Доказывать, что для Франции союз с нами имел громаднейшее значение, значило бы ломиться в открытую дверь.
В военном отношении условия нашего союза с Францией, вследствие того, что нас разъединяли территории среднеевропейских держав, имели крупный недостаток. Мы не могли установить ту взаимную связь, которая была у Германии с Австро-Венгрией. Армии этих наших противников стояли плечом к плечу и на смежной базе.
Для России союз с Францией имел существенное значение лишь в мирное время.
То, что французы могли для нас сделать в военном отношении, было чрезвычайно ничтожно.
...
Франция практически выразила свой интерес по отношению к России выдачей значительных средств как в виде займов, так и помещением капиталов в индустрию, которою можно было бы усилить нашу военную промышленность. Это было основанием русского двойственного союза. Французским дополнением к нему была идея реванша. В настоящее же время ясно, что симпатии к России и к русскому народу при этом не играли роли - это была исключительно спекуляция на русском пушечном мясе...
Во время моих неоднократных поездок во Францию я мог видеть, что нас там ценили не особенно высоко: радикально-социалистическое правительство, стоявшее в то время у власти, относилось к нам недоверчиво из-за нашей внутренней политики, на которую жаловалась так называемая русская интеллигенция во всем мире. В конце концов, во Франции победил холодный рассудок, когда Столыпин восстановил внутренний порядок и когда промышленность начала опять работать и платить французским акционерам дивиденды...
[Читать далее]...
Обширная площадь русского государства, 180-миллионное население которого распределено было неравномерно в Европе и Азии, прежде всего затрудняла дислокацию, а затем быструю мобилизацию армии и скорое сосредоточение ее на предстоявших театрах военных действий. Поэтому развитие нашей железнодорожной сети имело громадное значение для успешного разрешения всех вопросов по передвижениям как запасных людей и мобилизованных частей, так и пополнения в военное время снабжения, снаряжения и довольствия русской армии.
Французы охотно шли навстречу нам в деле помощи по постройке железных дорог, в особенности тех из них, которые имели стратегическое значение.
Таковыми были, конечно, линии, преимущественно направлявшиеся от центра к западной границе, а затем рокировочные, параллельные фронтам сосредоточения армий. Эти дороги, имевшие большое значение для военных целей, не могли быть всегда интересными в торговом отношении - их эксплуатация обещала убытки, а не доходы.
Так как государственный бюджет наш и без того хронически страдал недоборами, то за счет казны избегали их строить, а на постройки стратегических дорог солидные частные капиталисты не шли.
Генерал Жоффр составил для нашей железнодорожной сети большую и дорогостоящую программу, целью которой было провести с наибольшей скоростью концентрацию назначенных против Германии войсковых частей на Висле и дать им возможность наступления на Восточную Пруссию в направлении на Алленштейн или Торн - Позен с такими силами, которые могли бы удержать 5 или 6 германских корпусов. Согласно этим договорам, которые возобновлялись ежегодно на конференции обоих начальников Генерального штаба и признавались обоими правительствами, велись работы в русском Военном министерстве и его отделении Генерального штаба. Победить Германию - это был лозунг, господствовавший над всей деятельностью армии. Время исполнения этой военной задачи обусловливалось, однако, не военными, а дипломатами.
В какой степени строительство железных дорог в России было использовано в интересах парижских банкиров, показывает корреспонденция, имевшая место между министром финансов и премьером Коковцовым, с одной стороны, и русским Министерством иностранных дел - с другой.
...
Коковцов жалуется, что железнодорожный заем будет стоить железнодорожным обществам и русскому государству 7 - 11 % ежегодно, но все же предложение необходимо принять и что он попытается, пользуясь случаем своего пребывания осенью в Париже, вырвать более выгодные условия.
15 (28) августа 1913 года Сазонов получает подтверждение предложения де Вернейля со стороны французского правительства. Условиями допущения русского займа на французском рынке в размере 400 - 500 миллионов франков ставится:
1. Постройка стратегических линий, предусматриваемых в согласии с французским Генеральным штабом на западной границе, будет немедленно предпринята.
2. Наличный состав русской армии в мирное время будет значительно увеличен.
Коковцов просит Сазонова сообщить французскому правительству, "что сделанное ими предложение соответствует нашим взглядам и принято нами к сведению" (письмо от 24 августа (6 сентября) 1913 года, N 885). Самому же министру он объявляет, что сопряженные с предложением условия явились бы для нас до некоторой степени обременительными.
...
Переговоры Коковцова в Париже заканчиваются протоколом, в котором, между прочим, устанавливается, что русскому правительству предоставляется право реализовать на парижском рынке ежегодно, в течение пяти лет, до 500 миллионов франков для проведения своей железнодорожной программы и что работы по постройке железных дорог должны быть начаты с таким расчетом, чтобы через четыре года быть законченными. Первая эмиссия выпускается в январе 1914 года.
В. Коковцов, по своем возвращении, подробно докладывал государю об успехах своей поездки во Францию и Германию. В этом докладе, между прочим, он характеризует всю опасность нашего союза с Францией, например в следующем месте:
"...Во всяком случае, одно не подлежит никакому сомнению - это то, что Франция в настоящее время гораздо более миролюбива, нежели два года тому назад. Настроение это не может не отразиться на более спокойном отношении к разнообразным вопросам современной политической жизни.
В этом отношении есть одна невыгодная для нас черта. О ней я не смею умолчать перед вашим императорским величеством. Франция никогда не отойдет от нас в крупных вопросах крупной политики, особенно глубоко затрагивающих ее жизненные интересы, но там, где эти интересы не затронуты, где преобладают интересы другие - русские и общеевропейские, там Франция будет бесспорно весьма сдержана и, вероятно, станет влиять и на нас в смысле более мягкого разрешения возникающих вопросов..."
Из предисловия к советскому изданию 1926 года:
Уже несколько недель спустя, после выпуска займа в Париже, я получил 2 (21) февраля 1914 года приглашение на чрезвычайное заседание у Сазонова, на котором должен был обсуждаться один из вопросов, принадлежащий, по моему мнению, к тем утопиям, за которыми гонятся лишь чудаки: нападение на Дарданеллы.
На основании моих наблюдений на десантном маневре в 1903 году я не мог отказаться от заключения, что наш десант на Босфоре - дорогая игрушка и, сверх того, может стать опасной забавой еще в течение долгого времени. Но после того, как нападение японцев на Порт-Артур удалось с таким блестящим успехом, - последний вскружил головы многих публицистов, фантазеров, спекулянтов и, к сожалению, и головы наших ответственных дипломатов.
В 1913 году я докладывал государю мою личную точку зрения относительно рискованности самой операции по занятию проливов с технической стороны.
Выслушав мой доклад, император Николай II, видимо настроенный оптимистично, не отрицая трудности операции с военной стороны, дал мне понять, что в этом деле идея и цель всего вопроса имеют такое доминирующее значение, что технические детали отходят на задний план.
Из предисловия к советскому изданию 1926 года:
Как трезвый буржуазный бюрократ и поклонник Столыпина, Сухомлинов не особенно ценит союз России с Францией. «То, что французы, — говорит он, — могли для нас сделать в военном отношении, было чрезвычайно ничтожно. Военное же дело не может базироваться лишь на платонических выступлениях, дружеских советах и красивых жестах. Реальную помощь не могут заменить дипломатические махинации, явные и тайные соглашения, с первым выстрелом часто теряющие свою цену».
Так рассуждает Сухомлинов и в доказательство приводит всяческие соображения: и далеко-мол, территория Франции от территории России, и русско-японская война-мол, показала все коварство французов, и заводы Франции с объявлением войны, дескать, уж ничего не могли работать для России и т. д. и т. п... И все-таки. .. все-таки восторжествовал союз с Францией, а не с Германией. В чем же дело? А дело в том, что хотя германские заводы тоже работали для ѵнашей армии, но «чего нам Германия не давала, — это денег на развитие наших собственных внутренних сил». А Франция? И во Франции в этом отношении было плоховато. «Во время моих неоднократных поездок во Францию, —- говорит Сухомлинов, — я мог видеть, что нас там ценили не особенно высоко: радикально-социалистическое правительство, стоявшее в то время у власти, относилось к нам недоверчиво из-за нашей внутренней политики, на которую жаловалась так называемая русская интеллигенция во всем мире».
В чем же здесь дело? Чем же собственно не нравилась русская внутренняя политика радикалам-социалистам Франции? То ли сердобольным сердцам их было жаль русских интеллигентов, ссылаемых в Сибирь, то ли негодовали они на Столыпина за его столыпинский галстук? Сухомлинов очень просто и хорошо разъясняет в чем дело.
«В конце концов, — говорит он, — во Франции победил холодный рассудок, когда Столыпин восстановил внутренний порядок, и когда промышленность начала опять работать и платить французским акционерам дивиденды»...
Делает большую честь трезвому военному бюрократу, что он называет вещи своими именами: священный союз, марсельеза, «боже, царя храни», entante cordiale, дипломатические ноты, — все это бутафория; а вот «холодный рассудок», восстановление Столыпиным «внутреннего порядка» (разумей: виселица и хуторское и отрубное хозяйство, от которого, как и вообще от всей столыпинщины, Сухомлинов в восторге, работа промышленности (разумей: рабочего опять взнуздали) и уплата французским акционерам дивидендов, — все это не бутафория, а настоящее реальное дело, настолько реальное, что несмотря даже на то, что, по признанию самого б. военного министра, то «была исключительно спекуляция на русское пушечное мясо», на эту спекуляцию можно было пойти. Подумать только: французы давали 500 миллионов франков, а русские должны были построить по указаниям французского генерального штаба новые железнодорожные линии на западе России, усилить свою армию и, по первому требованию французских буржуа, отправить «русское пушечное мясо» на убой во Францию.
«... Практическая Франция, — говорит Сухомлинов, — выразила свой интерес по отношению к России выдачей значительных средств как в виде займов, так и помещением капиталов в индустрию, которою можно было бы усилить нашу военную промышленность. Это было основанием русского двойственного союза; французским дополнением к нему была идея реванша. В настоящее же время ясно, что симпатии к России и к русскому народу при этом не играли роли: то была исключительно спекуляция на русское пушечное мясо».
Слишком поздно стало это ясно б. военному министру, который со старанием, достойным лучшей участи, помогал Столыпину умиротворять страну, т.-е. вешать тех, для которых это было ясно давно, которые кричали об этом и крик которых замирал под столыпинским галстухом не без помощи трезвых бюрократов Сухомлиновых.
Таковы слова песен истории, и этих слов из песни не выкинешь. Но как бы то ни было, эта часть мемуаров Сухомлинова имеет большую историческую ценность: переговоры французского и русского генеральных штабов, подготовка к войне французской и русской буржуазии, участие и заинтересованность в войне русского царствующего дома (Сухомлинов дает бесподобную характеристику солдафона Николая Николаевича Романова, нынешнего «претендента на прародительский престол»), алчность и бездарность русской буржуазии, хаос в высшем русском бюрократическом аппарате, все это является богатейшей иллюстрацией к тем основным фактам, какие мы знаем о войне.
...
Кто когда-нибудь займется выяснением закулисной истории возникновения войны, тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время, приблизительно 24 - 28 июля. Я твердо уверен, что за это время состоялось решение войны или мира, причем великий князь Николай Николаевич, Сазонов и Пуанкаре сговорились во что бы то ни стало парализовать всякую попытку мирного исхода.
...
...государь... утвердил ассигнование кредитов по большой программе в первую очередь морскому ведомству.
Государь, объявляя мне это, добавил: "Войны я не хочу. Можете быть спокойны, ее и не будет".
На это я ответил, что, насколько мне известно, Россия и с Японией воевать не собиралась, но так как политика - это уже не моя область, то я смолкаю.
Уже намного позже по газетным сведениям я мог сообразить, почему отдавалось предпочтение Морскому министерству: французская дипломатия пыталась, в союзе с Сазоновым и Извольским, развить русско-английское сближение в отношении флота, для чего от России требовались гарантии в Балтийском море...
...
Кто когда-нибудь займется выяснением закулисной истории возникновения войны, тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время, приблизительно 24 - 28 июля. Я твердо уверен, что за это время состоялось решение войны или мира, причем великий князь Николай Николаевич, Сазонов и Пуанкаре сговорились во что бы то ни стало парализовать всякую попытку мирного исхода.
...
Ставка сообщила министру двора список лиц, которые могли сопровождать царя во время его поездок на фронт.
В этом списке не было именно военного министра! Потребовалось вмешательство графа Фредерикса, чтобы при поездках царя ему сопутствовал военный министр!
Таковы характерные черты человека, которому царь вручал русскую армию, считаясь с настроением петербургского общества, но, правда, не высказанным открыто желанием совещания 2 августа, который вместе с Францией, Бельгией, Англией, а затем и еще около дюжины "союзников" земного шара собирался разгромить немцев!
...
Мне вскоре стало ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою похлебку на костре военного времени.
...
...
Мне вскоре стало ясно, что на стороне царя не народная воля, а лишь тонкий слой чиновничества, офицерства и промышленников, в то время как политические партии готовили свою похлебку на костре военного времени.
...
Недостаток снарядов являлся часто просто следствием нераспорядительности полевого штаба и беспорядков в тыловой службе.
В отношении заявлений о недостатке снарядов весьма показательно и то, что главная квартира генерала Рузского в Варшаве лишь от меня, сидевшего в Петербурге, должна была узнать, что определенное количество снарядов, которых им недоставало, изготовлялось в Варшаве.
Такое заключение подтверждается и полученным мною письмом из летучего передового хирургического отряда 3-й армии от 12 марта 1915 года из Старого Загоржа в Карпатах. Автор, близко ознакомившийся с тем, что происходило по части снабжения в Тарнове, Ярославле, Львове, Жолкиеве, Замостье и других местах ближайшего тыла действующей армии, пишет:
"На Дунайце, под Краковом, - свидетельствует он, - сдавались массы наших солдат, так как не было хлеба, тогда как им были завалены станции. Я знаю, как гибнут лошади, которым не дают сена и овса, как целые транспорты стоят днями без фуража, и выручают доктора, говоря: "Если бы у вас был фураж, у меня найдется коньяк". Фураж появлялся.
Ссылаются на то, что здесь, в Карпатах, слабо работает железная дорога. Правда, и домкраты не помогают, так как, обладая способностью переделывать до 100 вагонов в день, переделывают по 3 - 5 в день. Нет вагонов для фуража и раненых, а корпусные интенданты переправляют в Россию хороших лошадей по 2 штуки в теплушке или просто крытом вагоне, этому я свидетель здесь, в начале Карпат, на линии Ясло, Кровно, Санок, Самбор, Львов. Ведь чем дальше мы пойдем здесь вперед, тем меньше будет у нас вагонов, тем дальше базы фуража, хлеба, снарядов...".
Всякое снабжение отправлялось к армии в громадных размерах, а как и почему оно не доходило до войск, достаточно этих двух свидетельств, чтобы видеть, что Генеральный штаб армии не сумел распорядиться и поставить у дела сведущих офицеров.
Как мало давала себе отчет в серьезности положения Ставка, несмотря на все тревожные телеграммы, которые посылались мне, видно из приводимых Янушкевичем справок по поводу обсуждения этого вопроса с генералом Жоффром, из которых явствует, что "все меры для доставки снабжения были приняты".
Несколько раз я сопровождал царя в его поездках на фронт.
Эти приятные перерывы в моей петербургской служебной работе сделались весьма редкими; они постоянно сопровождались личными обидами. Я мог признавать еще то, что Верховный главнокомандующий не желал считаться с соображениями военного министра об операциях и его докладами, чтобы не отвлекать военного министра от его специальных задач. Но чтобы я, как сопровождающий царя, прибывши в главную квартиру, оставался в своем салон-вагоне, т.е. пребывал вне главной квартиры, это выходило уже за пределы не только необходимости, но приличия и здравого смысла. Великий князь боялся моей критики, потому что знал, что я перед лицом государя не задумаюсь ее навести, как делал это довольно часто в мирное время. Его же полководческие эксперименты подвержены были чем дальше, тем более уязвимой, жестокой критике. Государь, со своей стороны, избегал говорить со мной об операциях великого князя. Это отвечало его строго руководящему принципу не нарушать междуведомственных границ. Он признавал вмешательство военного министра в область действий Верховного главнокомандующего излишним. С этим свойством при высочайших докладах приходилось считаться всем министрам; великий князь же тем самым был застрахован от непостоянства со стороны государя и вследствие этого от критики третьего лица. При таком отношении царя для великого князя явилась возможность его изоляции. А изолированному государю сравнительно безопасно для великого князя Ставка могла "втирать очки".
Как в Ставке вводили в заблуждение государя, может служить примером подготовка карпатской операции. Так как я был устранен от присутствия при докладах его величеству во время его поездок в действующую армию, то узнал о ней не как военный министр, а как Владимир Александрович, - на обратном пути домой, после разговора царя с Верховным главнокомандующим.
Уговорили тогда его величество собственноручно утвердить намеченную операцию, изложенную в письменном докладе. Государь был в отличном настроении и полон надежды на успех.
Я пришел в ужас, когда узнал от государя о стратегии Ставки! По карте я объяснил царю большую вероятность предстоящей катастрофы.
Я видел, как трудно было государю скрыть свое смущение, но он ничего не сказал.
Катастрофа произошла, как я это и предсказывал его величеству. Впоследствии на суде Янушкевич уверял, что Иванов по своей собственной инициативе полез в Карпаты! Если это заявление Янушкевича отвечает действительности, то это доказывает весьма печальное состояние верховного командования, если на их глазах такие крупные силы могли предпринимать подобные операции по собственному усмотрению.
...
...
Распространяемый в народной массе большевиками лозунг мира с немцами и войны с "капиталом согласия" становился среди молодого корпуса офицеров все популярнее, так как очевидная эксплуатация России Антантой, несомненное использование русского солдата исключительно как пушечного мяса многочисленным патриотам открыли глаза на то, что они гнусно приносятся в жертву только интересам Франции.
Это было проклятие, тяготевшее над Временным правительством, а также и царским, которое под руководством Извольского и Сазонова, договором двойственного союза, вело Россию к французскому игу. С того времени, как Россия в своей конвенции с Францией пошла на то, чтобы после объявления войны не соглашаться идти ни на какой сепаратный мир, она потеряла самостоятельность, так как в техническом отношении находилась в полной зависимости от своего союзника. Верховная комиссия по этому пункту не признала нужным разбираться, ввиду тех ограничений, которые ей были поставлены в вопросе о военном ведомстве. Она должна была бы затем выяснить, что Франция заключила договор, которого не в силах оказалась выполнить, потому что при европейской войне она нам технически оказать помощи не могла, как она это делать обязалась.