Когда… препятствия для выработки общей единодушной позиции стран Четверного союза были сняты, возникли неожиданные проблемы с болгарской делегацией. Большинство ее членов, включая главу делегации М. Попова, не понимали по-немецки и почти не знали французского, и поэтому они практически не имели представления, о чем шла речь во время первого пленарного заседания. Когда же им объяснили, что там говорилось, и рассказали о советских предложениях, члены болгарской делегации стали с большой горячностью и возбуждением настаивать, чтобы требование об отказе от аннексий на Болгарию не распространялось. Болгария вступила в войну с откровенно захватническими намерениями, и теперь, когда она захватила у Сербии и Румынии те территории, которые хотела, она готова была принять советские предложения лишь при условии, что присоединение к Болгарии этих территорий не будет считаться аннексией.
[Читать далее]Напрасно Кюльман и Чернин попеременно использовали то угрозы, то умасливания: несговорчивый Попов был непреклонен. Напрасно они уверяли его, что согласие на советские предложения дается «несерьезно», так сказать «понарошку»; что это чисто формальное согласие не таит никаких угроз для держав Четверного союза, поскольку совершенно исключено, чтобы страны Антанты согласились с советскими предложениями, а когда их отказ будет очевидным фактом, то все обязательства, которые теперь берут на себя страны Четверного союза, потеряют всякую силу. Напрасно они приводили Попову в пример более сговорчивого Несим-бея, он твердо говорил «НЕТ»; в его сознании было высечено, как на скале, слово «Добруджа», и он слышать ни о чем не хотел.
…
Большевики, с их безграничной способностью верить в то, во что, по их мнению, верить было необходимо, посчитали, что просто произошла ошибка в определении сроков. Они безотчетно верили в мировую революцию, а значит, она обязательно должна была произойти, пусть и позднее. Когда Каменев, выступая на объединенном заседании ВЦИК, Петроградского Совета и общеармейского съезда по демобилизации армии, в своем докладе о мирных переговорах подверг резкой критике лицемерную политику Германии, он в то же время подчеркнул, что такая политика приведет к крушению германского империализма и заключению мира с правительством революционной Германии.
Часть неразгаданной загадки Ленина состояла в том, что, хотя он практически безошибочно определял настрой народных масс в России как в настоящем, так и в будущем, проявляя при этом феноменальную и подчас просто пугающую интуицию, в то же время ему никогда не удавалось точно оценить настроения европейских рабочих и точно предсказать их действия. Рабочие Европы не имели той склонности к мистицизму, которая характерна для славян; они не воспринимали близко к сердцу высокопарные постулаты марксизма, поэтому в целом их сознание оставалось невосприимчивым к революционным призывам даже со стороны такого гения революции, каким был Ленин, по этой же причине ему было и нелегко предвидеть их действия. Однако, хотя вначале Ленин был в плену тех же иллюзий, что и его соратники, он был первым, кто освободился от них, поняв, что они нереализуемы.
Таким образом, на этом историческом перепутье Ленин решил сделать крутой поворот в проводимой большевиками политике. В то время как другие заявляли о необходимости наращивания пропагандистских усилий, чтобы выправить ситуацию, когда наблюдалось замедление темпа развития революционного процесса, Ленин соглашался с такой необходимостью, но по другим причинам.
Он полностью поддерживал самое жесткое поношение и разоблачение политики правительств Антанты, чтобы одновременно просвещать и открывать глаза рабочим этих стран; он считал, что необходимо использовать любую возможность для разоблачения лицемерия и откровенного разбоя со стороны Центральных держав, причем пропаганда должна была более активно вестись как в войсках противника, так и среди военнопленных. Все это было важным добавлением, к дипломатической игре, но именно добавлением, и не более того. Ленин начинал осознавать, что мировая революция гораздо дальше, чем он или кто-либо другой мог предположить. С другой стороны, революция в России свершилась, но ее позиции еще не были закреплены. Ей серьезно угрожали как разногласия внутри самих большевиков, так и происходившее объединение антибольшевистских сил. Мировая революция — это мечта, которая, возможно, когда-нибудь и осуществится, а русская революция — это факт реальной жизни, и ее надо спасти и закрепить во что бы то ни стало. Именно на это Ленин решил направить все свои усилия, оставляя Троцкому и другим энтузиастам использовать трибуну Брест-Литовска для пропаганды идей марксизма и революционной борьбы.
Однако как для достижения мировой революции, так и для обеспечения необходимой передышки для русской революции было необходимо вести линию на максимальное затягивание переговоров в Брест-Литовске. У России осталось единственное оружие против военной мощи германского милитаризма — характерное для славян умение вести бесконечные разговоры и обсуждения, и это оружие Ленин решил использовать на полную мощность, одновременно втайне готовясь к стратегическому отступлению.
…
В конце декабря Троцкий начал серию осторожных пробных подходов к союзникам, которым было суждено сыграть весьма важную роль в брестских переговорах, и начал он ее с полковника Робинса — очень необычной политической фигуры Соединенных Штатов, в жилах которого текла индейская кровь.
«Мы начали мирные переговоры с немцами, — сказал Троцкий при встрече с ним. — Мы предложили союзникам принять участие в переговорах о всеобщем демократическом мире, но они отказались от этого приглашения. Тем не менее мы считаем, что можно заставить их пересмотреть свою точку зрения».
«Как?» — спросил Робинс.
«При помощи наших товарищей во Франции, Англии и Америке, которых мы должны побудить заставить свои правительства отказаться от нынешней политики, навязав им свою революционную волю и социалистические принципы. Если нам не удастся этого добиться, мы продолжим вести переговоры с Германией одни. Немцы, конечно, не захотят подписывать демократического мира. Им нужен мир аннексионистский, им нужны наши земли. Но у нас есть сырье. И оно крайне необходимо Германии. И это чрезвычайно важный вопрос и важнейший пункт переговоров. Если сделать так, чтобы сырье не попало к немцам, мы получаем в руки важнейший аргумент, возможно решающий, который обеспечит победу. Поэтому я хочу, чтобы сырье им не досталось. — Троцкий многозначительно посмотрел на Робинса. — Я хочу, чтобы оно им не досталось. Но вы знаете, что положение на фронте трудное. Там хаос. Но если вы направите своих офицеров, американских офицеров, офицеров союзных стран, любых, кого вы сочтете нужным, я дам им все полномочия организовать эмбарго на поставку грузов в Германию по всей линии фронта».
Робинс понял, сколь важное предложение ему было сделано. Оно означало, что в случае, если бы удалось затянуть переговоры в Бресте на несколько месяцев, то Германия и ее союзники в течение большей части зимы были бы отрезаны от сырьевых материалов из России, которые были ей так необходимы: они бы не получили шкуры, жир и растительное масло, а также никель, медь и свинец, на которые они так рассчитывали в ту последнюю военную зиму и которые были им так нужны для производства и снабжения армии всем тем, что было необходимо для успешного весеннего генерального наступления. Робинс обратился в дипломатические и военные представительства союзников в Пе,трограде. Он буквально умолял их серьезно рассмотреть и принять предложение Троцкого. Но, увы, все было напрасно. Официальная позиция союзников основывалась, с одной стороны, на крайнем недоверии к большевикам, а с другой — на идеалистическом убеждении, что новый режим будет сметен буквально за несколько недель объединенными силами белогвардейцев и казаков, силы оторых в то время активно формировались как на севере, так и на юге России. Исходя из этого, дипломаты союзных стран отказались рассматривать предложение Робинса.
…
…когда Вильсон в Вашингтоне обращался к переполненному залу конгресса, Ленин в Смольном уже принял решение идти своим, странным и необычным, путем в свой не менее странный и необычный Дамаск.
В глубине души он пришел к убеждению, что сепаратный мир с Германией неизбежен. Он осознал, что мировая революция еще не назрела, и теперь, после напряженной внутренней борьбы и переживаний, он решил сказать эту горькую правду партии. Эта правда приведет к необходимости принять политику пораженчества, которую будет так трудно отстоять и против которой столь яростно выступят как внутри партийных рядов большевистской партии, так и со стороны ее вынужденных союзников — левых эсеров. Ведь Ленин решил ни много ни мало отказаться на время от идеи мировой революции ради спасения революции в России. Это был тот самый принцип стратегического пораженчества, которому он имел мужество следовать, умея признавать поражения: так было, когда не сбылись ею надежды в 1905 г. и когда в 1921 г. вопреки всем прежним постулатам марксизма он объявил о «перемирии с капитализмом», провозгласив «новую экономическую политику» — НЭП. Ленин не был рабом революционных догм.
