Военная власть освобождённой Сибири, к сожалению, как бы с молоком матери, всосала в себя многие из тех черт «атаманщины», которые так пагубно отозвались впоследствии. Уже ген. Флуг в своём отчёте отмечает недостатки местных казачьих организаций, делавшие их малопригодными в качестве опоры для будущей власти: «некоторая моральная распущенность, неразборчивость в средствах, стремление руководствоваться больше честолюбивыми побуждениями своих атаманов, чем сознанием гражданского долга».
Конечно, эта «распущенность» отличала не только казачьи организации. Гражданская война, открывающая красивые страницы подлинного героизма, вместе с тем почти неизбежно разнуздывала общественные нравы. В своих показаниях, быть может, слишком сгущая краски, слишком обобщая, адмирал Колчак, строгий к себе и к другим, вспоминая период своего пребывания в Харбине (весной 1918 г.), рисует довольно безотрадную картину и военной и гражданской общественности: «Основная причина, почему нам так трудно было создавать вооружённую силу, — это всеобщая распущенность офицерства и солдат, которые потеряли, в сущности говоря, всякую меру понятия о чести, о долге, о каких бы то ни было обязательствах. Никто не желал ни с кем решительно считаться — каждый считался со своим мнением. То же самое было и в обществе. Напр., в Харбине я не встречал двух людей, которые бы хорошо высказывались друг о друге. Ужасное впечатление у меня осталось от Харбина. Это была атмосфера такого глубокого развала, что создавать что-нибудь было невозможно» [«Допрос». С. 141].
Колчак рассказывает, как самостоятельно и стихийно создавались в Харбине и на Дальнем Востоке военные отряды. В Зап. Сибири мы видели большую организованность, но суть дела та же… Около есаула Калмыкова собирается группа офицеров в 70–80 человек; к ним примыкают уссурийские казаки. Таким образом появляется «отряд» атамана Калмыкова. Аналогичным путём организуется в Харбине отряд Орлова, примерно в 1000 человек, а раньше отряд Семёнова; недостатка в добровольцах не было. Номинально подчиняясь какой-то высшей власти, «атаманы» действуют совершенно независимо — и особенно на Дальнем Востоке, где эти отряды поддерживают деньгами и оружием иностранцы. Сама «вольница» часто диктует атаманам свои условия. Между отдельными отрядами иногда идёт глубокая рознь, например между семёновцами и орловцами. Отряды легко присваивали себе функции политической полиции и создавали у себя особые органы контрразведки. Никакой связи с прокуратурой не существовало, и само понятие «большевика» было до такой степени неопределённо, что под него можно было подвести что угодно… Самочинные аресты и убийства становились обычным явлением.
[Читать далее]...
Не приходится удивляться, что в освобождённой от большевиков Сибири в первые дни после переворота алтайский, бийский, енисейский и другие потребительские союзы вынесли протест по поводу расстрелов «войсками Сибирского правительства кооперативных работников и общественных деятелей, не принимавших никакого участия в советских административных и военных органах управления» [Парфенов. С. 35]. 2 июля в «Алтайском Луче» мы читаем следующее письмо местного губернского комиссара труда В.И. Шмелева по поводу убийства кооператора Сычева, примыкавшего к большевицкой партии.
«В покойницкой лежит труп члена правления алтайского союза кооперативов С.М. Сычева. Он сражён пулей, попавшей ему в лицо и снесшей череп.
Он вместе с другими заключёнными (учителем Тихоновым и машинистом Дрокиным) переводился из одного места заключения в другое, из здания мужской гимназии в тюрьму. Но по пути, в Дунькиной роще, они все были убиты наповал, якобы при попытке побега, как объясняют конвойные.
Несомненно, попытка бежать из-под крепкого караула в числе пяти конных, хорошо вооружённых людей могла быть сделана после весьма зрелого и обдуманного намерения.
Но вот что я знаю о намерениях С. Сычева, которого я видел в день окончательного утверждения в Барнауле власти Времен. Сибир. правительства, когда он, встретив меня на улице, попросил проводить его в комиссариат. К нему, видимо, как к заведомому большевику и бывшему члену продовольственной управы, власти сделали на квартиру визит, но дома не застали, так как он всё это тревожное время провёл за городом, далеко от событий.
Он знает, что никаких обвинений к нему предъявить не могут, но общее нервное расстройство не позволяет ему сидеть дома спокойно и ждать возможных обыска и ареста, подвергаться риску случайных эксцессов… Поэтому он решил явиться в комиссариат с предложением арестовать его, если это потребуется.
Совместно с помощником уполномоченного Министерства продовольствия и снабжения, И. Петрашкевичем, я проводил его в следственную комиссию, где и был составлен протокол о его явке, о чём было доведено и до сведения военной власти. Сычева отпустили домой, так как никаких распоряжений и надобности в его аресте не было.
Позже он был всё-таки арестован.
А потом его застрелили в Дунькиной роще при побеге.
Но зачем, спрашивается, было добровольно предлагать себя арестовывать, чтобы затем делать попытку к побегу?»
...
...
6 июня Комитет членов У.С. объявил о свержении советской власти и о принятии им на себя функций высшей государственной власти: «Собравшись в нашей штаб-квартире в 5 час. утра, — рассказывает Климушкин, — мы, все 5 членов У.С. (Вольский, Брушвит, Климушкин, Фортунатов, Нестеров), основная пятёрка, взявшая на свою ответственность организацию вооружённого движения, сейчас же отправились в городское самоуправление и вступили в исполнение своих обязанностей» [с. 231]. Несколько по-другому изображает этот момент в своих воспоминаниях изменивший «учредиловцам» с.-д. Майский. С довольно злой иронией он говорит: «Вышепоименованная пятёрка в чешском автомобиле и под чешской охраной была доставлена в здание городской Думы и здесь объявила себя Правительством» [с. 60]. Но и сам Климушкин на митинге в Самаре в начале сентября 1918 г. излагал обстоятельства, при которых появилось Самарское правительство, приблизительно так, как изображает Майский: «Когда мы ехали в Городскую Думу для открытия Комитета в автомобилях под охраной, к сожалению, не своих штыков, а штыков чехословаков, горожане считали нас чуть ли не безумцами… В первые дни мы встречались с величайшими трудностями… Реальная поддержка была ничтожна, к нам приходили не сотни, а только десятки граждан. Рабочие нас совершенно не поддерживали» [Владимирова. С. 324].
Народная /то есть белогвардейская - kibalchish75/ власть в Самаре была поддержана «лишь небольшой кучкой интеллигенции, офицерства и чиновничества»...
...
...
Так называемое дерберовское Правительство до свержения власти большевиков в Зап. Сибири фактически большой деятельности не проявляло: его харбинские агенты горько жалуются на «полнейшее неведение» того, что творится на Востоке» (например, письмо Неупокоева). Даже из Владивостока член Правительства Захаров пишет о «полном отсутствии информации» о деятельности Правительства в Харбине. Называя себя Правительством, распределив министерские портфели, вплоть до военного (Краковецкий), оно жило в вагоне, предоставленном ему Хорватом. Министры не делали никаких выступлений, жили как частные люди, по-видимому ни во что не вмешиваясь, не располагая «никакими средствами» и «никаких претензий» ни на что не предъявляя. Так характеризовал Правительство Дербера в харбинский его период на допросе адм. Колчак [с. 114].
Впрочем, одна претензия была: «на какое-то звание членов Правительства».
...
...
...омская обстановка «ничегонеделания», борьба за власть производили угнетающее впечатление на широкие круги. «В тот момент, когда нужна напряжённейшая работа, когда каждый час дорог, ни Директория, ни Сибирское правительство ничего не делают. Они забросили всё, потому что все заняты одним: борьбой за власть!» Такие слова, может быть, и не совсем уместны под пером мемуариста Л.А. Кроля, но факт констатирован всё же правильно [с. 152]. Болдырев отмечает, что «проволочка с кандидатурами отразилась на финансах»: из банков стали вынимать вклады [с. 87].
Идея всероссийской власти в сознании широких кругов была уже дискредитирована. Это с такой очевидностью выступает из записей Болдырева в дни омской «неразберихи». Записи эти характерны и для царивших настроений. Болдырев записывает:
15 октября:… «В городе определённо ведётся агитация против Врем. прав., в этом косвенно участвуют отряды типа Красильникова и другие представители монархизма» [с. 73].
18 октября:… «Слухи со всех сторон, явный саботаж и агитация против Вс. правительства. Слухи о переворотах в чисто мексиканском стиле. Вынужденное бездействие Правительства, конечно, нервирует всех бесконечно. Страх перед переворотом и угроза диктатуры, видимо, сбили с толка и Виноградова. Он также во власти тревожных слухов» [с. 76].
19 октября:… «Розанов сообщил мне, что в городе ходит слух, что в меня бросили бомбу. Конечно, он такой же вздор, как и все другие слухи. У Розанова целый вечер просидели вожди здешних кадетов. Они считают авторитет Вс. пр. безнадёжно погибшим из-за слабости и бездействия… Старынкевич тоже болен страхом переворота… Вечером два раза прибегал ротмистр С. из к.-р. Ставки предупредить, что мы в сетях интриги и заговоров, предлагал усилить охрану и тоже явно намекал на измену Белова» [с. 78].
23 октября:… «Во время прений (на заседании Правительства) прибыл казачий взвод для охраны Вологодского… Командир взвода доложил, что распоряжение… (сделано) по требованию мин. Михайлова, ввиду будто бы ожидаемого ареста Вологодского. Это походило на фарс. Я вернул конвой домой. Что это — трусость или провокация? Я успокоил Вологодского и отвёз его на квартиру в моём автомобиле. У дома Вологодского оказалась охрана из сербов, здесь, видимо, уже не стеснялись иметь «своих латышей»… Чего они так боятся? Ведь мы все ещё безоружны. Мексика среди снега и морозов» [с. 83].
26 октября:… «В городе убийство. Без вести пропал Б.Н. Моисеенко. Тяжело ранены, кажется, адъютант Белова — поручик Костендий и г. Сафо. В помещении, где происходят заседания Директории, был какой-то офицер, посланный будто бы Розановым собирать адреса членов У.С. Произведённым дознанием выяснилось, что офицер этот — член какой-то военной организации, руководимой кап. Головиным, имеющей связь с штабом Сибирской армии. Розанов заявил, что это провокация» [с. 85].
28 октября:…«Настроение отвратительное, вся работа стоит… В общественных и военных кругах всё больше и больше крепнет мысль о диктатуре. Я имею намёки с разных сторон. Теперь эта идея, вероятно, будет связана с Колчаком».
29 октября:… «Настроение служащих подавленное»… [с. 87].
Картину, которая вырисовывается из записок Болдырева, легко можно пополнить. «Помню, — рассказывает Майский, — как однажды Зензинов мне сказал: «Когда поздно вечером, после заседания Директории я возвращаюсь домой и на крыльце ожидаю, пока мне отворят дверь, я стою с взведённым револьвером в руках и глазами стараюсь пронзить ночную темноту. Каждый момент я ожидаю выстрела или удара»» [с. 306]. В «дневнике», который цитирует Гинс [I, с. 305], также отмечается «тревожное беспокойство» автора дневника: при каждом шуме и стуке ему кажется, что идут «арестовывать»… Но и Михайлов со своей стороны не ночует дома из-за боязни быть арестованным. Его примеру следует ген. Белов и т.д. [Болдырев. С. 97]. «Страхи» были взаимные.
Кто создал всю эту обстановку в Омске? Только ли «маленькие атаманы» — «современные ландкнехты», по не совсем справедливой характеристике Болдырева [с. 55]. Очевидно, нет? Я имею в виду, конечно, политическую обстановку того времени. В ней повинны в значительной степени сами «политики», как старался я, иллюстрируя фактами, показать на предшествующих страницах. В слухах и всеобщей тревоге много было преувеличений. Настроения эти рождались по поговорке «У страха глаза велики». Своего рода истерикой было настроение с.-р. Ракова, который встретил Майского такой тирадой: «Что вы тут делаете? Зачем вы не уезжаете из Омска? Бегите возможно скорее из этого проклятого места! Здесь каждый миг вы можете быть убиты или зарезаны. К чему бесполезная растрата сил? Пусть в городе остаются только те, кому это абсолютно необходимо, а прочие должны себя поберечь для дальнейшей борьбы» [с. 307]. Я отнюдь не склонен смягчать условий бытовой обстановки в Омске, которые содействовали внедрению в политику того, что Болдырев назвал «мексиканскими нравами». Но те, которые претендуют на исключительное звание представителей демократии, каждое тёмное пятно в омской повседневной жизни безоговорочно пытаются поставить на счёт «черносотенной военщины» и Сибирского правительства.
...
...
«Сибирское правительство превратилось в пустую игрушку в руках черносотенной военщины», — утверждает Майский [с. 306]. В действительности этого не было. Во всяком случае, в такой характеристике много тенденциозного преувеличения. При такой концепции надлежит вспомнить то, что пришлось отмечать при обозрении деятельности Самарского правительства на территории Комуча: Правительство, демократическое вне сомнений, оказалось бессильным в борьбе с эксцессами военной власти в период гражданской войны. Совершенно неизбежно не только на фронтах, но и в тылу подчас первенствует власть военная. То невмешательство армии в гражданские взаимоотношения, которое пыталось теоретически установить Уфимское Совещание, — фикция в жизни. Многие эксцессы психологически объяснимы; многие эксцессы житейски почти неизбежны. Гражданская война куда ужаснее войны внешней — должен повторить Болдырев. Это труизм. Во всяком случае, не от реакционности того или иного правительства зависело большинство тех эксцессов, которые отмечала жизнь. Не одни рыцари великой идеи, не одни герои действуют на поле брани.
Обстановка в Сибири была гораздо сложнее обстановки самарской. «Атаманщина» здесь, как уже отмечалось, с самого начала получила некоторые специфические черты. Рассеянная на огромной территории, почти самостоятельная в своих действиях, она с трудом подчинилась той законодательной нормировке, которую пытались установить из центра. «Трудность объединения всей этой вооружённой силы… при самом разнообразном понимании событий делала задачу управления чрезвычайно сложной», — замечает главковерх Директории. Весьма мрачно рисуя сибирскую атаманщину в своей брошюре, председатель Следственной комиссии Аргунов добавляет: «Сибирское правительство не пыталось бороться с этим злом, ибо даже при желании ничего не могло бы с ним сделать, и зло росло»… Это уже фатализм. Но он знаменателен под пером автора, в брошюре своей выступающего крайне враждебно в отношении Сибирского правительства: «Смертная казнь, военно-полевые суды, репрессии против печати, собраний и пр. — вся эта система государственного творчества быстро расцвела на сибирской почве».
...
Сибирскому правительству пришлось столкнуться и с начавшимся крестьянским движением. Оно прокатывается уже «волной» с августа и сентября.
...
По словам... очевидцев, вся омская общественность сплошь состояла из каких-то спекулянтов и тёмных дельцов. Казалось, все махровые реакционеры царского времени собрались на сибирских полях для восстановления старого режима. Напр., в изображении члена французской миссии проф. Легра — человека, который имел наибольшие шансы разобраться в сибирской обстановке и по знанию языка, и по долголетнему знакомству с Россией, — все сибирские политические споры приобрели чрезвычайно упрощённую форму. В Уфе был создан эмбрион социалистического правительства. Между социалистическим правительством и буржуазией в Омске не могло быть достигнуто соглашения: социалисты руководились стремлением реализовать свои мечты; Омское правительство в большинстве думало только о том, как бы набить свои карманы [«М. S1.», 1928, II, р. 163]. Швейцарец Монтандон — глава сибирской миссии Международного Красного Креста и автор большой книги «Deux ans chez Koltchak et les Bolcheviques» — в доказательство того, что реставраторы в Сибири держались традиций царского режима, рассказывает на основании будто бы авторитетного источника, что Вологодский — «Спаситель Сибири» — при отъезде из Владивостока, повёз в своём поезде два вагона игральных карт [с. 67].
...
Надо сказать, что коммунистическая молодежь, к сожалению, упорно и фанатически боролась за советскую власть в Сибири. Она героически отдавала свою жизнь и гибла при подпольной работе.
...
«Стремление крестьян к формированию добровольческих дружин, — докладывает пор. Утбер из Ачинска, — было большим до падения Омска. После продвижения красных (оно) сменилось нежеланием, боязнью, что красные потом будут избивать дружинников. Тоже порка крестьян правительственными отрядами и незаконные реквизиции иногда переходят в грабеж и служат тормозом формирования дружин» [Партизанское движение в Сибири. С. 75].
...
Антагонизм в деревне осложнялся еще и тем, что к старожильскому элементу относилось и казачество. Только в этой обстановке становятся понятными острые столкновения между казаками и крестьянами. Не только в Семиречье, но и в других местах гражданская война принимала как бы форму борьбы казачества с крестьянством [«Сиб. Огни», 1923, № 1, с. 88; Гинс. II, с. 378]. Казачество легко было двинуть на усмирение крестьянских бунтов, но власть оказывалась бессильной перед разнуздавшимися во время усмирений инстинктами. Автор очерка «Пятая армия и сибирские партизаны» [Эльцин Виктор. В сб. «Борьба за Урал и Сибирь». С. 275] рассказывает, как крестьяне при приближении советских войск, пользуясь мобилизацией казаков, близ Усть-Каменогорска (Семипалатинской обл.) «целиком сжигали станицы и убивали стариков и детей, которые были теперь единственным населением станиц». Другую картину рисовал Колосов в своем «ответе» чешскому полк. Прхалу — дело касалось уже усмирения крестьянского бунта казаками из соседних станиц в Ачинском у.: «Когда они приходили в какую-либо деревню для экзекуции, то сзади их отрядов ехали обозы из их же станицы и на эти обозы жены и отцы пришедших казаков нагружали крестьянское добро и увозили к себе домой, благо это не далеко. Забирали они все, от сельскохозяйственных машин до самоваров и полотенец... Офицеры, которые иногда пытались их остановить, не имели над ними никакой власти»...
...
«Мы сами насаждаем большевизм грабежами и насилием» (действия Трофимова и Красильникова), — рапортует полк. Мартынов в штаб Иркутского военного округа 9 марта о положении в Енисейской губ... В мае командующий войсками Иркутского военного округа ген. Артемьев докладывает военному министру: «Атаман Красильников совершенно бездействует, занимается исключительно пьянством и безобразием, тем же занимаются его офицеры; солдаты производят самочинные обыски с целью грабежа, насилуют женщин. Все население жаждет большевизма. Положение критическое» [там же. С. 147].
...
16 марта ген. Розанов издал в Красноярске приказ, объявляющий, что за всякое нападение на железную дорогу в качестве ответчиков будет браться из тюрем известное количество политических заключенных и вешаться на месте преступления. Трупы их будут оставляться на виселицах.
...
...общие репрессивные меры всегда били по всему населению. Представим себе сожженную деревню, или порку без разбора, или всеобщую контрибуцию. Они затрагивали все население и легко приводили нейтральных во враждебный лагерь.
...
Сибирскому правительству пришлось столкнуться и с начавшимся крестьянским движением. Оно прокатывается уже «волной» с августа и сентября.
...
По словам... очевидцев, вся омская общественность сплошь состояла из каких-то спекулянтов и тёмных дельцов. Казалось, все махровые реакционеры царского времени собрались на сибирских полях для восстановления старого режима. Напр., в изображении члена французской миссии проф. Легра — человека, который имел наибольшие шансы разобраться в сибирской обстановке и по знанию языка, и по долголетнему знакомству с Россией, — все сибирские политические споры приобрели чрезвычайно упрощённую форму. В Уфе был создан эмбрион социалистического правительства. Между социалистическим правительством и буржуазией в Омске не могло быть достигнуто соглашения: социалисты руководились стремлением реализовать свои мечты; Омское правительство в большинстве думало только о том, как бы набить свои карманы [«М. S1.», 1928, II, р. 163]. Швейцарец Монтандон — глава сибирской миссии Международного Красного Креста и автор большой книги «Deux ans chez Koltchak et les Bolcheviques» — в доказательство того, что реставраторы в Сибири держались традиций царского режима, рассказывает на основании будто бы авторитетного источника, что Вологодский — «Спаситель Сибири» — при отъезде из Владивостока, повёз в своём поезде два вагона игральных карт [с. 67].
...
Надо сказать, что коммунистическая молодежь, к сожалению, упорно и фанатически боролась за советскую власть в Сибири. Она героически отдавала свою жизнь и гибла при подпольной работе.
...
«Стремление крестьян к формированию добровольческих дружин, — докладывает пор. Утбер из Ачинска, — было большим до падения Омска. После продвижения красных (оно) сменилось нежеланием, боязнью, что красные потом будут избивать дружинников. Тоже порка крестьян правительственными отрядами и незаконные реквизиции иногда переходят в грабеж и служат тормозом формирования дружин» [Партизанское движение в Сибири. С. 75].
...
Антагонизм в деревне осложнялся еще и тем, что к старожильскому элементу относилось и казачество. Только в этой обстановке становятся понятными острые столкновения между казаками и крестьянами. Не только в Семиречье, но и в других местах гражданская война принимала как бы форму борьбы казачества с крестьянством [«Сиб. Огни», 1923, № 1, с. 88; Гинс. II, с. 378]. Казачество легко было двинуть на усмирение крестьянских бунтов, но власть оказывалась бессильной перед разнуздавшимися во время усмирений инстинктами. Автор очерка «Пятая армия и сибирские партизаны» [Эльцин Виктор. В сб. «Борьба за Урал и Сибирь». С. 275] рассказывает, как крестьяне при приближении советских войск, пользуясь мобилизацией казаков, близ Усть-Каменогорска (Семипалатинской обл.) «целиком сжигали станицы и убивали стариков и детей, которые были теперь единственным населением станиц». Другую картину рисовал Колосов в своем «ответе» чешскому полк. Прхалу — дело касалось уже усмирения крестьянского бунта казаками из соседних станиц в Ачинском у.: «Когда они приходили в какую-либо деревню для экзекуции, то сзади их отрядов ехали обозы из их же станицы и на эти обозы жены и отцы пришедших казаков нагружали крестьянское добро и увозили к себе домой, благо это не далеко. Забирали они все, от сельскохозяйственных машин до самоваров и полотенец... Офицеры, которые иногда пытались их остановить, не имели над ними никакой власти»...
...
«Мы сами насаждаем большевизм грабежами и насилием» (действия Трофимова и Красильникова), — рапортует полк. Мартынов в штаб Иркутского военного округа 9 марта о положении в Енисейской губ... В мае командующий войсками Иркутского военного округа ген. Артемьев докладывает военному министру: «Атаман Красильников совершенно бездействует, занимается исключительно пьянством и безобразием, тем же занимаются его офицеры; солдаты производят самочинные обыски с целью грабежа, насилуют женщин. Все население жаждет большевизма. Положение критическое» [там же. С. 147].
...
16 марта ген. Розанов издал в Красноярске приказ, объявляющий, что за всякое нападение на железную дорогу в качестве ответчиков будет браться из тюрем известное количество политических заключенных и вешаться на месте преступления. Трупы их будут оставляться на виселицах.
...
...общие репрессивные меры всегда били по всему населению. Представим себе сожженную деревню, или порку без разбора, или всеобщую контрибуцию. Они затрагивали все население и легко приводили нейтральных во враждебный лагерь.
...
Выборы отмечены абсентеизмом [«Сибирь», № 60]. В Иркутске в выборной кампании приняло участие лишь 30% избирателей12, в Шадринске — 28%, в Кургане — 20%13 [«Заря», № 4].
...
Чрезвычайно ярок рассказ Андрушкевича о земстве, избранном в 1917 г., в Иманском у.:
«Всем выборным делом руководила партия соц.-революционеров. К выборам были допущены за неявкой основного населения, не понимавшего, в чем дело, советы солдатских депутатов, комитеты общественной безопасности и т. д. Итог был следующий: в Иманскую уездную земскую управу оказались избранными: председателем управы — сельский учитель, разжалованный по суду дьякон, а членами управы: один мещанин Имана, тюремный надзиратель, станционный жандарм и один из волостных старшин.
Все эти люди были, в сущности, людьми не плохими. Но обязанные своим положением членов партии соц.-рев., они и держались за партию, считая своим долгом идти за ней, и подписывали, скрепя сердце, все, что им подсовывали земские чиновники, партийные ставленники...
...земские управы получаемые от казны средства стали тратить прежде всего на свое содержание, на содержание многочисленного земского чиновничества, на взносы Земгору и Далькрайземгору, на политические партии, на печатание воззваний и т. п., и при таких условиях, да еще при падении стоимости рубля, у земства ничего не оставалось на удовлетворение крестьянских нужд. Мосты не починялись. Показательные хозяйства захирели. Все переселенческие учреждения, перешедшие в ведение земства, — пропадали. Врачи и учителя не получали жалованья и разбегались. Богатейшая, образцовая, показательная пасека в Имане — пропала, а имущество ее перешло в руки одного из членов земской управы. Однажды ко мне явился один земский врач и, положив ключи от вверенной ему больницы на стол, заявил, что он больницу закрыл и уезжает, так как в течение нескольких месяцев он не получал жалованья. Все необходимейшие лекарства израсходованы, а новых невозможно добыть от земской управы... Я препроводил ключи от больницы в земскую управу, а земская управа — сторожу больницы. Сторож надел на себя докторский халат и сам занялся медицинской деятельностью, раздавал кстати и некстати оставшиеся лекарства. Когда же от лечения сторожа прока не оказалось — население отказалось давать больнице дрова. И сторож для отопления своей комнаты сжег всю деревянную обстановку больницы...
Правительство решило переизбрать состав волостных земских управ. Из распоряжений по этому поводу явствовало, что Правительство надеялось, что теперь к земскому волостному делу станут люди более благоразумные, государственно настроенные и что новые люди будут более полезными в деле государственного строительства...
В определенный срок я получил подлинные выборные делопроизводства и был весьма смущен: все избирательные записки по волостям оказались написанными одной и той же рукой, на одинаковых лоскутах бумаги, и повсюду оказались избранными те же старшины — председателями, а писаря — секретарями. Было ясно — крестьяне на выборы не пошли, и избирательные записки повсюду написаны писарями, выполнявшими требование о производстве выборов. О том же донесла и полиция» [с. 121—124].
А вот характеристика уездного земства в противоположном конце Сибири, ближе к Европейской России — в Тарском уезде Тобольской губ. Характеристику дает очень наблюдательный и вдумчивый команд, местным военным районом полк. Франк:
... «Волостная управа находится в самом хаотическом состоянии... Председатели управ — или посторонние, чужие люди населению... или захудалые неграмотные крестьяне. Писаря или секретари — просто темные личности, живущие на взятки и вымогательства. Земская уездная управа... остаток советской власти — бывшие члены совдепа и революционного трибунала, а некоторые с уголовным прошлым. Большинство членов управы (уездной) — элемент также пришлый, не имеющий ничего общего с земством... Члены заняты торговлей, спекуляцией, политикой и всем, чем угодно, но не делом земств».
...
...если послушать рассказы Будберга... о заседаниях Совета министров, то, в сущности, становятся понятны те нападения, которые направлялись по адресу Совета:
«13 августа. Вернулся домой в 4ч. утра; в 11 ч. ночи началось знаменательное закрытое заседание Сов. министров; грозность положения смыла сразу весь глянец искусственно дружеских отношений, и начались грызня, обвинения и уязвления.
Гинс обрушился на заместителя председателя Сов. мин. Тельберга и на Совет Верх, правителя с яркими обвинениями в олигархии, в проведении указов задним числом и т. п. ... Я вполне разделил мнение Преображенского и других уважающих себя министров о необходимости всему составу Сов. мин. немедленно же подать в отставку, ибо происшедшим Сов. мин. доведен до последней степени унижения и дальше идти некуда...
Гинс поставил на голосование, доверяет ли Сов. мин. Совету Верх, правителя, который ведет свою собственную политику, не считаясь совершенно со всем Правительством; это предложение, конечно, не получило большинства, ибо за Михайловым всегда стоит квалифицированное большинство в нашем Совете...
Государственный контролер внес предложение обратиться непосредственно к Верх, правителю с запросом по поводу участившихся за последнее время единоличных указов, выпускаемых по таким случаям, в которых нет ничего спешного, чрезвычайного и что может быть проведено нормальным порядком через Сов. мин.; предложение это также большинства не получило.
Постепенно страсти разгорались, упали все фиговые листы; во всей безнадежности представилась разрозненность, хилость и дряблость Правительства, пестрота его членов, искусственность состава, ничтожество председателя... Начались бесчисленные голосования разных резолюций и предложений; результаты 7 против пяти, шесть против шести и т. п. На голосовании, не помню, какой по счету резолюции, я наотрез отказался голосовать (не воздержался, а отказался), заявив, что все сегодняшнее заседание слишком ярко показывает, что никакого объединенного комитета у нас нет, а при таком положении я считаю недопустимой профанацией голосования серьезнейших и животрепещущих вопросов государственного бытия и судьбы нашей родины... Вологодский совершенно растерялся, прекратил голосование и закрыл заседание, заявив, что иного исхода у него нет... Сегодняшнее заседание — это апофеоз всей деятельности нашего Совета, упали все ризы, и стали видны все кости, все изъяны и язвы»... [XV, с. 266-269].
...
Журналист Павлу, перефразируя рассказ Светония о прибытии Британика в Рим, готов был воскликнуть: «Если бы нашелся такой человек, который пожелал купить Омск, он мог бы легко это сделать»... Что же? — можно было бы повторить слова одного иностранца, сказанные в оправдание деятельности своих компатриотов в Сибири: «Война рождает не одних героев»... Гражданская война почти синоним моральной распущенности... Это один из тех заколдованных кругов, выход из которого найти в жизни почти невозможно. Никакие обличения не могут изменить дела. Статьи в «Св. Крае» о вакханалии взяточничества на жел. дороге (например, 18 января) едва ли уменьшили количество взяток; не уменьшили их ни угрозы суровых наказаний, которые проповедовала «Сиб. Речь» [10 авг.], ни меры пропаганды.
...
С полным основанием «обзор печати» осведомительного бюро ген.-квартирмейстера 1 августа говорил: «Если судить о настроениях общества только по газетным сведениям, вывод получается малоудовлетворительный... печать вскрывает картины нравственного убожества и чуть не прямого предательства. Отношение к национальной борьбе может быть охарактеризовано словами: нажить, бежать, если угрожает опасность, или вообще где-нибудь укрыться». «Обыватели, — сообщает контрразведка главного штаба в апреле, — как и раньше, в массе проникнуты противо-большевицким духом, сочувственно относятся к существующей власти, однако нередко до тех пор, пока дело не касается их личного материального участия в вопросах борьбы с большевизмом» [Партиз. движение. С. 159]. Подлинной жертвенности нет. И как в других местах, больше руководятся соображением: «Враг далек, и не стоит особенно заботиться» — это отмечает контрразведывательный отдел даже 6 декабря [«П. Дн.». С. 69]. «Нет порыва и подвига, — записывает пессимист Будберг уже 1 января 1919 г., — честные идейные борцы за белую идею... капля среди моря общей грязи...» «Наша Заря» [Ібавг.] находит возгласы «Все для войны» своеобразной вампукой... С момента неудачи общественное равнодушие только растет. Те же наблюдатели из контрразведки по Новониколаевскому району отмечают 30 ноября: «Какой-либо попытки к самозащите со стороны («имущего класса») положительно не видно... О пожертвованиях не слышно и тем более не слышно о добровольцах из имущих» [«П. Дн.». С. 65]. «Власть наша, — подводит как бы итоги «Св. Край» [19 ноября, № 380], — не была популярна в населении и оказалась не на высоте своего положения. Совсем никчемной оказалась общественность».
...
Адм. Колчак в будущем гарантировал созыв Учр. Собрания, но, как солдат, считал ненужным во время боя какие-либо предпарламенты. (При характере русской общественности они слишком часто становились ненужными «говорильнями».) Все правительственные прокламации выходили под флагом будущего Учредительного и Национального Собрания (в пражском Архиве имеется большая их коллекция). Может быть, в них была и доза демагогии, как во всякой прокламации. Привычными терминами апеллировал, напр., ген. Пепеляев — областник-народник по своим политическим симпатиям, призывая население в воззвании 28 июля бороться за веру и за святыни русские, за свободный труд, за землю и волю, за Учр. Собрание. Об Учр. Собрании говорит в августовские дни и Высший церковный совет. Противники «диктатуры» скажут, что здесь крылся сознательный обман. Но лозунг сам по себе всегда остается только лозунгом. «Обман» вскрывается потом. Каждый лозунг до некоторой степени самообман, если он не диктуется грубой демагогией. Пределы демагогии определяют собой и пределы «обмана».
...
В воззвании, выпущенном от анонимной «офицерской группы», прямо говорилось:
«Что нам до спасения России, когда 99% не хочет ее, а кто хочет, он желает сделать ценою тысяч жизней других, но никак не своей... Будет, ни капли крови больше — и начнем переговоры с большевиками о мире в залитой братской кровью России. Этим мы в тысячу раз сделаем лучше для России, чем то, что хочет кучка болтунов-созидателей великой России. Бояться нечего: наши требования поддержат народ и братья-чехословаки.»
...
Отступление остатков сычевского гарнизона сопровождалось вывозом арестованных раньше участников восстания в количестве 31 человека. Попав позже в руки отряда ген. Скипетрова, они, как сообщалось, погибли ужасной смертью. Эту гибель сделали демагогическим средством агитации против Колчака. Парижская «Pour lа Russie», не колеблясь, приписала и здесь ответственность лично Верховному правителю: он взял из Иркутска «заложников» и передал их Семенову, а проф. Легра не только отметил эту ответственность в дневнике (это было бы еще понятно), но и через 10 лет твердо стоит на своей позиции. (При чем здесь Колчак, изолированный и фактически «арестованный» в Нижнеудинске?) В действительности это было, конечно, одним из безумий гражданской войны, вызванным чувством мести со стороны тех безответственных, огрубелых и примитивных людей, которых было так много в Сибири.
...
2 марта Войцеховский из Читы телеграфировал Болдыреву, находившемуся уже во Владивостоке, что он вывел в Забайкалье 30 тысяч бойцов, готовых поддерживать всякий демократический режим, но непримиримых к большевикам. Продвижение «каппелевцев» вызвало лишь переполох у «демократии», которая искала «безболезненных» путей соглашения с советской властью.
