...в Брест-Литовск съезжались две наспех собранные делегации. «Сборную» Центральных держав возглавлял Гофман; в делегацию также входили барон фон Розенберг, представлявший германский МИД, а также военные советники – майор Бринкман из германского Генерального штаба и молодой лейтенант кавалерии Бернхард фон Бюлов, племянник бывшего канцлера; впоследствии он длительное время занимал пост секретаря государственной канцелярии. Австро-Венгрию представлял полковник Покорный, Турцию – генерал Зеки-паша и, наконец, Болгарию – генерал Ганчев.
У большевиков было больше трудностей при составлении делегации. Она, с одной стороны, должна была представлять победившую революцию и те силы, которые ее осуществили, а с другой – быть достаточно профессиональной для успешной работы. Совместить эти два фактора было нелегким делом в первые дни Советской власти. Поэтому делегация, которая в конце концов была сформирована и отбыла на переговоры в специальном поезде, отошедшем от Варшавского вокзала в Петрограде, была по составу довольно необычной – весьма контрастной и «разношерстной». Возглавлял делегацию Адольф Иоффе.
Это был типичный революционер-интеллигент, интеллектуал и мыслитель. Длинные волосы и борода обрамляли лицо, обладавшее характерными семитскими чертами, на столь же характерном семитском носу держалось пенсне. К такому же типу революционного интеллигента относился и Каменев, двоюродный брат Троцкого, правда, в его лице не было столь ярко выраженных еврейских черт, его усталые, полные задумчивости глаза были почти всегда полуприкрыты; казалось, что он либо весь погружен в раздумья, либо дремлет. Прямой противоположностью ему был секретарь советской делегации Лев Карахан.
Типичный армянин, почти что в точности напоминающий карикатурного пройдоху, который набирает в долг, а потом бегает от кредиторов, он мог с кошачьей быстротой перейти от кажущейся неспешной и ленивой сонливости к самой яростной и бурной агитации и неуемной переговорной активности. Эти два человека, а также Сокольников, обладавший очень большими способностями, представляли партию большевиков и являли собой революционный костяк делегации. Помимо них в ней были представители другой революционной партии, и среди них Анастасия Биценко: ее включили в качестве дани уважения к политическим союзникам большевиков, которые стали, правда, таковыми невольно и особого энтузиазма в этой связи не испытывали, а также в качестве подтверждения провозглашенного равенства прав мужчин и женщин. Биценко была известным боевиком партии эсеров, которая лишь недавно освободилась из заключения в Сибири, где отбывала 17-летний срок за убийство бывшего военного министра генерала Сахарова.
Поскольку революция, как было официально провозглашено, произошла в интересах солдат, матросов, рабочих и крестьян, то было необходимо, чтобы их представители также были среди членов делегации.
По иронии судьбы именно эти представители, которым отводилась в общем-то вспомогательная роль, были более колоритными и запоминающимися, чем их коллеги-революционеры, составлявшие костяк делегации. В их задачу входило быть своего рода «витриной» революционной демократии; для них участие в такого рода мероприятии было совершенно из ряда вон выходящим делом, и им так и не удалось полностью освоиться в совершенно непривычной для них обстановке. Среди них был солдат Николай Беляков, средних лет, невысокого роста, крепко сбитый, угрюмый, насупленный и молчаливый, напоминавший чем-то барсука; типичный старый солдат, как говорят англичане, «старина Билл», которого можно встретить в любой армии. Другим представителем был матрос Федор Олич, высокий и симпатичный, которому очень шла его аккуратная морская форма; однако он явно чувствовал себя неловко в непривычной для него обстановке. А вот молодого рабочего Обухова эта обстановка нисколько не смущала. Он относился к происходящему с легкостью, как будто ему просто предложили покататься на машине и он теперь наслаждался этой «автопрогулкой». На его смуглом лице отражалась некоторая дерзость, но в то же время легкий юмор и природная веселость; он сидел развалившись на сиденье вагона, из-под растегнутой жилетки виднелась черная рубашка; при этом казалось, что он демонстрировал безразличие к происходившему.
Наконец, крестьян представлял Роман Сташков – пожилой, добродушный и простой человек с волосами и бородой серо-желтоватого оттенка, грубоватым обветренным и обожженным солнцем лицом, которое было покрыто множеством глубоких морщин. Он был совершенно сбит с толку происходящим вокруг него и, несмотря на новые времена, называл своих коллег-революционеров, бывших, как и он, членами делегации, на старый манер – «барин». В состав делегации он попал буквально в самый последний момент. Когда все уже ехали на вокзал, вдруг, буквально в машине, вспомнили, что в составе делегации нет представителя крестьян; за окном мелькали безлюдные ночные улицы Петрограда, и все были в замешательстве по поводу того, как исправить столь досадное упущение.
Машина завернула за угол, и вдруг они увидели человека в крестьянской одежде, одиноко бредущего по улице с мешком за плечами. Машина остановилась.
«Вы куда идете, товарищ?»
«На вокзал, барин, извиняйте, товарищ», – ответил пожилой прохожий.
«Садитесь, мы вас подвезем». И машина сорвалась с места.
На лице пожилого человека выражалась скромная радость тем неожиданным вниманием, которое ему оказали. Однако, когда машина стала подъезжать к Варшавскому вокзалу, на его лице отразилось беспокойство.
«Мне не на этот вокзал надо, товарищи; мне на Николаевский, я ведь за Москву еду».
«Ну уж нет», – подумали про себя Иоффе и Каменев и стали расспрашивать старого крестьянина о его политических взглядах.
«Вы к какой партии принадлежите?»
«Эсер я, товарищи, – последовал ответ, несколько обескураживший спрашивающих, – у нас в деревне все эсеры». «А вы правый или левый?»
То ли тон спрашивающего, то ли что-то еще подсказало старому крестьянину, что в этой компании лучше не произносить слово «правый».
«Левый, товарищи, конечно. Самый что ни на есть левый».
Этого оказалось вполне достаточно, чтобы в делегации появился «полномочный представитель российского крестьянства», который был так необходим, к тому же до отхода поезда оставалось совсем немного времени.
«Вам не нужно возвращаться в деревню», – сказали старому крестьянину. – Поедемте с нами в Брест-Литовск заключать мир с немцами».
Немного уговоров, немного предложенных денег – и вакантное место в делегации оказалось заполненным. Сташков отправился вместе с делегацией в Брест-Литовск, где ему предстояло представлять «силу и голос народа».
Помимо «полномочных народных представителей» в состав делегации входили девять морских и армейских офицеров во главе с адмиралом Василием Альтфатером; среди них был и подполковник Фокке, который позднее написал воспоминания, являющиеся ценным источником информации. Эти люди имели несчастье оказаться в крайне двусмысленном и унизительном положении. Не по своей воле оставившие свои посты, будучи фактически оторванными от выполнения своих обязанностей, они были принуждены давать советы и консультации военно-технического характера правительству, которое, по их мнению, готово было пожертвовать территорией России ради заключения мира любой ценой. Они ехали как овцы на заклание; в их душах была пустота и горечь от осознания того, что они фактически участвуют в предательстве своей страны. Однако позднее, когда они увидели, как Иоффе и Каменев ведут на переговорах настоящий бой с противоположной стороной, их отношение к новой власти несколько смягчилось; офицеры стали работать с энтузиазмом. Троцкий даже сказал об Альтфатере, что «в вопросах мира он более большевик, чем сами большевики».
...
В соответствии с правилами «революционного этикета» представителям народа отдавалось предпочтение по сравнению с военными специалистами; так, матрос Олич сидел за столом на одном из самых почетных мест, а адмирал Альтфатер занимал во время еды место в прихожей. Все это придавало всей процедуре определенную пикантность. Сидящий напротив Гофмана рабочий представитель Обухов явно терялся, глядя на приборы рядом с тарелкой.
Он пытался подхватить еду с тарелки то одним, то другим прибором; постоянно пользовался только вилкой, применяя ее в качестве зубочистки. Но наиболее колоритной фигурой из представителей народа был старый крестьянин Сташков. Он преодолел первоначальную стеснительность и уже вполне освоился, откровенно радуясь и наслаждаясь происходящим. Будет что рассказать в родной деревне! Он весело смеялся, тряся седыми волосами и стараясь вытряхнуть куски еды, застрявшие в его всклоченной, нерасчесанной бороде. Особенно ему нравилось вино, от которого он никогда не отказывался; он вызвал улыбку даже на каменных лицах немцев, когда серьезно, по-деловому спросил принца Эрнста фон Гогенлоха: «Какое крепче? Красное или белое? Мне все равно, что пить, главное, чтобы крепкое было». К концу приема лицо Сташкова, и так не бледное от природы, просто пылало; было ясно, что это пожилое добродушное лицо принадлежит члену «красной» делегации.
Непонятно, почему вообще привлек внимание эпизод, когда человек просто был навеселе. Известно немало случаев, когда представители «цивилизованных» стран, причем вполне «благородного» происхождения, так «набирались» на дипломатических приемах, что могли дать фору целой таверне в каком-нибудь порту, причем делали это не по искренности чувств, а потому, что было это за чужой счет.
...
Он пытался подхватить еду с тарелки то одним, то другим прибором; постоянно пользовался только вилкой, применяя ее в качестве зубочистки. Но наиболее колоритной фигурой из представителей народа был старый крестьянин Сташков. Он преодолел первоначальную стеснительность и уже вполне освоился, откровенно радуясь и наслаждаясь происходящим. Будет что рассказать в родной деревне! Он весело смеялся, тряся седыми волосами и стараясь вытряхнуть куски еды, застрявшие в его всклоченной, нерасчесанной бороде. Особенно ему нравилось вино, от которого он никогда не отказывался; он вызвал улыбку даже на каменных лицах немцев, когда серьезно, по-деловому спросил принца Эрнста фон Гогенлоха: «Какое крепче? Красное или белое? Мне все равно, что пить, главное, чтобы крепкое было». К концу приема лицо Сташкова, и так не бледное от природы, просто пылало; было ясно, что это пожилое добродушное лицо принадлежит члену «красной» делегации.
Непонятно, почему вообще привлек внимание эпизод, когда человек просто был навеселе. Известно немало случаев, когда представители «цивилизованных» стран, причем вполне «благородного» происхождения, так «набирались» на дипломатических приемах, что могли дать фору целой таверне в каком-нибудь порту, причем делали это не по искренности чувств, а потому, что было это за чужой счет.
...
Трудно представить себе две других стороны на переговорах, которые бы столь сильно отличались друг от друга. Представители Центральных держав говорили на языке дипломатии, используемом с древних времен, освященном веками, обросшем традициями и имевшем глубокие корни. Они рассуждали категориями установления новых стратегических границ, присоединения новых территорий и достижения различных экономических преимуществ. Подход же большевиков был совершенно иным. Они думали и говорили не о границах и территориальных уступках или приобретениях. Это была первая официальная встреча большевиков с представителями западного мира, и они хотели использовать эту встречу в качестве трибуны для изложения перед всем миром своей доктрины. Когда они говорили об основополагающих принципах общеевропейского мира, они не связывали себя рамками географических
имен и названий. Они надеялись, что пропаганда их взглядов окажет немедленное и эффективное воздействие на уставшие от войны народные массы стран Европы, а это приведет к тому, что, как они знали, нельзя осуществить лишь силой оружия, — к мировой революции и замене империализма «властью пролетариата».
«Мы начали мирные переговоры, — писал Троцкий, — в надежде поднять на борьбу рабочие партии Германии и Австро-Венгрии, а также стран Антанты. Поэтому мы старались затянуть переговоры, насколько было возможно, чтобы европейские рабочие поняли главное, как в нашей революции, так и, в особенности, в той мирной политике, которая именем этой революции проводилась».
…
Среди наиболее ценных и тщательно оберегаемых экспонатов, считающихся реликвиями, хранящихся в архивах Института Ленина в Москве, есть и листок, озаглавленный «Конспект программы переговоров о мире с Германией». На нем двумя разными почерками изложены инструкции для советской делегации, принятые на заседании Совета народных комиссаров 27 ноября 1917 г. Первая часть документа написана очень неясно и неразборчиво; эта часть буквально испещрена исправлениями и зачеркиваниями. Затем почерк меняется и следующая часть листка обретает форму четко и ясно составленного документа. Первая часть написана Лениным, вторая — Сталиным. Вождь дал общую концепцию, а составить на ее основе документ — это уже дело ученика.
