Основная задача, на решение которой направлялись усилия внешнеполитического ведомства (МИД), заключалась в том, чтобы добиться официального признания колчаковского правительства союзниками, чего так и не сумели достичь Временное Сибирское правительство и Директория. По словам колчаковского генерала Сахарова, признание для колчаковского правительства стало «призраком, манящим блуждающим огнем, руководящим стимулом его усилий и действий».
После окончания мировой войны в большинстве западных стран значительно активизировались левые силы, в авангарде которых шел рабочий класс. Они оказывали всевозраставшее давление на правящие круги, проводившие антисоветскую политику, вылившуюся в интервенцию против Советской России. Не считаться с ними антантовские «верхи» не могли. Они стремились ввести в заблуждение общественное мнение на Западе шумной пропагандой, согласно которой с Советской властью в России сражаются не реакционеры, а демократические силы и «западная демократия» оказывает им помощь во имя преодоления там «анархии», установления законности и порядка.
Однако очевидная тенденция усиления крайне реакционных сил в лагере российской контрреволюции, резкое поправение кадетизма и его смычка с монархическим генералитетом снижали эффективность этой пропагандистской кампании. Мешала ей и непрекращавшаяся грызня в лагере контрреволюции, частая смена «правительств», неспособность установить, наконец, единую «твердую» власть. Расчетливый западный буржуа не склонен был вкладывать средства в политику, которая не сулила более или менее близких дивидендов. Русским дипломатическим представителям в западных столицах настойчиво рекомендовали урезонивать белогвардейскую верхушку, убеждать ее не слишком демонстрировать свои истинные, реакционные вожделения. Это нашло яркое выражение во всей дипломатической переписке Омска сразу же после колчаковского переворота.
Уже через несколько дней после переворота, 18 ноября, бывший русский посол в Лондоне К- Набоков в телеграмме в колчаковский МИД подчеркивал, что «здесь (в Лондоне.— Г . И.) будут ожидать дальнейших указаний на силу и прочность правительства» Колчака. Днем раньше бывший посол в Париже правый кадет В. Маклаков в телеграмме на имя управляющего министерством иностранных дел в Омске предупреждал, что «частые перемены при партийных междоусобицах убивают доверие к России» (контрреволюционной), и особенно просил «не пугать» Запад открытыми реставраторскими устремлениями. А в письме на юг, Н. Н. Чебышеву, он просто умолял не мешать представителям белогвардейцев на Западе «доказывать всей Европе, что Колчак и Деникин настоящие демократы, а не реакционеры и реставраторы». В январе 1919 г. Маклаков в обширной телеграмме рекомендовал Омску безотлагательно выступить с декларацией «о началах внутренней и внешней политики для парирования упреков в неясности нашей позиции». И тут же давал набросок основных пунктов этой декларации, суть которых сводилась к заверению, что военная власть носит «временный характер», что должно последовать «свободное выражение народного суверенитета» и «возврата к старому режиму» не будет допущено.
Ранней весной 1919 г. основная дипломатическая работа по достижению признания колчаковского правительства союзными державами легла на плечи «Русского политического совещания». Здесь главная сложность состояла также в том, чтобы убедить западную общественность, что «антибольшевистское движение приведет к созданию новой свободной, демократической России», а не будет простым возвратом к прежнему, «белой реакцией...» (в чем эта общественность, по словам Чайковского, сильно сомневалась). В середине апреля «совещание» направило мирной конференции обращение, в котором «с определенностью был подчеркнут глубоко демократический характер целей, преследуемых русским антибольшевистским... движением». Эту фальсификацию усиленно пропагандировали Русское информационное агентство в Париже (во главе с В. Л. Бурцевым и Б. В. Савинковым), так называемый Комитет освобождения России (А. Тыркова-Вильямс, П. Б. Струве, П. Н. Милюков) и другие белогвардейские агентства. «Верховный правитель» не жалел денег на развертывание этой лживой пропагандистской деятельности.
Однако «в своем кругу» военные вожди «белого дела» и их политические советники с плохо скрываемым раздражением оценивали «демократические» рекомендации, шедшие с Запада. Сохранилось интересное письмо — своего рода меморандум членов правления «Национального центра» М. Федорова, П. Долгорукова, С. Паниной, Н. Астрова и др., адресованное, по всем данным, «Русскому политическому совещанию». Штаб-квартира «центра» (и все авторы письма), как мы знаем, находилась в Екатеринода-ре, но его представители были направлены в Омск (они прибыли туда летом 1919 г.) для усиления политического влияния на колчаковское правительство и активизации контактов с Екатеринодаром. Таким образом, содержание письма можно рассматривать как выражение мнения политических лидеров не только южной контрреволюции, но и белогвардейщины в целом.
Прежде всего авторы письма жаловались на недостаточную, с их точки зрения, поддержку союзными державами «русского национального дела». Их политику в отношении российской контрреволюции они оценивали как «колеблющуюся» и «двойственную». Неужели это оттого, вопрошали авторы, что ни Колчак, ни Деникин, ни другие «белые вожди» прямо не выставляют республиканского флага? Но что же нам делать, сокрушались они далее, если демократические элементы не способны у нас к организации борьбы с большевизмом? Разве забыты несчастные опыты демократических организаций на Волге? Не поддерживать те элементы порядка, которые уже показали себя, ожидать появления тех, которых у нас нет,— не значит ли это играть на руку большевикам? Нас хотят заставить быть республиканцами и свободными по старому слову Руссо: «On les forcera d 'etre libres» («их принуждают к свободе».— Г. И). Это не удалось во Франции в XVIII в. Почему же это удастся у нас?» Так писали кадеты, кичившиеся своим «классическим демократизмом». Они призывали Запад «поддержать сейчас, немедленно генерала Деникина и адмирала Колчака».
На почве затягивания союзнического признания, разочарования «колеблющейся» и «двойственной» политикой держав Антанты в колчаковском лагере (впрочем, как и у Деникина) активизировались сторонники прогерманской ориентации, росло недовольство «антантофилом» Колчаком. Согласно дневниковым записям Пепеляева, вопрос о контактах с немцами обсуждался на Совете министров, хотя никакого определенного решения принято не было.
В. Маклаков из Парижа еще зимой 1919 г. предупреждал: «Однако необходимо твердо усвоить — не может быть ничего вреднее для русского (контрреволюционного.— Г. И.) дела, как вспышки на почве недовольства союзниками... Я хотел бы сказать сторонникам реакции, что... помощи им не окажет и Германия, как потому, что она не в состоянии этого сделать, так и потому, что она также реакции помогать не станет. Кажется, Япония покровительствует таким течениям, но только потому, что она понимает, что этим приведет к разрыву России с союзниками, укрепит анархию в России, чем она сама сможет воспользоваться...».
У внешнеполитического ведомства Колчака не было иного выбора, как следовать в фарватере союзнической политики.
...
...
В Омске понимали, что решающим аргументом в вопросе о признании «верховного правителя» могут стать военные успехи. Поэтому весной 1919 г., когда продвижение колчаковских армий на запад достигло наиболее отдаленной от Омска точки, долгожданное признание ожидалось буквально с часу на час.
В конце апреля член «Русской политической делегации» Н. В. Чайковский был принят Д. Ллойд Джорджем, после чего мирную конференцию ознакомили с официальными декларациями колчаковского правительства. А 8 мая 1919 г. главы правительств, входившие в так называемый «Совет четырех», вновь пригласили Н. Чайковского. Как «ветеран русского освободительного движения», он, по-видимому, считался экспертом по делам России, заслуживающим доверия. Беседа с ним имела одну цель: получить характеристику политического кредо «верховного правителя». Чайковский заверил «четверку», что Колчак никогда не будет «содействовать реакции» и доведет страну до Учредительного собрания.
Через 10 дней, 20 мая, главы правительств вновь обсуждали «проблему Колчака». Решено было направить ему ноту, содержащую несколько пунктов-вопросов, на которые он должен был дать ответ.
27 мая нота была готова (ее составил Ф. Керр, личный секретарь Д. Ллойд Джорджа) и от имени Ж. Клемансо направлена во Владивосток французскому верховному комиссару графу Мартелю для передачи Колчаку. В начале июня она дошла до Омска. В ней констатировалось, что «союзные... правительства готовы оказывать содействие правительству адмирала Колчака и тем, кто к нему присоединился, помогать ему посылкой продовольствия и снабжения, дабы оно могло утвердиться всероссийским...». Но ввиду того что они «испытывают весьма сильное давление, соединенное с требованием отозвания их войск и прекращения дальнейших затрат в России ввиду отрицательных результатов интервенции», им бы хотелось «получить доказательство», что «верховный правитель» работает «для русского народа, для свободы, самоуправления и мира».
В связи с этим союзные правительства просили Колчака ответить, считает ли он возможным принять определенные условия, на которых «содействие союзных и присоединившихся правительств могло бы продолжаться». Условий указывалось несколько. Первое — как только Колчак достигнет Москвы, он созовет Учредительное собрание как высший законодательный орган. Если к этому времени «порядок» все-таки еще не будет установлен, он должен собрать «старое» Учредительное собрание (образца 1917 г.), а затем по возможности приступить к новым выборам. Второе — режим Колчака не ставит каких-либо препятствий избранию городских и земских самоуправлений. Третье — не будут предприняты какие-либо попытки для восстановления прежнего аграрного режима, стеснения гражданских и религиозных свобод. Четвертое — признается независимость Польши и Финляндии. Если не удастся достигнуть соглашения об автономии с Эстонией, Латвией, Литвой, с «кавказскими и закаспийскими народностями», тогда вопрос о взаимоотношениях с ними решается при содействии Лиги наций.
Ноту подписали В. Вильсон, Ж. Клемансо, Д. Ллойд Джордж, В. Орландо, К. Сайондзи. Лицемерный, насквозь пропагандистский характер этой ноты можно было разглядеть невооруженным глазом. Английский историк Р. Уллмэн совершенно справедливо задает вопрос: какого же ответа, кроме утвердительного, могли ждать союзники, если без поддержки, оказываемой ими Колчаку, его режим просто не мог существовать? Полностью игнорировалось даже то очевидное обстоятельство, что нота требовала от Колчака определенных гарантий в вопросах сугубо внутренней компетенции. Это наглядно свидетельствовало о том, что союзники смотрят на «верховного правителя» как на марионетку.
Сибирская пресса даже правого направления оценила ноту именно таким образом. По мнению многих газет, «признание при условии — нечто странное, не имеющее прецедента в истории. С формальной стороны — это вмешательство во внутренние наши дела, противоречащее принципу суверенитета...».
Но это была всего лишь хорошая мина при плохой игре. Каждый в Омске понимал, что значат для колчаковского режима поддержка и признание союзников. В правящих кругах говорили, что нужно все обещать, «что говорят гг. союзники», а по приходе в Москву с ними можно будет поговорить другим языком. Сейчас же требуется демагогия — только бы заполучить долгожданное признание.
Генерал М. Жаннен сообщал министру иностранных дел Пишону, что, для того чтобы быть признанными, они (Колчак и его окружение) «подпишут все, что угодно».
...
Особым пунктом (так сказать, сверх программы) Колчак официально доводил до сведения союзников, что принимает все национальные долги России.
...
...
Особым пунктом (так сказать, сверх программы) Колчак официально доводил до сведения союзников, что принимает все национальные долги России.
...
Союзники и «верховный правитель» сыграли матч с заранее определенным результатом: Колчак знал, о чем его спросят, союзники знали, что им ответят. В мемуарной литературе имеется интереснейшее свидетельство, характеризующее действительное отношение Колчака к союзнической ноте и к своему ответу на нее. Упоминавшийся нами генерал для поручений при «верховном правителе» М. А. Иностранцев вспоминал, как он, а также генералы Дитерихс и Матковский заговорили о ноте союзников, будучи «в гостях у Колчака».
«Ах, вы об этой исповеди! — сказал, саркастически улыбаясь, Колчак.— Вы ведь знаете, что западные государства во главе, конечно, с Вильсоном вздумали меня исповедовать на тему, какой я демократ?
Ну, я им ответил,— продолжал он и засмеялся.— Во-первых, я им ответил, что Учредительное собрание или, вернее, Земский собор я собрать намерен, и намерен безусловно, но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней настанет правопорядок, а до этого о всяком словоговорении не может быть и речи. Во-вторых, ответил им, что избранное при Керенском Учредительное собрание за таковое не признаю и собраться ему не позволю, а если оно соберется самочинно, то я его разгоню, а тех, кто не будет повиноваться, то и повешу! — Тут верховный правитель снова засмеялся.
Наконец, при выборе в настоящее Учредительное собрание пропущу в него лишь государственно-здоровые элементы... Вот — какой я демократ! — Адмирал снова рассмеялся и снова оглядел всех нас».
Нетрудно понять, кого имел в виду Колчак, говоря о «государственно-здоровых элементах». Они проявили себя сначала в борьбе с Советской властью под «эсеровскими знаменами», затем в свержении Директории 18 ноября 1918 г. и, наконец, в погроме учредиловцев в декабре того же года.
Но те, кто договаривался о результате затеянной ими игры, считали без хозяина. Обстоятельства менялись. Вопрос о признании или непризнании омского правительства всероссийским решался теперь не в ходе закулисных переговоров членов «Русского политического совещания» в Париже и «большой четверки». Он решался на полях сражений, на которых Красная Армия летом 1919 г. громила армии «верховного правителя». Они откатывались на восток, и в этих условиях союзники предпочли уклониться от официального признания правительства Колчака всероссийским. Оно так никогда и не состоялось, хотя помощь союзников, как и было обещано, продолжала поступать. За нее Колчак рассчитывался с союзниками национальным золотым запасом.
Еще в августе 1918 г., во время взятия комучевцами и белочехами Казани, к ним в руки попала большая часть вывезенного сюда из Москвы золотого запаса, по некоторым данным — около 652 млн. рублей в русской и иностранной валюте, а также в золотых слитках. Отсюда золото перевезли в столицу Комуча — Самару, а затем в Челябинск, где охрану его взяли на себя сербские, румынские и чешские отряды. После того как образовавшаяся в Уфе Директория в октябре 1918 г. переехала в Омск, министр финансов И. Михайлов приказал доставить золото сюда, и после переворота 18 ноября его «унаследовал» Колчак.
За поставки оружия, боеприпасов и обмундирования союзники требовали валюту (выпущенные И. Михайловым «дензнаки», внешне похожие на афиши, они, естественно, не брали). Ее пытались добыть двумя путями: во-первых, добиться открытия тех кредитов, которые были ранее предоставлены царскому и Временному правительствам и закрыты союзниками после Октябрьской революции, и, во-вторых, получить финансовую поддержку союзников в виде займов. Но вопрос об открытии «закрытых кредитов» прямо упирался в вопрос о признании колчаковского правительства всероссийским. Поскольку он затягивался, оставался путь займов в иностранной валюте. Переговоры о таком займе велись все тем же «Русским политическим совещанием» через уполномоченных лиц (А.И. Коновалова, П.Л. Барка и др.) в Париже и Лондоне. Но, как писал в докладе о деятельности «совещания» Н.В. Чайковский, получить заем под простое обязательство, без какого-либо реального обеспечения оказалось невозможным: в стабильность режима «верховного правителя» не очень-то верили. Поэтому были начаты переговоры о займе «под золотое обеспечение» с частными английскими, американскими, японскими и французскими банками.
Французские банкиры «посоветовали» Колчаку просто продать соответствующее количество золотых слитков Посредничество взял на себя директор владивостокского отделения французского «Китайско-промышленного бан ка» некий Бертье. Золото в слитках перевезли во Владивосток и продали акционерному обществу «Бертье и К0» по цене на 15—20% ниже рыночной. Колчаковское правительство потеряло на этой операции 20 млн. золотых рублей.
Финансовые отношения с США и Англией улаживали иначе. Специально созданная для реализации «русского займа» банкирская фирма («Синдикат») согласилась предоставить заем в 10 млн. фунтов стерлингов сроком на полтора года в форме особого текущего счета. Но для его открытия колчаковское правительство должно было поместить на хранение в китайский и японский банки «золотой залог». И новые секретные вагоны с золотом потянулись во Владивосток, откуда его морем направляли по месту назначения — в Осаку, Шанхай и Гонконг.
Всего с мая по сентябрь 1919 г. для расчетов с союзниками было вывезено золота на сумму 280 млн. золотых рублей, из них во Владивосток — 240 млн. (40 млн. золотых рублей задержал в Чите атаман Семенов). В Омске осталось золота.на сумму немногим более 400 млн. золотых рублей. Таким образом, примерно треть золотого запаса России перекочевала в иностранные банки во имя победы «белого дела» в Сибири. Но если владельцы золотых мешков на Западе наживали на крови гражданской войны и интервенции в России новые дивиденды, то антантовские политиканы, уже начинавшие осознавать бесперспективность «белого дела», стремились извлечь из этих же событий и другую пользу: максимально возможно ослабить страну на обозримое будущее. Эта линия союзнической политики, дополнявшая ее антисоветизм, была констатирована и в белом лагере. «Не стало ли так,— с грустью вопрошали члены руководства «Национального центра» в упоминавшемся выше письме в Париж,— что нашим союзникам и друзьям уже не нужна единая и великая Россия, что им выгоднее иметь Россию раздробленную и ослабленную..?» А в Омске, по воспоминаниям Н. Устрялова, Колчак доверительно говорил представителям «общественности» в апреле 1919 г.: «Мое мнение — они (союзники.— Г. И.) не заинтересованы в создании сильной России... Она им не нужна».
Но белогвардейские вожди, кичившиеся своим «патриотизмом», мнившие себя новыми Пожарскими, продолжали идти в одной упряжке с интервентами, стремившимися подорвать могущество России как великой державы. Классовая ненависть объединяла их. «Что делать? — говорил Колчак в той же беседе.— Приходится руководствоваться не чувствами, а интересами государства. Разумеется, политика в смысле попыток привлечения помощи союзников будет продолжаться». Но не об интересах государства, а о классовых интересах шла речь: она и объединяла белогвардейцев и интервентов.