — голосил, что великая Россия его удручает, а переселиться в портативную Грузию, что так просто, отказывался, не пожелал обрести там покой и счастье. Чего ж ты тогда народ мутил?
Но надо признать, что в древнем искусстве лицемерия не знает соперников Евтушенко. Я когда-то написал о нем:
Как много у него идей!
Как он печет за книгой книгу!
И с разрешения властей
Властям показывает фигу.
А примеров лицемерия тут много и не надо, приведу только один. Уж как он всю жизнь клялся в любви к родине, уж как божился вплоть до прямого уподобления родины своей персоне:
Моя фамилия — Россия,
А Евтушенко — псевдоним!
А как только двадцать лет тому назад на обожаемой родине запахло жареным, тотчас укатил в Америку. Ведь никто же его не гнал, ничто не понуждало к этому, как некоторых других. Все сделал очень обдуманно и ловко: и не бросил роскошную квартиру в доме на Кутузовском, где жил Брежнев, и ухитрился приватизировать отменную дачу в Переделкино, которая по уставу является собственность Союза писателей. А я, говорит, хочу иметь здесь прижизненный музей. И заимел.
«Оплеванные»? Это вопрос многосоставный. С одной стороны, все они в Советское время издавались и переиздавались на родине и за рубежом, снимались в кино (Евтушенко и сам ставил фильмы, сам играл в них), имели широчайшую аудиторию читателей, слушателей и зрителей, катались по заграницам, занимали важные посты разных членов, председателей, секретарей в журналах, в Союзе писателей и вне его (Окуджава занимал 24 таких поста), получали квартиры и дачи, некоторые — литературные премии и ордена… Где ж тут «оплеванные»? Не точнее ли было бы «увешанные»? В антисоветское время все это только приумножилось.
С другой стороны, некоторые из них оплевывали себя сами. Так, Окуджава, вспомнив однажды свою фронтовую молодость, заявил: «Я был фашистом» («Известия».8 апр. 1992). Что же это как не оплевывание, но не кем-то, а собственными устами? А через полтора года он подтвердил это, рассказав, с каким чувством смотрел по телевидению 4 октября 93-го года расстрел танками Дома Советов: «Для меня это был финал детектива. Я наслаждался этим. Я терпеть не мог этих людей, и даже в таком положении никакой жалости к ним у меня не было… Заключительный акт…» («Подмосковные известия».11 дек. 1993). И после этого слушать его песню о виноградной косточке, про «надежды маленький оркестрик под управлением любви»? Об этом признании Окуджавы я узнал тогда же, в 93-м. И, конечно, уже «терпеть не мог» его как человека. Ничего удивительного. Это порой случается и по менее серьезной причине.
Вот М. Арбатова рассказывает: «Неведомая сила занесла меня на заседание правления Литфонда. Я была на 17 лет моложе и на 17 лет наивней, чем сейчас, и потому онемела от восторга, когда рядом со мной опустился в кресло Окуджава. Прошло пять минут, вдруг мой кумир, как заведенный ключиком, выпрыгнул из кресла и безумно заорал: «Нельзя давать дачу Воронову! Не смейте давать дачу Воронову! Воронов не должен получить дачу!» Это какой же Воронов — Владимир? Николай? Юрий? Скорее всего, последний, который некоторое время был главным редактором «Комсомолки».
И дальше: «Маэстро орал так, словно от этого зависела судьба его детей и его страны. А в промежутках между ором, глотал таблетки, тяжело дышал и темнел лицом. Кончилось тем, что Окуджаву увезли на «скорой» с сердечным приступом и полученной дачей в зубах. Если бы я не сидела рядом, то никогда не поверила бы в подобную историю. Кумир кубарем слетел с лестницы моих иллюзий.
А впереди был сюжет о передаче свыше 2 гектаров земли в поселке Жаворонки для коттеджного поселка работников театра «Школа современной пьесы». И в списке работников театра почему-то оказались Булат Шалвович Окуджава и Анатолий Борисович Чубайс. Впереди был и конфликт Минкульта с Чубайсом, когда вдова Окуджавы потребовала кроме дачи под музей еще и квартиру на Арбате. А Чубайс не мог сказать «нет», потому что последнее стихотворение Окуджавы было посвящено ему» («ЛР» № 15’11 апр.2008).
Кумир слетел кубарем… Но когда через три года он умер, я не только не «насладился этим», но пожалел талантливого барда.
Что там у Евтушенки еще — «легендарные»? Ну, это точно. Есть легенда, что в КГБ работала не только его первая теща, а сам он имел личные прямые телефоны Брежнева и Андропова, иногда позванивал им, беседовал. Жива легенда, что Пастернак однажды сказал о Вознесенском: «Он начинал как мой ученик, а стал учеником Кирсанова», у которого, как в свое время говорили, главных три качества — трюкачество, трюкачество и трюкачество. Бродит легенда, что Ахмадулина иной раз собирала за одним столом всех пятерых своих мужей — Евтушенко, Нагибина, Мамлина, Кулиева-младшего и Мессерера. Ходит легенда, что Окуджава был когда-то исключен из Союза писателей, из партии и лишен той самой дачи в Переделкино. Есть легенда… Да хватит.
Ну, а что касается «бессмертия», то это, как говорится, вскрытие покажет.
