Из книги Сергея Петровича Мельгунова "Трагедия адмирала Колчака".Северный фронт — это Гайда. Это как бы основной стержень борьбы. Сам Гайда — человек самонадеянный, избалованный успехом и головокружительной карьерой, которая привела его от звания фармацевта к чину генерал-лейтенанта русской службы; человек весьма решительный и не останавливающийся перед средствами для достижения поставленной цели... Красочная фигура, рожденная революцией и гражданской войной! С отходом чехов, Гайда не склонен отказаться от честолюбивых замыслов — он переходит на русскую службу, сохраняя, однако, иммунитет, который давало в Сибири звание иностранца.
Очевидно, у Гайды было то природное понимание военного дела, которое отмечают ген. Иностранцев и Жанен. Энергия, ясность ума, открытый характер, по мнению Жанена, отличали Гайду [«М. S1.», 1925, III, р. 340]. Были люди, которые склонны были считать Гайду почти «гениальным полководцем». Мне кажется, что вернее всего определил Гайду Будберг, назвав его представителем «своеобразной фронтовой атаманщины», — с безрассудностью, смелостью, заносчивостью, самолюбованием и авантюризмом, с бытовым демократизмом, любовью к внешним эффектам, с самовластием, которое трудно ввести в правовые нормы.
«Брат-генерал» окружил себя большой помпой. Свой конвой Гайда одел в фантастическую форму (коричневый кафтан, расшитый галунами), приближающуюся к форме прежнего императорского конвоя79. Особый ударный «бессмертный» батальон имени Гайды имеет на погонах вензеля Гайды и отличительные нашивки. «Военный» гайдовский герб демократичен — три поверженных орла. Бесподобную сцену рисует Будберг при посещении Колчаком штаба Гайды 8 мая: «Ехали на автомобиле, а за нами довольно расхлёстанно неслись и на скверной мостовой портили лошадей гайдовские конвойцы. Адмиралу это претило, и он два раза останавливал автомобиль и приказывал Гайде отправить конвой домой, но Гайда очень развязно и с видом хозяина заявил, что это у него так принято, и безумная скачка продолжалась. Только на третий раз, когда адмирал остановил автомобиль и, поблагодарив конвой, приказал прямо начальнику конвоя ехать домой, его приказание было исполнено, но сопровождалось усмешками и пожиманиями плеч чешских адъютантов Гайды» [XIV, с. 235].
У Гайды все поставлено на широкую ногу. Имеется специальная чешская фотографическая мастерская, великолепно обставленная. Целый вагон собственных портретов возит с собой сибирский герой — на одном из них он изображен в натуральную величину на вороном коне и в полной генеральской форме [Сиб. авант. С. 33].
Все это поразительно напоминает обиход ат. Семенова. Было у Гайды от «атаманщины» и в манере себя держать. Гайда, по отзыву Колосова, жестокий человек, не знавший жалости там, где царит закон войны. Жестокость — это одно; самодурство — другое.
У Гайды все черты атаманского самодурства. Припомним то, что было рассказано Кролем. А вот свидетельство Иностранцева: Гайда отдает приказ расстрелять инженера за неготовый мост [«Белое Дело». I, с. 102]. Близкий в Сибири, в последний момент, к Гайде подп. Солодовников утверждает, что во Владивостоке получил приказ от своего уже «революционного» шефа организовать «порку» редактора «Голоса Приамурья» [Сиб. авант. С. 44]. Эти черты приходится отметить, потому что сам Гайда и его поклонники усиленно подчеркивают приказ командующего Северной армией (6 мая) против самочинных расправ, желая этим как бы выделить Гайду из среды других военных начальников.
Подобно другим атаманам, Гайда не считается ни с лицами, ни с распоряжениями, ни с существующими законами. И не только в области «самоснабжения»...
Характерно, что подобные замашки Гайда проявлял с самого начала, еще тогда, когда он не был возведен на пьедестал сибирского героя, не получил золотого оружия за освобождение Сибири. Например, 25 июля (1918) в звании командующего Восточным фронтом в Иркутске он издает приказ о введении военного и осадного положения ввиду того, что среди красноярских железнодорожных рабочих ведется агитация в пользу забастовки. Гайда предписывал начальникам чехословацких эшелонов учредить военно-полевой суд в составе трех членов по назначению от чехословаков и одного по назначению начальников местных гарнизонов, причем «неприбытие последнего не должно служить препятствием к тому, чтобы суд состоялся». Приказ вызвал запрос военного министра Гришина-Алмазова: «Немедленно сообщите, на каком основании вы отменяете законы Вр. Сиб. пр., вмешиваясь во внутреннюю жизнь страны?» [«Хр.». Прил. 92].
Еще нечто более показательное имело место в октябре. В красноярской тюрьме находились видные большевики, числившиеся за прокурором окружного суда. 24 октября командир первой маршевой роты 8-го чехословацкого стрелкового силезского полка подп. Борецкий, по приказу ген. Гайды, потребовал арестованных для препровождения в чрезвычайный военно-полевой суд при чешском эшелоне. Начальник тюрьмы отказал в выдаче арестованных. Тогда последних берут силой. Начальник тюрьмы звонит по телефону прокурору. Последний направляет к начальнику гарнизона. Тот, в свою очередь, отвечает, что не может воспрепятствовать выдаче. Судит арестованных чехословацкий военный суд. Обвиняют подсудимых за покушение «на безопасность и имущество чехосл. войска» в майский период продвижения чехов, т. е. при разоружении чехов в Красноярске. Все подсудимые приговариваются к немедленному расстрелу, что и приводится в исполнение [документы в сб. «Центросибирцы». С. 96-102].
«Атаманщина» во всех видах была широко распространена в Сибири до Колчака. В ней повинны многие. Можно ли было ожидать от Гайды проявления какой-то особой дисциплины? Первый «ультиматум» Гайды во время Директории сам по себе дает ответ. В критический момент жизни Северной и Западной армий нрав генерала проявился во всем объеме (в данном случае были и инспираторы со стороны). Своим поведением Гайда доставлял много тяжелых часов Верховному правителю и ставил его в почти безвыходное положение.
...
...
Гайда с особым поездом отбыл в заграничный отпуск, получив от адмирала 70 000 франков золотом. Его хотели отправить обычным пассажиром экспресса, но он заартачился; создался целый конфликт, в который вмешался Дутов, и в конце концов Омск скис, и разрешили Гайде выехать своим поездом и со своим конвоем. Злые языки говорят, что вся собака зарыта в том, что вагоны Гайды нафаршированы золотом, платиной и уральско-сибирскими сувенирами, которые невозможно и небезопасно везти прямо в экспрессе, да еще и с проездом мимо Семенова, у которого насчет мимо едущих ценностей особый нюх для учуяния и станция Даурия для освобождения владельцев от этих ценностей.
...
Гайда, опираясь на чешский штаб и на Жанена, грозил выступить с оружием, если у него отберут его поезд.