Являясь ставленником империалистов Антанты, а также русской буржуазии и русских помещиков, Колчак выражал и защищал их интересы.
Он вернул фабрики, заводы, шахты, рудники их прежним владельцам. Промышленники, купцы, финансисты стали получать от белогвардейского правительства огромные субсидии.
К 1 августа 1919 г. общая сумма субсидий составила более 750 млн. руб. Огромные ссуды получали банки. Капитал частных банков рос из месяца в месяц. Если на 1 января 1919 г. в них было 328 млн. руб., то на 10 мая этого же года было 552 млн. руб. Банки при Колчаке играли огромную роль и во многом определяли политику белогвардейцев. Русско-азиатский банк, в зависимости от которого находились многие другие банки, а также промышленные предприятия, поставлял Колчаку министров.
Член правления банка фон Гойер был назначен министром финансов. Председатель этого банка Путилов, за спиной которого стояли иностранцы, давал директивы не только фон Гойеру, но и многим другим министрам.
Деньги, которые получала буржуазия в виде субсидий, шли не на восстановление и расширение производства, а к ней в карман. Производство же продолжало беспрерывно падать. Выплавка чугуна на Урале в 1919 г. составляла 6% по сравнению с 1913 г. и была в четыре с половиной раза меньше, чем в 1918 г. Выплавлялась половина того, что Урал давал в конце XVIII столетия. Добыча угля в Западной Сибири в 1919 г. снизилась более чем в полтора раза и значительно упала по сравнению с 1918 г. Эсеровская газета «Новая Сибирь» в начале 1919 г. писала: «Не приходится доказывать, что наша экономическая жизнь находится в состоянии совершеннейшей разрухи». Капиталисты не только не налаживали производство, но многие из них старались скорее продать иностранцам фабрики, заводы, суда и т. д. Так, на Дальнем Востоке владельцы судов к весне 1919 г. продали за границу 45 самых лучших пароходов и 21 баржу. Только боязнь лишиться всех перевозочных средств для снабжения армии заставила Колчака вмешаться в это дело и запретить дальнейшую продажу торгового флота. Таким образом, не только интервенты, но и своя отечественная буржуазия самым бесстыдным образом расхищали богатства страны.
В воровских махинациях участвовали министры Колчака. Некоторые из них передавали заказы на армию подставным лицам, у которых все орудия производства состояли, по выражению одного из белогвардейцев, из одного перочинного ножа, да и тот употреблялся на очистку карандашей, чтобы расписаться в получении кредитов. Другие действовали более открыто. Министр продовольствия Зефиров «нагрел» себе руки на операциях с чаем. Дело получило огласку. Произошел крупный скандал, и министра пришлось убрать.
Небольшая кучка паразитических элементов быстро богатела, а огромная масса народа все больше впадала в нищету. Налоговый гнет быстро увеличивался. За два последних месяца 1918 г. налоги возросли более чем в два раза. С января по апрель 1919 г. они вновь увеличились в два раза. И так было до конца существования колчаковщины. Непомерно росли цены на продукты, в то время как заработная плата рабочих и служащих оставалась почти без изменения. Колчаковский министр труда Шумиловский вынужден был признать, что «прожиточный минимум растет беспрерывно и повсеместно, а рост заработной платы не успевает следовать за этим повышением, и зачастую рабочим приходится сидеть на так называемом полуголодном или просто голодном минимуме». Финансовое положение ухудшалось из месяца в месяц. Когда в конце лета один из членов колчаковского правительства спросил министра финансов, нет ли оснований беспокоиться о возможности финансового банкротства, последний ответил: «Беспокоиться господину министру не о чем, ибо мы уже обанкротились».
Вернув капиталистам фабрики и заводы, Колчак в то же время лишил рабочих всех прав. Профессиональные организации трудящихся почти везде были разогнаны. Активные профсоюзные деятели жестоко преследовались. В Уфе было арестовано 400 членов профсоюзов, из которых 150 человек были отправлены в тюрьмы Сибири, и многие там погибли. В городе Камне для разгона профсоюзов местная буржуазия использовала карательный отряд Гульдовича. В декабре 1918 г. отряд арестовал 40 активистов и заключил в тюрьму. Все рядовые члены профсоюзов были уволены с работы и подвергались всяческим гонениям. «Достаточно указать пальцем какому-нибудь капиталисту, как арестуют и уведут в так называемый «Дурной Лог» и там расстреляют», — писали из Камня работники профсоюзов.
Продолжительность рабочего дня была увеличена и в ряде мест доходила до 10—12 часов. Стачки, забастовки запрещались. Участники их подвергались строгим наказаниям. Когда в феврале 1919 г. забастовали рабочие-водники Тюмени, генерал Гайда потребовал, чтобы они в трехдневный срок встали на работу. Всех неповинующихся было приказано предать военно-полевому суду, каждого десятого — расстрелять, а остальных сослать на каторгу. Так рабочие снова попали в полную кабалу к капиталистам. лишившись всех завоеваний.
Не лучше обстояло дело в деревне. Аграрная политика Колчака была направлена на то, чтобы восстановить частное землевладение и укрепить класс кулачества. В декларации о земле, предназначавшейся для всей России и опубликованной в апреле 1919 г., говорилось, что все отобранные у хуторян и отрубников. т. е. у кулаков, земли подлежали немедленному возвращению их владельцам. Боясь прямо сказать о судьбе перешедших к крестьянам помещичьих земель в Европейской части России, белогвардейцы вынуждены были лавировать. В декларации колчаковского правительства было заявлено, что «все, в чьем пользовании земля сейчас находится, все, кто ее засеял или обработал, хотя бы не был ни собственником, ни арендатором, имеют право собрать урожай». Но что будет после этого с землей, станет ли она принадлежать крестьянам или нет, на этот вопрос декларация по вполне понятным причинам ответа не давала. Решение его переносилось на будущее. Это был маневр, рассчитанный на обман крестьян. Смысл его достаточно полно раскрыл товарищ министра земледелия Ярмош в речи на закрытом заседании Совета министров 10 апреля 1919 г.
«Мы считали необходимым, — говорил он, — получить право считать государственными земли, находящиеся в фактическом пользовании захватчиков, или, вернее, — внедрить в массы сознание, что хотя земля ими и захвачена, но все же она им не принадлежит. Если мы скажем, что земля принадлежит прежним владельцам, то мы не достигли бы цели, но, сказав, что эти земли переходят в распоряжение государства, мы облегчаем населению примирение с этим положением, что земля не их».
Колчаковское правительство заявляло, что государство берет на себя обязательство возместить убытки, которые понесли помещики от конфискации у них земель. Каким образом предполагалось это сделать, декларация тоже не говорила, но, судя по заявлениям видных колчаковских деятелей, намечалось такое решение. Все бывшие помещичьи и казенные земли, отошедшие к крестьянам после Октябрьской революции, должны быть отобраны у них и переданы буржуазно-помещичьему государству. Эти земли сдавались в аренду крестьянам или продавались им. Поскольку арендовать или купить землю могли только состоятельные крестьяне, то весь смысл этого сводился к оказанию помощи деревенской буржуазии. Колчак пытался проводить в деревне столыпинскую политику и создать в лице кулаков опору своему режиму. На практике же получалось так, что земля возвращалась не только кулаку, но и помещику. Во всех вновь захваченных белогвардейцами губерниях, где раньше существовали помещики, вновь насаждалось помещичье землевладение. Так было весной 1919 г. в Вятской, Уфимской губерниях и Поволжье.
Таким образом, в деревне восстанавливалась власть кулака и помещика. а крестьяне перестали быть хозяевами земли.
В национальной политике колчаковцы полностью следовали по стопам царского правительства. Их лозунгом было «единая и неделимая Россия». Колчак не хотел и слышать о предоставлении народам, населявшим Россию, национальной самостоятельности. Белогвардейцы отказывались признать независимость Финляндии, Прибалтики, не говоря уже о других окраинах страны. Когда в начале лета 19l9 г. Маннергейм предложил двинуть на Петроград 100-тысячную финскую армию, требуя за это признания Колчаком независимости Финляндии и самоопределения Карелии и Олонецкой губернии, из Омска ответили категорическим отказом.
Колчак полностью лишил многочисленные народы Урала, Сибири и Дальнего Востока национальных свобод, которые они получили от Советской власти. Слово «инородец» вновь прочно вошло в обиход белогвардейцев. На просьбу бурят и монголов утвердить у них органы самоуправления колчаковский министр наложил резолюцию: «выпороть бы вас». В Башкирии, на севере Туркестана, в Горном Алтае колчаковцы беззастенчиво грабили нерусские народы, отбирая у них скот и хлеб.
Придя к власти, Колчак немедленно восстановил старые бюрократические органы. Вместе с ними на поверхность всплыла вся декоративная монархическая ветошь. Приказы по армии начинались со слов: «По повелению Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего». Об утверждении Колчаком постановлений Совета министров говорилось не иначе, как «собственноручно начертал». В ход пошли манифесты, грамоты, рескрипты. Все это живо напоминало времена царского самодержавия. Однако на словах Колчак вынужден был иногда прибегать к «демократическим» лозунгам, взятым от эсеров, вроде «свободы», «национального собрания» и др.
Чтобы дезориентировать народ, Колчак в обращении к населению 18 ноября 1918 г. писал: «Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности». Но это были слова, дела говорили о другом. К власти пришли отпетые реакционеры.
Во главе управления стали главным образом кадеты и ярые монархисты. Недаром кадеты с 18 ноября стали называть себя «партией государственного переворота». «Мы ответственны (и особенно я) за переворот, и наш долг — укреплять власть. Поэтому мы должны брать самые ответственные посты даже с риском погибнуть», — говорил В. Пепеляев в первые же дни после переворота на заседании Восточного отдела ЦК кадетской партии. Сам Пепеляев был назначен директором департамента милиции (новое название полиции) и государственной охраны, а затем министром внутренних дел. Помещик Иван Сукин, бывший секретарь русского посольства в Вашингтоне, прозванный в Омске «американским мальчиком», был назначен управляющим министерством иностранных дел. Помещик полковник Дмитрий Лебедев был произведен Колчаком в генералы и занял должность начальника главного штаба, фактически — должность главнокомандующего. Большое влияние на политику оказывали кадет Жардецкий и представитель торгово-промышленных кругов Феодосьев, являвшийся директором одного иностранного предприятия. Оба близко стояли к Колчаку, хотя не входили в состав правительства.
В правительственные органы вошли также эсеры и меньшевики. Бывший эсер Иван Михайлов, прозванный за свою погромную и воровскую деятельность Ванькой Каином, занимал пост министра финансов. Эсер Сергей Сторынкевич был министром юстиции. Меньшевик Леонид Шумиловский являлся министром труда. Правительство Колчака выдавало себя за всероссийское, но прав оно фактически не имело. Недаром сами белогвардейцы называли его правительством «Полустанка».
Кроме Совета министров при Колчаке был создан Совет верховного правителя в составе Вологодского, Пепеляева, Михайлова, Сукина н Лебедева. Эта камарилья с представителями Антанты вершила всеми делами.
Белогвардейцы вытащили на свет старый свод законов и по нему начали управлять захваченными ими территориями. Во главе губерний были поставлены губернаторы. Правда, теперь они назывались управляющими губерниями, но функции у них сохранились старые. Восстанавливалась полиция, хотя она называлась милицией. В ней были царские жандармы и урядники. Опять появились старый суд, юстиция, сенат и т. д.
Вся территория была разделена на две части: прифронтовую и тыловую. Первая управлялась на основании устава о полевом управлении войск, вторая -— на основании старых гражданских законов.
В прифронтовой полосе (она начиналась от линии фронта н доходила до Омска) вся власть находилась в руках военных органов. Здесь царил полный произвол военщины. Никакого суда фактически не существовало, а была расправа. Десятки тысяч людей, главным образом рабочих, были расстреляны, замучены или искалечены карателями. Сотни тысяч людей подвергались порке. Сами белогвардейцы вынуждены были говорить о терроре в прифронтовой полосе.
Управляющий Уральским краем Постников так характеризовал положение на Урале в начале 1919 г. в письме к колчаковским министрам: «Военные власти до самых младших распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть. Расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных «при побеге», аресты по доносам, передача гражданских дел военным властям, преследования по кляузам и доносам... Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном». В Екатеринбургской губернии колчаковцы расстреляли и замучили более 25 тыс. человек и подвергли порке около 200 тыс., т. е. выпороли каждого десятого человека, включая женщин, детей н стариков. Не меньшие зверства творили белогвардейцы на Южном Урале. В одном Юрюзанском заводе они уничтожили около 300 человек. Изуродованных, но еще живых людей палачи топили в заводском пруду, привязывая им на шею камни. В Усть-Катавском заводе колчаковцы подвергли телесным наказаниям всех без исключения жен и детей рабочих.
Что касается положения населения в тылу, оно если несколько и отличалось от фронтовой полосы, то только в первое время. Наряду с гражданскими властями здесь все больше и больше приобретала власть военщина в лице карательных отрядов. Это привело к тому, что скоро рабочие и крестьяне в тыловой полосе оказались под уларами двух сил: полицейских и урядников, с одной стороны, карательных отрядов белогвардейцев и интервентов с другой. За малейшее неповиновение, за неуплату налога крестьян пороли целыми деревнями и волостями. В начале 1919 т. информатор штаба Колчака доносил начальству: «Крестьяне жалуются на то, что отряды, присланные для взыскания податей, уничтожения самогонки и для принуждения не явившихся по призыву солдат, производят порку крестьян, при этом часто делают это в пьяном виде».
Пороли всякого, кто неодобрительно высказывался о власти. Один очевидец, эсер, описал такой случай: «В одном из сибирских поселков мне пришлось встретиться с сибиряком, который с восторгом поведал, как за несколько часов перед тем они «всыпали двадцать пять» какому-то проезжему.
— За что? — спросил я.
— Агитировал, язви его в шары. Теперь в холодной сидит.
— Что же он говорил?
— Ничего понять невозможно. А только, язви его, неодобрительно высказывал.
— Кто же он такой?
— Не могу знать. Из кооператоров должно. А вы сами-то, любезный, откуда будете?»
Истязание населения стало настолько повседневным, что о нем открыто сообщали в печати. Газета «Наше дело» в марте 1919 г. писала в передовице: «Порка стала явлением обычным и массовым».
Колчаковцы не ограничивались одними телесными наказаниями. Население тыловой полосы испытало на себе все ужасы колчаковското террора. Здесь, как и во фронтовой полосе, были расстреляны и замучены многие тысячи людей. Белогвардейцы сжигали целые села и деревни, жители которых были связаны с партизанами. Для устрашения населения колчакoвцы вешали непокорных рабочих и крестьян на телеграфных столбах вдоль линии железной дороги и запрещали их снимать. Особенно выделялись своими зверствами отряды Анненкова, Семенова, Калмыкова, Красильникова, Иванова-Ринова, Розанова. О последнем колчаковский министр Сукин писал: «Осуществляя свои карательные задачи, Розанов действовал террором, обнаружив чрезвычайную личную жестокость... Расстрелы и казни были беспощадны. Вдоль сибирской магистрали, в тех местах, где мятежники своими нападениями прерывали полотно железной дороги, он для вразумления развешивал по телеграфным столбам трупы казненных зачинщиков. Проходящие экспрессы наблюдали эту картину, к которой все относились с философским безразличием. Целые деревни сжигались до основания».
Зверства и издевательства белогвардейцев над человеческой личностью не имели предела. Особый маньчжурский отряд атамана Семенова весной 1919 г. в Забайкалье, в деревне Тарбогатае, населенной старообрядцами, раздел догола все население без различия пола и возраста и учинил расправу над голыми жителями. Даже корреспонденты иностранных буржуазных газет вынуждены были говорить о злодеяниях колчаковцев.
Представитель английской газеты «Манчестер гардиан», находившийся в Сибири в 1919 г., писал: «Деревни, заподозренные в передаче информации врагу (речь идет о помощи населения партизанам. —Л. С.), нередко сжигались, а все их обитатели уничтожались». Далее он приводил такой факт. В одну из деревень прибыл карательный отряд колчаковцев. Крестьяне спрятали находившихся в селении партизан, которые ночью напали на белогвардейцев и изгнали их. На следующий день колчаковцы вновь захватили деревню и уничтожили поголовно все население: мужчин, женщин, стариков, детей.
По Сибирской магистрали долгое время курсировали «поезда смерти», созданные еще во времена белогвардейско-эсеровских правительств. При отступлении осенью 1918 г. из Поволжья белогвардейцы часть заключенных расстреляли, а часть погрузили в поезда и отправили в тюрьмы Сибири. По дороге среди заключенных распространилась эпидемия тифа. Когда эшелоны прибыли в Сибирь, ни один город не захотел их принять. Началось бесконечное странствование этих поездов с запада на восток и обратно. Заключенные находились в ужасных условиях. Огромная скученность в вагонах, грязь, отсутствие элементарной медицинской помощи, голод— все это приводило к тому, что каждый день из эшелонов уносили десятки умерших людей. Почти все заключенные в «поездах смерти» погибли.
Таковы были конкретные проявления установленной на востоке страны военной буржуазно-помещичьей диктатуры.