День открытия съезда приближался. Представители союзников отчаянно ждали ответа от своих правительств, но их все не было — ни из Вашингтона, ни из Лондона, ни из Парижа. Это означало, что предлагавшаяся ими политика отвергнута, все их надежды шли крахом, а худшие опасения вот-вот должны были начать сбываться, к тому же все трое теперь были дискредитированы в глазах советского правительства. В тот момент союзники больше опасались большевиков и большевизма, чем Германии, однако, если бы был найден способ должным образом вмешаться в ситуацию, это могло бы затруднить осуществляемую Людендорфом мощную концентрацию германских сил, которые вскоре должны были обрушиться на 5-ю армию англичан.
Все взгляды теперь были прикованы к Москве, где в стенах Кремля разместилось советское правительство; на этих стенах еще остались шрамы от артобстрела большевиков в октябре 1917 г., а на шпилях по-прежнему находились позолоченные двуглавые орлы — символы императорской России. Вместе с правительством в Москву переехала и его пропагандистская машина. Официальные большевистские издания «Известия» и «Правда» по-прежнему защищали позицию правительства в пользу подписания мирного договора; «левые коммунисты» и левые эсеры настойчиво выступали за отказ от мирного договора и за объявление священной войны; их поддерживали меньшевики, правда не столь решительно. Московская буржуазия — а Москва была в значительной степени буржуазным городом — открыто выражала сожаление в связи с задержкой прихода германских освободителей, а кадеты готовились к организации заговора совместно с наступавшими захватчиками с целью захвата власти.
[Читать далее]В разгар всей этой политической неразберихи в Москве царила какая-то неестественная веселость, которая просто шокировала и напоминала танцы в погребальном склепе. Кабаре процветали, рестораны были переполнены пестрой толпой посетителей, с легкостью отдававших умопомрачительные суммы за бутылку шампанского. В то же время многие дома в городе были брошены владельцами и стали добычей банд анархистов, которые свирепствовали в городе и наводили на жителей страх еще больше, чем в Петрограде.
Вот в такой удручающей обстановке в Москву со всех концов страны стали съезжаться 1200 делегатов на открывающийся съезд Советов. У этого съезда было одно существенное отличие от трех предыдущих. На нем среди делегатов были представлены главным образом рабочие и работники по найму, получающие зарплату, а также крестьяне; эти категории составляли 93% населения страны; на предыдущих же съездах делегатами были в основном работавшие в Советах специалисты и профессиональные революционеры. Бросалось в глаза, что составлявшие 7% буржуазия и аристократия на съезде не представлены; делегаты, прибывшие со всей страны от Иркутска и Владивостока до Смоленска, от Мурманска на севере до Одессы на юге, представляли ту деятельную часть России, те трудящиеся массы, ради которых революция и совершалась.
…
Робинс был в Москве. Он надеялся, не имея, правда, на это никаких оснований, получить ответ на свою телеграмму; он постоянно связывался с Локкартом в Петрограде и Френсисом в Вологде, до самого последнего момента отказываясь верить в то, что его правительство откажется от использования представившейся возможности. В день открытия съезда, 14 марта, он встретил Ленина.
«Вы получили какой-либо ответ от вашего правительства?» — сразу спросил тот.
«Пока нет».
«А Локкарт из Лондона?» — снова спросил Ленин.
«Нет пока, — ответил Робинс, а затем довольно смело спросил: — Вы не могли бы затянуть обсуждение?»
Ленин смотрел на высокого, чем-то напоминавшего орла американца, который так хорошо понимал происходящее, но был бессилен убедить в этом других, и ему было даже немного жаль Робинса, с его практическим умом и трезвым пониманием сложившихся реалий и с тем грузом разочарования, который тяжким бременем лежал на нем. Ленин долго пытался пойти навстречу союзникам, хотя делал это вопреки своим убеждениям. Как и в случае с формулой Троцкого «ни войны, ни мира», он был готов дать Робинсу, Локкарту и Садулю возможность попробовать отстоять и реализовать на практике свою точку зрения. Как и Троцкий, они не сумели этого сделать. В обоих случаях скептические предположения Ленина подтвердились. Больше ждать было нельзя. Он не будет ускорять обсуждение мирного договора, но и не будет его затягивать. «Пусть обсуждение идет своим ходом», — просто сказал он Робинсу.
Робинс отошел несколько приободренный; у него еще оставалась надежда, что положительный ответ придет буквально в последнюю минуту.
Обсуждение началось утром 15 марта, продолжалось весь день, а также весь следующий. Большинство выступавших было против ратификации, но никто не пытался заткнуть рот представителям оппозиции или ограничить им время для выступлений.
Бухарин, Камков и Мартов страстно и красноречиво призывали своих сторонников с презрением отвергнуть условия мира, которые являются «смертельным ударом по России и мировой революции». Им отвечали представители большевиков, которые в своих хорошо подготовленных выступлениях убедительно и аргументированно доказывали необходимость ратификации мирного договора. Однако наиболее ярким и выразительным было выступление крепкого рыжебородого крестьянина, который поднялся на трибуну вслед за несколькими ораторами, выступавшими против ратификации. «Товарищи, — крикнул он грубым, не поставленным и не привычным для выступлений голосом, — мы воевали пять лет, наши силы истощены! У нас нет армии, нет снаряжения и продовольствия. У немцев есть армия. Они в нескольких верстах от Москвы и Петрограда. Мы беззащитны. Так вы хотите войны или мира?» Его приветствовали шумными аплодисментами, поскольку он выразил суть вопроса несколькими короткими
фразами. Без помощи союзников Россия не может воевать. Она должна заключить мир.
К вечеру 16 марта было подано шесть проектов резолюций против ратификации и один — за. Утомительные дебаты продолжались. По аплодисментам после выступлений было трудно определить, каким будет решение съезда; многое зависело от завершающего выступления, а Ленин пока еще только готовился выступить с заключительным словом.
Когда было чуть за одиннадцать, по залу пронесся легкий шум. Ленин тихо поднялся на сцену и подошел сзади к креслу председательствующего на заседании. Он что-то сказал ему на ухо и сел. По залу прокатился шепот, напоминавший ветер, колышущий заросли камышей. «Это он, Ленин». И действительно, силу личности этого человека ощущали все — и друзья и враги. Этот невысокий, внешне непримечательный человек с твердым и холодным взглядом, лицо которого, казалось, не выражало никаких эмоций, владел собравшимися уже одним своим присутствием.
Реймонд Робинс сидел на ступеньках сцены. Ленин легким кивком подозвал его к себе:
«Есть какие-нибудь новости от вашего правительства?»
«Никаких. А что узнал Локкарт из Лондона?»
«Ничего», — ответил Ленин.
Наступила пауза, во время которой был слышен высокий голос выступавшего перед съездом оратора и разговоры шепотом между уставшими депутатами. Затем Ленин сказал:
«Я сейчас выступлю в поддержку мирного договора. Он будет ратифицирован».
Он говорил в течение часа и двадцати минут. Говорил абсолютно спокойно, холодно, собранно, без ненужных эмоций и не делая акцент на той или иной части выступления; оно все было четким, ясным и ровным. Он говорил о необходимости заключить мир, о том, что мир нужен для подготовки к дальнейшим действиям, но в то же время даже не пытался преуменьшить всю тяжесть выдвинутых немцами условий. «Мы принуждены были подписать «Тильзитский» мир. Не надо самообманов. Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде. Надо измерить целиком, до дна, всю ту пропасть поражения, расчленения, порабощения, унижения, в которую нас теперь толкнули. Чем яснее мы поймем это, тем более твердой, закаленной, стальной сделается наша воля к освобождению, наше стремление подняться снова от порабощения к самостоятельности, наша непреклонная решимость добиться во что бы то ни стало того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной».
Для того, чтобы до конца понять, почему советское правительство пошло на подписание этого унизительного мира и вынесло его на ратификацию, сказал Ленин, необходимо осознать значение Октябрьской революции, основные этапы ее развития и причины сегодняшнего поражения. «Главным источником разногласий в среде советских партий по данному вопросу является именно то, что некоторые слишком поддаются чувству законного и справедливого негодования и не могут объективно анализировать факты».
Россия сможет стать «могучей и обильной», «ибо у нас все же достаточно осталось простора и природных богатств, чтобы снабдить всех и каждого если не обильным, то достаточным количеством средств к жизни. У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция...».
Но чтобы достичь этого, нужны время и мир; Ленин повторил аргументы ранее выступавшего крестьянина- большевика. «Революционными фразами ничего не добьешься. Один дурак может больше спрашивать, чем десять умных ответить. Армии у нас нет; удержать армию на фронте было невозможно. Нам необходима передышка, чтобы измученные, изголодавшиеся массы смогли восстановить жизненные силы. Эта передышка, скорее всею, не будет продолжительной. Мы должны подготовиться к борьбе. Победа наверняка будет за нами... А когда мы восстановим силы, когда международный социалистический пролетариат придет к нам на помощь, мы начнем вторую социалистическую революцию уже в мировом масштабе».
Сражение наконец закончилось. Именно за счет простоты и правдивости изложения своей точки зрения безо всяких высокопарных фраз и театральных эффектов Ленин привлек собравшихся на свою сторону: сначала люди молча слушали его, затем внутренне согласились с его доводами, и в конце концов подавляющее большинство делегатов поддержало его точку зрения. Когда Ленин закончил выступать и сел на свое место, резолюция в поддержку ратификации мирного договора была поставлена на голосование. Сначала подняли красные карточки те, кто был за ратификацию, потом — те, кто против. Резолюция была одобрена 784 голосами против 261; левые эсеры при голосовании воздержались. Поименное голосование подтвердило поддержку резолюции; это был голос революционного собрания, заявивший о доверии своему вождю и готовности идти за ним.
