Места из дневников Корнея Ивановича Чуковского, где он описывает пребывание в санаториях и больницах.24 мая 1937 г.
В конце концов Тынянов уехал. За обедом ему дали скверный суп. Он попросил дать ему взамен тарелку щей. Дали. Но во щах не было яйца. Он попросил дать яйцо. Ему ответили: «А где же мы возьмем?» — Это в санатории, где десятки кур. «Нет! —сказал Т. — Надо уезжать».
9 марта 1959 г.
Сестер насильно заставляют быть гуманными. Многие из них сопротивляются этому. В голове у них гуляет ветер молодости и самой страшной мещанской пошлости. Сейчас Коля принес мне Заболоцкого, Люша — Матисса. Даже дико представить себе, чтобы хоть одна из них могла воспринять это искусство. Словно другая планета. Кино, телевизор и радио вытеснили всю гуманитарную культуру. Мед. «сестра» это типичная низовая интеллигенция, сплошной массовый продукт — все они знают историю партии, но не знают истории своей страны, знают Суркова, но не знают Тютчева — словом, не просто дикари, а недочеловеки. Сколько ни говори о будущем поколении, но это поколение будет оголтелым, обездушенным, тёмным. Был у меня «медбрат» — такой же обокраденный. И у меня такое чувство, что в сущности не для кого писать.
[Читать далее]25 марта 1959 г.
Меня сегодня выписывают. Между тем сегодня мне особенно худо. <...>
Вы без особенных усилий
Мое здоровье подкосили.
О да, напрасно я глотал
Ваш ядовитый нембутал.
Сначала стуками и криками
Меня кололи вы, как пиками,
И в довершение обид
Мне поднесли радикулит.
14 ноября 1962 г.
Вчера во вторник я с восторгом удрал <...> из беспощадной Барвихи, где меня простудили, отравили лекарствами и продержали полтора месяца.
15 ноября 1965 г.
Палата №515 — очень шумная. Я заявил ультиматум: если не переведут меня в тихую комнату 500, я еду домой.
29 декабря 1965 г.
Я вырвался из этой подлой тюрьмы.
Март 68 в Инфекционном Корпусе
12 марта. Приехал сюда здоровый — и здесь меня простудили t° 37,3.
24 марта 1968 г.
Здесь мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио, и теле и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни — дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. И массажистки, и сестры в разговоре цитируют самые вульгарные песни, и никто не знает Пушкина, Боратынского, Жуковского, Фета — никто.
В этом океане пошлости купается вся полуинтеллигентная Русь, и те, кто знают и любят поэзию — это крошечный пруд.
31 марта 1968 г.
Здесь наиболее замечательная личность Валентина Георгиевна Антипова…
...она даже не предполагает, что в России были Мандельштам, Заболоцкий, Гумилев, Замятин, Сомов, Борис Григорьев, в ее жизни пастернаковское «Рождество» не было событием, она не подозревала, что «Мастер и Маргарита» и «Театральный роман» — наша национальная гордость. «Матренин двор», «В круге первом» — так и не дошли до ее сознания. Она свободно обходится без них.
Так как я давно подозревал, что такие люди существуют, я стал внимательно приглядываться к ней и понял, что это результат специальной обработки при помощи газет, радио, журналов «Неделя» и «Огонек», которые не только навязывают своим потребителям дурное искусство, но скрывают от них хорошее. Выдвинув на первое место таких оголтело-бездарных и ничтожных людей, как Серафимович, Гладков, Ник. Островский, правительство упорно скрывает от населения стихи Ахматовой, Мандельштама, Гумилева, романы Солженицына. Оно окружило тайной имена Сологуба, Мережковского, Белого, Гиппиус, принуждая любить худшие стихи Маяковского, худшие вещи Горького. Во главе TV и радио стоят цербера, не разрешающие пропустить ни одного крамольного имени.
…
Самое требование «здорового искусства» по самому своему существу порочно. Оно выдвинуто в свое время советскими жандармами. Вследствие этого от публики прятали в подвалах шедевры импрессионистов, приобретенные Щукиным, который завещал их народу. От всех художников требовали «реализма». Из-за этого выдвинулись вонючие полуфотографы вроде Галактионова, Герасимова.
…
Показываю одной из здешних интеллигенток снимки с картин Пиросманашвили.
— Ах, как я люблю шашлык, — сказала она, и здесь была вся ее реакция на творчество грузинского художника.
29 апреля 1968 г.
Мне странно видеть молодого человека, кот. не знает ни Заболоцкого, ни Мандельштама, ни Ахматовой, ни Солженицына…
29 апреля 1968 г.
За нашей больничной трапезой женщины говорят мелко-бабье: полезен ли кефир, как лучше изжарить карпа, кому идет голубое, а кому зеленое — ни одной общей мысли, ни одного человеческого слова.
6 октября 1969 г.
Я в Загородной больнице... Еду дали мне казенную… /От себя: а какую должны были?/