«В людях Маннергейм, прежде всего, ценил теплоту, гибкость и чувство реальности...» - писал академик Мери. По первым из вышеназванных человеческих качеств биографы маршала старались подчеркнуть то, что он был гуманным. Среди черт, которые присущи ему, особо выделяли его доброе отношение к женщинам и любовь к детям, а также внимание к родным погибших солдат. В некоторых публикациях отмечается, что он спас представителей еврейской диаспоры в Финляндии от отправки в концентрационные лагеря в Германию.
Видимо, и советские военнопленные, находившиеся в крайне жестоких лагерных условиях, предполагали, что финский главнокомандующий облегчит их тяжелое положение. Может быть, именно с расчетом на это, они обращались 28 декабря 1942 г. к нему из концентрационного лагеря №1 (в Кёулиё). В последовавшем ответе, хранящемся в Национальном архиве в Хельсинки, Маннергейм писал на имя пленного генерал-майора В. Н. Кирпичникова (бывшего командира 43-й стрелковой дивизии), выражая всем заключенным лишь пожелание, «чтобы участь помогла в недалеком будущем вернуться домой». Но «участь помогла» лишь 44,5 тыс. военнопленных из 64 тыс. находившихся в лагерях. Финский исследователь этой трагедии Эйно Пиэтола писал в своей книге «Военнопленные в Финляндии 1941-1944» так: «По статистическим данным получается, что из всей массы пленных в наших лагерях погибло 29,1%. Это одна из самых высоких цифр в мире». Задумывался ли маршал о судьбе военнопленных, владея сведениями о гибели их в лагерях?
[Читать далее]Однако, затронув вопрос о «гуманности» Маннергейма, коснемся еще одних довольно трагических событий, связанных с блокадой Ленинграда и оккупацией Карельской республики.
Трагедия гибели сотен тысяч жителей Ленинграда в период голода в результате его блокады немецкими и финскими войсками продолжает неизменно волновать многих людей в мире. В Финляндии после Второй мировой войны многие значительно больше узнали об этом из весьма объективного повествования писателя Пааво Ринтала «Ленинградская симфония судьбы» и ценной исследовательской работы военного историка X. Сеппяля «Блокада Ленинграда 1941-1944», изданной к 300-летию города. «Примерно 750 тыс. было умерших от голода: груды малышей, ребятишек, мужчин и женщин в расцвете сил, людей среднего возраста, стариков», - писал П. Ринтала. При этом он отмечал, что «немецко-финская блокада душила город целых 900 дней». Автор книги надеялся на то, что все, о чем он повествовал, рассказывая о трагедии ленинградцев, услышат и в таких странах, как Швеция, Германия, Франция, Англия и во многих других.
Ринтала писал, что его соотечественники — солдаты, занимая позиции на Карельском перешейке и у берегов реки Свирь, даже не знали, что в Ленинграде, блокированном ими с севера, люди умирали от голода. «На своем участке фронта они лишь замыкали блокаду, да один раз осенью 1942-го пытались со стороны Ладоги овладеть островом Сухо, чтобы перерезать ледовую дорогу жизни, но это им не удалось».
А что же, неосведомленным о положении в Ленинграде был и маршал Маннергейм? Допустимо ли было, чтобы он не знал относительно проведения операции с захватом острова Сухо, с целью прервать снабжение ленинградцев через Ладожское озеро?
Обратимся в этой связи к источникам, позволяющим дать ответы на этот вопрос. В дневнике генерала Туомпо содержится запись, датируемая 21 марта 1942 г., когда смертность в Ленинграде от голода была особенно большая. В этот момент из Германии прибыл в ставку Маннергейма генерал Талвела с докладом необходимой информации для маршала по оперативным и другим вопросам. (Здесь находится Талвела, — отметил в дневнике Туомпо, — ...Он сообщил исключительно интересные вещи о военных действиях немцев, которые он узнал на Ленинградском фронте... В Ленинграде царит большое бедствие. Согласно данным пленных, там ежедневно умирает от голода 6-7 тыс. человек. Довольно много каннибальства. Трупы не в состоянии хоронить, в силу чего в садах их огромные груды и т. д. Весной будет, видимо, ужасная картина и эпидемии».
Кажется, не может быть сомнения, что у Маннергейма имелось после информации, полученной от П. Талвела, довольно ясное представление о массовой гибели жителей Ленинграда. С прекращением же летом и осенью 1942 г. функционирования ледовой дороги по Ладожскому озеру и переходу с доставкой продовольствия в город имевшимися судами, обстановка со снабжением ленинградцев осложнилась.
Что же предлагает финскому командованию Талвела? Перекрыть полностью путь для прохода судов по озеру. Его замысел в этом отношении заключался в том, чтобы захватить небольшой остров Сухо, занимавший ключевую позицию в зоне движения морских транспортов между западным и восточным побережьем Ладожского озера.
Реализацией замысла относительно перекрытия пути доставки продовольствия и других грузов в Ленинград через Ладогу Талвела стал заниматься с конца марта 1942 г., когда побывал в Лахденпохья (у северного побережья озера) и обсудил этот вопрос с командиром Ладожской береговой бригады полковником Э. Ярвиненом. Возникла мысль о необходимости привлечь для этого кроме финских судов также флотские силы из Германии и Италии, сформировав таким образом специальную группу торпедных и иных небольших судов для последующих действий с поставленной целью. Обо всем этом было доложено германскому военному командованию, которое, в свою очередь, предложило финскому военному руководству начать подготовку к действиям по захвату острова Сухо. 17 мая 1942 г. последовал приказ маршала Маннергейма о создании на Ладожском озере специальной морской воинской части «К» под командованием капитана 3 ранга К. Киянена. В нее должны были войти прибывшие из Германии и Италии суда типа минных и торпедных катеров, а также финские торпедные катера «Сису». Эта часть, подчиненная полковнику Э. Ярвинену, получила конкретные указания относительно целенаправленной подготовки к ведению боевых действий на трассе, по которой осуществлялось снабжение блокированного Ленинграда советской ладожской флотилией. Но, в конечном счете, из прибывших на Ладогу немецких и итальянских судов их объединили в одну часть «Фэрэ ocт» («ФО») под командованием немецкого под полковника Зибеля, подчинив финской ладожской береговой бригаде.
Перед обеими сформированными морскими частями («К» и «ФО») ставилась главная задача захватить остров Сухо и тем самым прервать снабжение Ленинграда через Ладожское озеро. Естественно, ставка Маннергейма в Миккели ведала о подготовке этой операции…
Намеченная операция началась в ночь на 22 октября. В результате скрытной высадки до 70 десантников на остров, наступавшим удалось вывести из строя ряд важных объектов на нем. Гарнизон острова, поддержанный своевременно прибывшей авиацией, выбил десантников к 10 часам утра с захваченных ими позиций и итало-немецкие, а также финские суда вынуждены были быстро покинуть район боевых действий под ударами советской авиации. Потери организаторов десантной операции были значительными: 17 судов, 61 человек из числа участников боев и 14 самолетов.
Несмотря на то, что задуманным способом не удалось прервать снабжение Ленинграда, маршал Маннергейм решил все же отблагодарить тех, кто участвовал в операции с целью захвата острова Сухо. Он наградил орденами, прежде всего, «братьев по оружию», убывавших из Приладожья после расформирования специально созданного там немецко-итальянского военно-морского сводного отряда.
Так закончилась «гуманная акция», предпринятая по отношению к жителям, охваченного голодом Ленинграда. Характерно, что эта военная операция по захвату острова Сухо в финской историографии умалчивается. В этой связи Сеппяля пишет: «Финские историки... обращают очень мало внимания на произошедшие в 1942 г. военные действия на Ладоге, поскольку они указывают на направленность их против Ленинграда, и этим финны хотят только умыть руки. "Официальная" история Войны-продолжения в разделе "Немецкие и итальянские корабли на Ладожском озере в 1942 г." совсем не упоминает бои за Сухо».
Нельзя умолчать о «гуманности» маршала Маннергейма и при рассмотрении всего того, что случилось во время оккупации территории Карелии, которая длилась более трех лет. В эти годы главнокомандующий финской армии руководил военными властями, возглавлявшими установленный там оккупационный режим. Пережившие в Карелии период оккупации называют его самыми мрачными годами.
Всего на захваченной финскими войсками территории Карелии осталось около 85 тыс. человек. Согласно обращению, адресованному 8 июля 1941 г. к населению Карелии, маршалом Маннергеймом вводились жесткие меры для всех жителей. Затем последовал приказ, по которому русское население Карелии, подлежало заключению под стражу и направлению в концентрационные лагеря. Тем самым решалась задача по отделению русских и вообще представителей славянских народов (т. н. «вненациональное» население) от финно-угорской части жителей («национального» населения) для последующего выселения заключенных в лагеря за пределы Карелии, на восток.
В такие концентрационные лагеря попала третья часть всего населения Карелии. В одном только Петрозаводске, где было шесть лагерей, оказалось более 20 тыс. человек. Установленный же там режим вел фактически к массовой гибели людей. По финским и российским источникам смертность находившихся в концентрационных лагерях составляла от 4 до 7 тыс. человек.
Из работ финских историков А. Лайне и X Сеппяля, посвященных оккупации Карелии, следует, что политика, проводившаяся там, была явно расистской, человеконенавистнической. Жестокие методы обращения с людьми предусматривались соответствующими инструкциями, одобрявшимися и ставкой главнокомандующего. Обобщая картину тяжелой участи людей, известный исследователь, историк Карелии К. А. Морозов писал: «На оккупированной территории было создано 14 концлагерей, в которых томились беззащитные старики и дети... С раннего утра заключенных, не считаясь ни с возрастом, ни с состоянием здоровья, оккупанты под конвоем выгоняли на тяжелые изнурительные работы. Детей наряду со взрослыми заставляли заниматься непосильным трудом. Зимой в рваной одежде и обуви людей гоняли на заготовку леса, строительство дорог и т. п. Рабочий день длился с 6 утра и до 8 вечера». Для наказания заключенных широко применялось избиение розгами, резиновыми дубинками и т. п.
…
Что же есть в мемуарах Маннергейма относительно руководства им органами военного управления оккупированной частью Карелии? Содержится ли в них покаяние за беды, доставленные простым людям, которые ни в чем не повинны?
Обратимся к самим воспоминаниям маршала, чтобы представить по его словам, как обстояли дела с «устроенной» им жизнью на оккупированной территории Карелии. И начнем с данных им тогда указаний в этом отношении. «В инструкциях, — писал он, — обращали внимание на то, что управленческие мероприятия Восточной Карелии должны носить такой характер, чтобы они показывали и населению этих районов и иностранцам стремление Финляндии возродить благосостояние этой территории, вне зависимости от национальности или политических взглядов жителей. Необходимо, чтобы население по своей воле и желанию включилось в производительную работу... Ни с карельским, ни тем более со славянским населением не возникало никаких трений... Населению раздавали много одежды и обуви, для облегчения положения с одеждой организовали рабочие дома, курсы, в дополнение к чему всю трофейную одежду и обувь раздали населению восточной Карелии».
Приведя сведения из области «обеспечения» населения питанием, а также об «организации» образования и вероисповедания, маршал отметил наряду с этим как «много делалось» для правовой защиты жителей Карелии. «Основополагающие правовые нормы, — указывал он, - утверждались приказами главнокомандующего или инструкциями начальника военной администрации от имени главнокомандующего».
Тщетно будет искать читатель в мемуарах даже упоминания о концентрационных лагерях и тем более о том, что происходило в них, или пытаться обнаружить сведения о гибели тысяч людей из числа гражданского населения. Между тем у Маннергейма имелось, что сказать об этом даже по личным впечатлениям от поездок на оккупированную территорию Карелии. Только по сведениям из дневниковых записей генерала Туомпо, маршал посещал ее несколько раз: в 1941 г. — в сентябре, в 1942 г. — в июне, октябре и ноябре и в 1943 г. - в феврале и августе…
В книгах биографов Маннергейма и в официальной финской историографии обычно замалчивается все то, что могло характеризовать отношение его и к самому факту создания, и к существованию на территории оккупированной Карелии концентрационных лагерей. Ягершельд замечает, что, к удивлению, «Маннергейм основательно заботился о том, что касалось правил поддержания международных прав и обязанностей оккупировавшей властью.. .».
Такая «забота» заметно проявилась после произошедшего перелома в ходе Второй мировой войны и приближавшегося окончательного поражения германской армии. Тогда с одобрения Маннергейма решено было завуалировать само название «концентрационные лагеря» на территории Карелии. 12 ноября 1943 г. они стали именоваться «лагерями для перемещенных лиц» с расчетом на придание им видимости иного статуса. Вместе с тем прежние порядки в них не отменялись, а наказания людей, содержавшихся в заключении, даже ужесточались. Применялось изощренное избиение «провинившихся» розгами и расстрелы. У X. Сеппяля состоялась в конце 80-х годов обстоятельная беседа в Петрозаводске с бывшей заключенной Клавдией Нюппиевой (во время нахождения в лагере ей было 9 лет), которая рассказала финскому историку обо всех ужасах пережитого. По ее словам, расстреливали заключенных прямо при детях, подвергали телесным наказаниям женщин, детей и стариков, не взирая на возраст. Перед уходом же финских войск из Петрозаводска была расстреляна группа молодых ребят. Не случайно после выхода Финляндии из войны бывшие руководители оккупационной военной администрации Карелии В. А. Котилайнен и А. В. Араюри покинули Финляндию, опасаясь привлечения к судебной ответственности за расстрелы жителей Карелии и другие преступления.
Стремление Маннергейма удержать в своих руках оккупированную Карелию сохранилось и весной 1944 г., вплоть до перехода в наступление советских войск на свирско-петрозаводском направлении. Он твердо не желал оставлять достигнутых рубежей и настоял на строительстве в конце 1943—начале 1944 гг. сильной укрепленной линии обороны, известной под названием «ПСС», с целью предотвратить прорыв соединений и частей Карельского фронта через позиции, удерживавшиеся Олонецкой группой финских войск. Но под натиском Советской Армии летом 1944 г. пришлось покинуть почти полностью оккупированную территорию.
Маннергейм вынужден был похоронить свой замысел присоединить Карелию к Финляндии в плане осуществления велико-финляндской идеи. Об этом он заявил в известном приказе от 10 июля 1941 г. Настало время, когда пришлось опасаться возможных последствий и ответственности за содеянное.
Как известно, вскоре после заключения Финляндией соглашения о перемирии реально встал вопрос об ответственности за вовлечение страны во Вторую мировую войну.
Академик Мери писал: «...маршал страшно боялся быть втянутым в процесс над военными преступниками». В этом смысле показательно, что в 1945 г. Маннергейм сжег значительную часть своего архива, а также выехал в Португалию и находился за рубежом до начала нового, 1946 года, когда уже прояснилось дело с персональным привлечением к суду виновников войны...
При расследовании деяний виновников войны специально созданной для этого особой Следственной комиссией стал вопрос не только о представителях высшего государственного руководства, но и военного командования, прежде всего самого Маннергейма. Как отмечал профессор Маннинен, главнокомандующий «был центральным объектом "огня" за: а) подготовку к «Войне-продолжению»; б) поддержку пропагандистской кампании в пользу оккупации Восточной Карелии, в) и, прежде всего, заключение договора, по которому иностранные войска получили право использовать территорию страны при их переброске». И далее добавил: «К завоеванию Восточной Карелии относился известный боевой приказ Маннергейма, в котором войска призывались к освобождению Беломорья и Олонии, к продолжению наступления финляндских войск за пределы старой границы к Свири, Петрозаводску и Медвежьегорску, что, как думалось, заставило Англию объявить войну Финляндии в декабре 1941 года».
В указанном перечислении обвинений Маннергейма отсутствовали весьма важные преступления, в том числе, такие как: осуществление под его руководством плана совместного с немецкими войсками захвата Ленинграда и жесточайшей его блокады; введение антигуманного расистского режима на оккупированной карельской территории и замысел установить новую границу Финляндии с включением в ее пределы не только всей Карелии, но и значительной части Ленинградской области с выходом к Неве, а также захват Кольского полуострова.
В ходе следствия маршалу пришлось отвечать на ряд поставленных ему вопросов. Всего их было задано более двух десятков, и они относились к его деятельности как в месяцы, предшествовавшие вступлению Финляндии в войну летом 1941 г., так и в ходе последней. В ряде случаев, когда Маннергейму хотелось уйти от прямого ответа, он обычно говорил: «Я об этом ничего не знаю», «не помню» или «этот документ вижу впервые». В частности, когда спрашивалось у него по чьим приказам в 1941 г. финские офицеры направлялись в Германию для переговоров о координации действий с немецкой армией, то последовал такой ответ: «Я не слышал, что 20—21.5.41 г. происходили переговоры о какой-то координации военных действии».
Председатель суда Онни Петяус в начале октября 1945 г. высказал мнение, что военным преступником №1 является Рюти, а военным преступником №1а - Маннергейм. Однако в правительственных кругах решили, чтобы президент выехал из страны за рубеж «для лечения». Вообще речь шла о том, что ему сложно будет оставаться на посту главы государства. Паасикиви, бывший в то время премьер-министром, писал в своем дневнике: «Кекконен считает, что Маннергейму трудно оставаться президентом, когда обвинения по делам виновников войны будут опубликованы. О. Петяус сказал, что, по его мнению, военным преступником №1 является Рюти, а военным преступником №1а Маннергейм».
В конечном счете, именно министр юстиции Кекконен предложил Паасикиви, чтобы Маннергейм выехал за границу и оставался бы там до конца года, когда судебный процесс определится. Маршал воспользовался этим советом и решил отправиться за границу, чтобы «поправить свое здоровье». Профессор Суоми считает, что желание Кекконена спасти президента от суда нельзя рассматривать с точки зрения проявления к нему «симпатий либо близких личных отношений», поскольку иллюзии о Маннергейме развеялись у него еще до того.
Отъезд Маннергейма за границу должен был состояться 3 ноября 1945 г. Но он едва не был отменен в связи с позицией, которую занял тогда находившийся в Хельсинки председатель Союзной контрольной комиссии А. А. Жданов, возглавлявший работу по наблюдению за выполнением Финляндией соглашения о перемирии. В тот момент, вспоминал Маннергейм, перед отъездом, вечером в канун дня отъезда «едва я успел лечь в постель и погасил свет, как в 12 часов кто-то постучал в дверь. Это был премьер-министр Паасикиви, который прибыл прямо от председателя контрольной комиссии А. Жданова. Тот часом раньше принял его у себя и сказал, что заметил в печати о намерении президента отправиться за границу. Однако президент является все же политическим лицом, которое не может выезжать из страны, не поставив в известность об этом русских, а никакой информации ни в контрольную комиссию, ни советскому правительству не было сделано вовсе, также и высшему российскому командованию». На возражение Паасикиви, сделанное Жданову, что не существует никаких юридических положений, которые могли бы воспрепятствовать отъезду президента, тот повторил свое заявление и добавил, что «поездка пойдет во вред Финляндии».
Тем не менее, через некоторое время Жданов вновь принял Паасикиви и, как отметил в мемуарах Маннергейм, «сразу объяснил, что согласно полученному из Москвы сообщению, отъезду президента ничто не препятствует». Очевидно, такая установка была дана Сталиным.
