«Я не поведу вас ни по пути преступного соглашательства с большевиками, ни по пути реакции... пусть Учредительное Собрание, избранное на основе самого свободного в мире права, будет вашим знаменем по священному пути в Москву...
Это мое слово — честного гражданина и солдата...»
«Свободный труд, охрана личности и имущества граждан, свобода совести и слова, равенство национальностей... лягут в основу моей деятельности и работы совета министров»...
Так объявлял адмирал Колчак в своем ноябрьском приказе армии и флоту, возложив на себя «крест власти», проистекающей от сибирской областной думы и уфимского государственного совещания. То же декламировал он в своей декабрьской «грамоте русскому народу».
«Только чувство истинной государственности должно руководить вами в борьбе с преступными расхитителями народного достояния, и никакой разлагающей партийности я не допущу в рядах армии»...
говорил Колчак в приказе верховного главнокомандующего солдатам армии 24 февраля, когда после пермских боев, было «усмотрено слишком близкое товарищество» среди солдат и офицеров некоторых частей пепеляевского корпуса.
«... Армия должна быть строго аполитична, и только мысль о единой великой России должна быть движущей силой для всех чинов ее, от солдата до генерала включительно...»,
говорил тогда же председатель Совмина Вологодский представителю Рта.
Таковы были слова и официальные «всенародные» заявления. В действительности же русский народ получил вот что:
30 ноября в Омске, на вокзале, были арестованы офицеры Барабинского полка, Дашкеев и Ковалев, только потому, что они в частной беседе высказались за «необходимость сибирского учредительного собрания». 22 декабря, в числе пятисот, они были расстреляны.
3 декабря, в Барнауле, военно-полевым судом, под председательством капитана Андрушкевича, были приговорены к смертной казни и расстреляны несколько солдат барнаульского полка «за агитацию в пользу Учредительного Собрания».
14 декабря, в газете «Джапан Адвертайзер», американец Франк Кинг пишет:
«Бежавшие из Хабаровска от тирании атамана Калмыкова русские выглядят полоумными от тех ужасов, которые им пришлось пережить от безумных калмыковцев. В защиту беспощадно расстреливаемых русских вынуждены были вступиться американские войска. Положение стало весьма острым и еще более осложнилось после тоги, когда Калмыковым были расстреляны 11 политических заключенных, несмотря на протест командующего американскими войсками, который предлагал, чтобы этих арестованных судили...
Казни производятся калмыковцами в стенах хабаровской тюрьмы, на берегу Амура и вблизи гауптвахты...
К американскому штабу обращаются многие русские женщины, матери и жены, с мольбами о заступничестве...
В этом же месяце, без суда и следствия, в г. Кузнецке было расстреляно 64 солдата и рабочих за «организацию противоправительственного восстания», которое выразилось в том, что они на своем собрании постановили «бороться за созыв сибирского учредительного собрания».
В то же время, с санкции штаба верховного главнокомандующего, были разогнаны, арестованы и, в большинстве своем, расстреляны все «уцелевшие от директории» активные работники профессиональных союзов, политическая деятельность которых в последнее время выражалась только в том, что они иногда «напоминали об Учредительном Собрании».
В течение зимы были закрыты все, даже помогавшие в свое время свергать Советы, народоправческие газеты: «Алтайский Луч», «Наш Путь», «Урал», «Сибирь», «Дело», «Железнодорожник», «Дело Народа», «Голос Рабочего», «Каменская Жизнь» и др., оставлены были только исключительно поющие дифирамбы политике сибирских атаманов.
В Семипалатинске атаман Анненков в январе месяце объявил «русским гимном» своего отряда «боже, царя храни» и тогда же откомандировал под разными предлогами нескольких своих офицеров и чиновников в разные города Сибири для розыска «великого князя и засвидетельствования перед ним ненарушимости верноподданнических чувств». Некоторые из них, снабженные хорошими деньгами, проникли даже в Советскую Россию и за границу.
Несомненно, зная это, «строго аполитичный штаб главковерха», тем не менее, предложил атаману Анненкову «представить послужной список на предмет производства его в генерал-майоры», получив в ответ, что его, как «русского офицера, может благодарить и повышать в чинах только... его императорское величество».
В том же месяце в Иркутске образовался «монархический кружок русских людей», большинство руководителей которого в то же время состояло на видных должностях штаба округа. Для «своих надобностей» кружок свободно мог пользоваться помещением штаба и типографией. Ему разрешалось вести беседы среди солдат и рабочих, а на проезд в села выдавались открытые листы с надписью «по делам военной необходимости»...
В г. Красноярске тогда же состоялся, с разрешения военных властей, монархический съезд, преимущественный состав которого был офицерский. Съезд вынес целый ряд резолюций политического характера. Некоторые из них заканчивались словами: «ждать до занятия Москвы».
В армию, с разрешения агитационного отдела штаба верховного главнокомандующего, начиная с декабря отправлялись вагонами монархические прокламации, изданные субсидируемым омским правительством «святым братством», в составе которого было несколько видных омских чиновников и ответственных генералов.
Во все полки армии были назначены священники с определенной целью, очерченной «святым братством», имевшим в высшем церковном совете преобладающее влияние.
В войсковых частях всех сибирских военных округов, с ведома начальствующих лиц, образовался целый ряд офицерских монархических кругов, имевших в своих рядах почетными членами видных представителей военной администрации.
Во всех крупных городах: в Иркутске, Екатеринбурге, Ново-Николаевске, Омске, Чите, Хабаровске, Барнауле и др., в публичных местах, по настоянию офицеров, исполнялось «боже, царя храни»; при этом за отказ встать при исполнении «гимна» присутствующих хватали, арестовывали и обвиняли в... большевизме.
При встрече нового года несколькими офицерами барнаульского полка, с разрешения командира полковника Ляпунова, предложено было оркестру исполнить «гимн». Не вставших при его исполнении поручика Суворова и капитана Скворцова на другой день арестовала контрразведка по обвинению в «большевизме». И только, чтобы не поднимать «шума», их не предали военно-полевому суду, а через месяц гауптвахты отправили на фронт.
За эти же грехи было арестовано несколько офицеров в барабинском и ново-николаевском полках, и трое из них, Мякишев, Сикорский и Поплавкин, расстреляны по приговору суда.
Бийскому прифронтовому военно-полевому суду были преданы несколько солдат местного гарнизона за то, что они «14 декабря, во время раздачи им правительственной литературы, не только отказались принимать таковую, но при этом выразились скабрезными словами»; их обвинили в большевизме и расстреляли.
17 января в Барнауле гарнизонный священник беседовал с двумя ротами солдат 3-го полка в военной церкви о целях борьбы с большевиками. После беседы было разрешено задавать вопросы. Через три дня 24 солдат этих рот и два офицера были арестованы по подозрению в большевизме. На предварительном следствии выяснилось, что они с «недоверием отнеслись к внушению и даже возражали». По приговору суда 18 из них расстреляно.
В том же месяце несколько офицеров каменского гарнизона пришли в местную тюрьму и заставили политических заключенных петь «боже, царя храни». Отказавшиеся петь, три учителя и один кооператор были выведены, их заставили вырыть ямы и уже в яме пристрелили. При этом учитель Швецов был закопан живым.
В Иркутске 24 февраля, в помещении кафе-шантана «Эдем», офицерами отряда Красильникова, за непочтительное отношение к «гимну», было арестовано несколько офицеров и штатских, причем двое из них, тогда же, при «попытке бежать», были расстреляны.
На пароходе «Воронцов», в Камне, 18 сентября двумя офицерами был арестован за «нежелание петь гимн» казанский торговец Воротников и, с ведома начальника контрразведки капитана Степаненко, «спущен в Обь».
Так народоправческое правительство адмирала Колчака расправлялось со своими верноподданными, но протестующими людьми. Ужасом средневековой инквизиции отдает от расправы омского правительства со своими врагами: вольными и невольными большевиками.
В первых числах февраля 1919 г. в Омске произошло восстание рабочих, которым руководил областной комитет сибирских большевиков. Восстание было раздавлено дивизией генерала Волкова, а захваченные в плен активные большевики (т. т. Нейбут, Степанов, Гаврилов и др.) были замучены пытками до смерти без суда и следствия.
22 октября 1918 г. в с. Леньках, Славгородского уезда, карательным отрядом Закревского был арестован, жестоко избит и только каким-то чудом спасся из-под расстрела, раненый, с выбитым зубом, П. С. Парфенов (бывший член алтайского губисполкома), проживавший в деревне у своего отца и не занимавшийся политической деятельностью.
11 марта в Томске контрразведкой было арестовано 16 коммунистов: девять из них умерло под пыткой, остальные были расстреляны «по суду».
В декабре 1918 г. «живыми в землю» были закопаны арестованные руководители алтайского губисполкома, т.т.: Цаплин, Присягин, Карев и др.
13 марта 1919 г. в Тюмени произошло восстание мобилизованных солдат. Основная причина восстания заключалась в колчаковском режиме, в бесконечных бесчинствах и насилиях хищной колчаковской своры. Особенно сильное недовольство вызывали частые мобилизации. «Российскому правительству» нужны были солдаты для защиты «верховного правителя», и потому приходилось угрозами, порками, нагайками, шомполами и ружейными прикладами сгонять солдат на фронт. Благодаря провокации колчаковской контрразведки, агенты которой под видом солдат ходили на солдатские митинги и звали «к оружию», произошло мало организованное сепаратное восстание солдат с участием небольшого количества рабочих, которое было потоплено в крови; было расстреляно около 200 человек, причем несколько человек, совершенно не принимавших никакого участия в восстании.
В начале октября офицерами анненковского карательного отряда в с. Черный Ануй, Бийского уезда, при ближайшем участии местного священника (беженца из Петрограда) и начальника почтово-телеграфной конторы, в 17-летнем телеграфисте было открыто «неоспоримое сходство с законным наследником российского престола цесаревичем Алексеем». Тогда же было срочно сообщено в Омск о «счастье русского народа» главному церковному управлению и помощнику главнокомандующего фронтом генералу Иванову-Ринову, с просьбой принять на себя меры для охраны «особы цесаревича». И, несмотря на всю очевидную абсурдность этого нового «аполитического предприятия», из Омска официально было предложено анненковскому отряду, под строгой ответственностью, перевести «цесаревича» в Бийск, куда сразу же началось усиленное паломничество духовенства, офицеров и чиновников для «выражения чувств». Для личного свидания с «наследником», по предложению атамана Иванова-Ринова, ездил из Томска даже командующий войсками эвакуировавшегося омского округа генерал Матковский.
Так понималось «народоправство», свобода совести, беспартийность, свобода слова, охрана рабочих интересов и т. п. омским народоправческим правительством в его практических, конкретных проявлениях.
«Здоровая, частная торговля н промышленная инициатива, развитие сельской промышленности, всяческое поощрение развитию и мощности кооперации... укрепление па местах авторитета органов городского «земского самоуправления — фундамент всероссийского правительства...»,
писал 14 февраля омский министр иностранных дел Сукин в Париже Бурцеву для сообщения союзным правительствам платформы и программы правительства адмирала Колчака.
«... Я был и есть сторонник передачи всей земли крестьянам и всем тем, кто хочет обрабатывать ее своими усилиями, и по приезде в Омск передам совету министров о крайней необходимости издания соответствующего акта по земельному вопросу...»,
заявлял Колчак 16 февраля в своей речи земским представителям г. Екатеринбурга.
«Государственная власть, в основу которой положены принципы законности, порядка и справедливости, никогда не может допустить беззаконных действий своих местных агентов, а тем более — самовольных реквизиций общественных и частных грузов...»,
заявлял 3 июля министр внутренних дел Пепеляев корреспонденту Рта.
Таковы были шумно и много разбрасываемые слова, и как непохожа была на них черновая и практическая действительность!
Земские и городские самоуправления, в своей наиболее активной меньшевистско-эс-эровской части, были разогнаны еще во времена директории и областной думы; правительство Колчака завершило только окончательный разгром их, забывая совершенно о своей наследственности.
В ноябре, декабре, январе состоялись перевыборы городских дум уже по новому «омскому» закону, средактированному кадетом В. Жардецким. И даже в относительно свободном режиме, владивостокском, рабочие не смогли участвовать в этих выборах, не говоря уже о том, что «новый закон» был изменен исключительно за счет трудящихся.
Перевыборы земских самоуправлений были предрешены еще во времена сибирского административного совета, который поручил товарищу министра внутренних дел доктору Гриднапову изготовить соответствующий законопроект. Но уже в ноябре омскому правительству, по докладу генерала Матковского, стало ясно, что крестьян сначала нужно «усмирить». И вопрос с перевыборами земств затянулся. В январе уже вся деревенская Сибирь состояла в войне с омским народоправством. И по докладу министра внутренних дел Гаттенберга, омское правительство решило «продлить полномочия земских управ» до окончательной победы над большевиками.
Но «продленным» земским управам политически выявлять себя разрешено было только в смысле положительном к омским атаманам. Только за постановку вопроса о способах прекращения гражданской войны в Амурской области на повестку командующий войсками приамурского военного округа, атаман Иванов-Ринов, своим приказом от 10 февраля за №51, приказал разогнать амурское областное земское собрание.
С февраля месяца были объявлены «большевиствующими» и те земские управы, которые «молчали» и не выносили определенных решений о признании омского правительства. С июня месяца не было разрешено ни одного земского собрания, а образовавшийся в Томске сибирский союз земств и городов формально не был утвержден министром юстиции, даже несмотря на то, что этот союз всячески старался доказать свою солидарность с омским правительством и в своем составе имел ярых сторонников сибирского народоправства, в лице Якушева, Моравского, Павловского и других.
Еще худшей была в действительности «всякая поддержка развитию и мощности кооперации».
Уже 7 октября совет всесибирских кооперативных съездов жаловался сибирскому правительству, что на местах происходят «всяческие реквизиции кооперативных грузов и аресты кооперативных работников».
14 ноября образовавшийся в Омске с самого начала сибирского народоправства совет съезда торговли и промышленности обра¬тился с циркулярным письмом и воззванием ко всем торгово-промышленным организациям, призывая их к ассигнованию средств для «самой суровой и беспощадной борьбы с внутренними большевиками — кооперацией». 28 ноября председатель съезда торговли и промышленности Гаврилов телеграфирует омским послам в Токио, Лондоне, Пекине, Париже и Вашингтоне, указывая им, что
«крайне необходимо установить тесное сообщение заграничных торгово-промышленных палат с советом съезда и просить их сноситься только с нами».
Вслед за ним, этим же послам министерство иностранных дел посылает циркулярное письмо, «разъясняющее», что от имени «российской торговли и промышленности за границей может выступать только всероссийский совет съезда торговли и промышленности».
И несмотря на то, что часть кооператоров всячески доказывала омскому правительству свою «исключительную аполитичность», а часть состояла в омском «Союзе возрождения» и поддерживала омских атаманов, начиная с июня кооператоры все берутся под подозрение «в большевизме».
И в то время, когда торговцам и промышленникам несуществующих заводов и фабрик омское правительство выдает субсидии на миллиарды рублей, кооперативным союзам, которым принадлежит 80% фабричных и заводских предприятий Сибири, и земским управам — дается всего несколько десятков миллионов рублей.
Кооперативным правлениям не возвращаются даже те миллионы рублей, которые израсходованы были ими на свержение советовластия в Сибири, хотя, ассигнуя их, кооператоры заявляли, что они «дают заимообразно сибирскому правительству».
Начиная с июля, кооперативным союзам не разрешается созывать даже своих общих собраний, хотя омский всесибирский совет кооперативных съездов всячески старается доказать правительству, что кооперация ему сочувствует и его поддерживает, имея свои санитарные отряды на фронте, солдатские лавочки, являясь контрагентом правительства по покупке мяса, хлеба и масла и ассигнуя из своих средств миллионные пожертвования на нужды «возрождающейся России»...
А 28 апреля японо-американская газета «Джапан Адвертайзер» сообщает:
«На сибирских и дальневосточных ж. д. происходит настоящая вакханалия с реквизициями грузов, преимущественно земско-кооперативных. Только одним атаманом Семеновым за последнее время было реквизировано: мяса— 1.313 пудов, какао — 1.302, перцу — 331, сала — 829, молока — 350 ящиков, фруктов сушеных — 506 ящиков, пищевых припасов разных— 2.629 п., муки — 19.718, пшеницы — 21.567, чаю — 56.938, сахару — 9.300, рису — 125.900, рыбы — 190.750, масла — 14.387 и др.
Но, кроме продовольственных грузов, им также реквизированы: лошади, автомобили, всевозможные машины, галантерейные н мануфактурные товары, мешки, резина сырая, кожи, металлы, стекло, канцелярские и конторские принадлежности, химические продукты, аптекарские товары, почтовые посылки, багаж и другие товары.
На реквизированные им товары только в управление Кит.-Вост. ж. д. поступило претензий на несколько миллионов рублей.
В Западной Сибири военными властями реквизирована вся газетная бумага, принадлежащая общественным организациям.
В Ново-Николаевске штабом верховного главнокомандующего 15 апреля реквизирована со всеми принадлежностями и оборудованием типография «Закупсбыта», являющаяся самой лучшей и большой типографией в Сибири...».
Нисколько не лучше обстояло дело и с передачей «всей земли крестьянам».
В Сибири помещичьих земель нет, и «острых недоразумений на аграрной почве омским правительством не предвиделось. Поэтому правительство Колчака начало утруждать себя «земельным вопросом» только после зимы, когда сибирскими войсками были захвачены некоторые части Уфимской и Пермской губерний, и атаманы появились в полосе крупных и мелких помещичьих владений.
И как будто из земли выросли многие «законные владельцы». Помещиками оказались и многие чины высших войсковых штабов. И хотя из Омска, вместе с монархической литературой, широко распространялись и летучки о «земле и воле», помещики только ухмылялись, говоря, что это-де писано «для мужиков».
Не успели войска «очистить» как следует местность около г. Белебея, помещики уже были тут. Даже больше: многие с ордерами штаба армии и корпуса, в которых приказывалось всем правительственным учреждениям оказывать помещикам всяческое содействие.
Но местные крестьяне уже два года пользовались помещичьими угодьями и всю землю привыкли считать своею. Некоторые из них пытались даже доказать явившимся «законным владельцам», что земля принадлежит им и «по приказу адмирала», и что об этом написано «крупным шрифтом» во всех уфимских и омских газетах.
Этот спор решался на месте тогда же и, конечно, не в пользу крестьян, и не так, как было написано в омских грамотах и декларациях.
Около станции Давлекано, Самаро-Златоустовской ж. д., Белебеевского уезда, в мае месяце было занято с. Ивановское, возле которого находится богатое имение Аксеновых. Через неделю появились и бывшие владельцы. А так как штаб квартировал в доме помещика, вступление его во «владение» состоялось при самом ближайшем участии военного начальства.
Был устроен торжественный обед с музыкой и даже парадом. Крестьян пригнали всех к штабу и объявили, чтобы они немедленно возвратили все имущество, взятое ими из имения. Крестьяне, конечно, даже при желании не могли бы этого сделать: за два года воды утекло слишком много.
Тогда их начали арестовывать, судить, пытать и расстреливать через «пятого».
Через несколько дней ими было сожжено имение. В отместку штаб приказал сжечь село. И через три часа от цветущего села с десятитысячным населением осталось только несколько обгорелых домов да тысячи сирот.
В том же уезде, во владение имения «Воронов» приехали два гвардейских офицера, братья Вороновы, из отряда полковника Каппеля с партией солдат.
В доме имения уже второй год было сельское училище, крестьянское собрание и народный дом. «Владельцами» учительницы были изнасилованы, дети почти все выпороты нагайками, а крестьяне от 18 до 45 лет объявлены «вне закона» и частью были расстреляны, частью разбежались.
Дело с «выселением» было настолько жестоко, что возмутило даже некоторых офицеров каппелевского отряда, и трое из них, поручики Васильев и Гридин и прап. Толкачев, подали мотивированные рапорты о привлечении корнета и штабс-ротмистра Вороновых к ответственности.
Но когда эти рапорты попали к начальнику отряда полковнику Каппелю, в них «усмотрено» было «сочувствие к большевикам и измена святому делу возрождения родины». И после краткой процедуры, называемой военно-полевым судом, «заподозренные» офицеры были все расстреляны.
И так было везде, где интересы помещиков сталкивались с интересами крестьян.
