У американцев относительно большевистской России боролись три линии. Первую озвучивали глава военной миссии Джадсон и руководители миссии Красного Креста, которые полагали, что большевики, взяв власть, перестали быть немецкими шпионами и превратились в оборонцев, а их полупризнание поможет восстановить фронт. Генконсул Саммерс, напротив, призывал однозначно и публично отказать Советам в признании. В итоге победила третья точка зрения – посла Фрэнсиса, предлагавшего не делать ничего в ожидании неизбежного со дня на день падения большевистского режима. Однако уже 23 февраля 1918 г. Фрэнсис писал своему сыну о целях своего пребывания в России: «Сепаратный мир явится тяжелым ударом по союзникам, но если какая-либо часть России откажется признать право большевистского правительства заключать такой мир, я постараюсь установить контакт с нею и помочь восстанию. Если будет организована какая-либо сила для борьбы с Германией, я окажу ей поддержку и буду рекомендовать правительству помочь ей».
2 мая 1918 года Фрэнсис телеграфировал в Госдеп: «По моему мнению, пришло время для союзнической интервенции. Я полагал, что Советское правительство само попросит об этом, и осторожно начал действовать в этом направлении: во-первых, оставшись здесь с одобрения Госдепартамента, в то время как другие миссии были отправлены; во-вторых, поощряя развитие дружеских деловых отношений с большевиками и позволив Робинсу остаться в Москве с этой целью; в-третьих, заняв позицию против японской интервенции; в-четвертых, предложив помощь союзников в создании новой армии, поскольку я уже говорил вам о своей уверенности, что в дальнейшем смогу влиять на эту армию; я просил также своих французских и итальянских коллег позволить подобное сотрудничество их военным представителям. Этот план, однако, не был приведен в исполнение, так как была получена ваша телеграмма, запрещающая его осуществление до тех пор, пока не будет выяснено, с какой целью организуется новая армия… Я полностью сознаю всю важность своей рекомендации о необходимости интервенции, которую даю сейчас…»
[Читать далее]Спустя несколько недель американский посол писал: «В течение месяца я не получал ответа на свою телеграмму от 2 мая с рекомендацией начать интервенцию. Я решил ехать в Петроград, желая продемонстрировать немцам и австрийцам, что у американского правительства все еще есть представитель в России, который не боится их. Кроме того, мне хотелось посмотреть, как продвигается отправка снаряжения и боеприпасов из возможной зоны досягаемости немцев. Но это были лишь предлоги для поездки в Петроград. Подлинной же целью было выяснение того, существует ли организованная оппозиция большевистскому правительству».
4 июля 1918 года Фрэнсис использовал дипломатический прием, который он устроил в Вологде, «как удобный случай для обращения к русскому народу, которое было опубликовано в вологодской газете «Листок». Я заказал 50 тысяч копий, отпечатанных по-русски в виде листовок для широкого распространения». Это был не первый опыт американского посла по распространению провокационных листовок. Еще 2 мая, указывая, что выступает за интервенцию, Фрэнсис «выпустил несколько заявлений и деклараций, пытаясь поднять русский народ на борьбу с Германией, но их тираж был весьма ограничен». Американский посол распространял провокационные листовки в не признанном его страной государстве, вел открытую подготовку интервенции и при этом требовал, чтобы большевики обеспечивали его дипломатический статус. Легко можно себе представить реакцию Госдепа на попытку посла любой страны провести такие же акции в США.
Деятельность представителей и послов Англии, Франции, США как нельзя лучше характеризует У. Черчилль. Правда, он писал о политике США в послевоенной Европе, но принципы, сущность этой деятельности нисколько не меняются от смены места приложения: в послевоенной Европе или послереволюционной России: «Расхаживать среди масс дезорганизованных и разъяренных людей и спрашивать их, что они об этом думают или чего бы они хотели, - наиболее верный способ для того, чтобы разжечь взаимную борьбу. Когда люди помогают в таких делах, которых они не понимают и в которых они почти не заинтересованы, они, естественно, усиливают себе возвышенное и беспристрастное настроение. «Познакомимся со всеми фактами, прежде чем принять решение. Узнаем обстановку. Выясним желания населения». Как мудро и правильно все это звучит! И однако, прежде чем комиссия, в которой в конце концов остались одни лишь американские представители, проехала треть пути через обследуемые ею местности, почти все заинтересованные народы подняли вооруженное восстание…» В случае с Россией так же очень мудро и правильно звучали слова «союзников» и самого У. Черчилля о приверженности демократическим принципам и обязательствам, но результат был тот же, что и в послевоенной Европе.
Но «союзные» послы и представители занимались не только подрывной деятельностью. Например, американский посол еще дезинформировал и провоцировал свой Госдеп и президента, донося 20 июня 1918 года: «Я телеграфировал департаменту, что трезво мыслящие, любящие родину русские, которые настроены в пользу союзников, теряют терпение, ожидая союзнической интервенции, и склонны договориться с Германией – фактически они готовы договориться хоть с самим дьяволом, лишь бы избавиться от большевиков. Я советовал начать интервенцию…» Или: «Германия через Мирбаха полностью контролирует большевистское правительство, и Мирбах фактически является диктатором, поскольку все разногласия, даже между русскими, выносятся на его суд…» Для сравнения, немецкий генерал Людендорф в это время писал: «От Советского правительства не следует ждать ничего хорошего, хотя существует оно по нашей милости… Опасная для нас обстановка будет сохраняться до тех пор, пока Советское правительство не признает нас без всяких оговорок высшей державой и не начнет действовать, исходя из страха перед Германией и беспокойства за свое существование. С этим правительством следует обращаться с силой и безжалостно».
30 июля 1918 г. Фрэнсис писал: «Россия – огромная страна с безграничными ресурсами; ее населяют двести миллионов человек, которые необразованны, но преданно любят свою страну. Я несколько раз выступал с заявлениями, стараясь поднять русских против Германии, но число воспринявших этот призыв лиц очень ограниченно». Фрэнсис полагал, что «к американцам в России относятся лучше, чем к другим иностранцам. Здесь ощутимо предубеждение относительно других союзных правительств. Русские считают, что Англия, Франция и Япония намерены подчинить себе ресурсы и людскую мощь России, а большевики делают все возможное, чтобы усилить эти подозрения. Наши цели пока не рассматриваются как эгоистичные». Но активная подрывная деятельность американского посла достигла своей цели. Уже в конце августа (19-го) Фрэнсис докладывает в Вашингтон, что Ленин и Троцкий все чаще «называют американское правительство империалистическим и капиталистическим. Большевистские ораторы, поступая таким образом, находят тысячи слушателей, которые верят им».
Даже Бейли писал, что Фрэнсис вводил Вильсона в заблуждение, и называет посла «дилетантствующим и недальновидным». Уорт считал его «персонажем типа Бэббита» и метко цитирует Локкарта, утверждавшего, что «старина Фрэнсис не отличит левого эсера от картошки». А может быть, американским послом двигала не «наивность»? Очевидно, французский посол Нуланс был прав, когда писал: «Взгляды его (Фрэнсиса) были наивно империалистическими. По его мнению, американский народ должен исполнить высшую миссию… Бесцеремонность г-на Фрэнсиса не знала предела». На замечание Ж. Нуланса можно добавить, что его личные взгляды, как и взгляды его европейских коллег, были уже не наивно, а вполне откровенно империалистическими…
Сам Нуланс в своей «посольской» деятельности ушел еще дальше Фрэнсиса. Например, он писал: «Берлинское правительство приказало народным комиссарам принять в Москве так называемый полицейский корпус из тысячи человек для охраны немецкого посольства. Это была настоящая немецкая оккупация столицы. Большевистское правительство понимало, что перевести наши посольства и дипломатические миссии в Москву – значило пойти на серьезные конфликты. Главным было оставить нас в Вологде, но каждое посольство получило охранника, несмотря на наши протесты. Поставив часового возле нашей двери, местный Совет обращался с нами как с заключенными, позволяя пройти к нам только тем, кто имеет подпись революционного исполкома. Мы могли только отвергнуть такой возмутительный способ контроля – история дипломатии цивилизованных народов не знала подобных примеров».
На самом деле это был откровенный обман. После покушения на немецкого посла Мирбаха германское правительство действительно запросило согласия русского правительства на допущение батальона германских солдат для охраны германского посольства. Уже на следующий день, 15 июля, ВЦИК утвердил ответ Ленина: «Подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы объективно началом оккупации России чужеземными войсками. На такой шаг мы вынуждены были бы ответить… усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению… эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до последнего издыхания». При этом Чичерин, «принимая во внимание возможную опасность, грозящую представителям держав Антанты», пригласил послов переехать в Москву, т. к. «Советское правительство считает Москву единственным городом, где возможно обеспечить безопасность представителей данных стран».
Но союзнические миссии приняли решение ехать не в Москву, а в Архангельск; большевики им не препятствовали. Тем не менее Чичерин еще несколько раз в более чем учтивой форме обращался к Фрэнсису как дуайену дипломатического корпуса с предложением переехать в Москву и наладить отношения с Советским правительством. Он был настолько настойчив, что Фрэнсис писал: «У Чичерина, похоже, сложилось впечатление, что после нашего отъезда из Вологды Советское правительство будет располагать американским послом». Нуланс в данном случае занимался такой же дезинформацией, как и Фрэнсис. В апреле 1918 г. «добавилось разоблачение связей между сибирскими контрреволюционерами и некоторыми консулами из числа союзников. Народный комиссариат опубликовал эти сведения и предъявил союзникам ноту с требованием отозвать консулов, имевших отношение к этому делу… Французский дипломат пишет: «На это повлияла наша ошибка. Союзники держат в Москве целое сборище официальных агентов, которые излишне заигрывают с Советами, давая им понять, что их правительство готово признать новый режим». Но если бы только этим ограничивалась «дипломатическая» деятельность послов демократических держав!
Послы в своей подрывной деятельности вполне логично нашли себе союзников среди откровенных революционных террористов – эсеров. Бьюкенен писал: «Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста, бывшего одним из главных организаторов убийства великого князя Сергея Александровича и Плеве, в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию. Савинков представляет собою пылкого поборника решительных мер как для восстановления дисциплины, так и для подавления анархии…» Департамент полиции за 7 лет до этих событий писал, что стоящий во главе боевого дела партии социалистов-революционеров эмигрант Б. Савинков ныне может находиться в пределах империи. Принимая во внимание весьма серьезное значение Савинкова в партии, Департамент полиции предлагает всем розыскным органам принять самые решительные действительные меры к обнаружению Савинкова и к аресту его.
Основная ставка была сделана на левых эсеров, вошедших в большевистское правительство. После заключения Брестского мира левые эсеры ушли почти из всех наркоматов, кроме ВЧК. 6 июля 1918 г. левые эсеры использовали аппарат ВЧК в организации убийства немецкого посла Мирбаха, послужившего сигналом к началу эсеровских мятежей в Центральной России. Активное участие в мятежах приняли бывшие царские офицеры. 7 июля произошло восстание в Рыбинске (где в организации состояли до 400 офицеров), а на следующий день – восстание в Муроме. Основные события развернулись 6 июля в Ярославле. «Всего в Ярославле сражалось около 1,5 тысячи офицеров и около 6 тысяч добровольцев… Не получив ниоткуда помощи, Ярославль, превращенный латышской артиллерией в груду развалин, 21 июля пал, и большинство его защитников погибли. Часть офицеров (около 500), сдавшиеся представителю германской миссии (восставшие провозгласили отмену Брестского мира и возобновление войны с Германией), были расстреляны в первый же день, как и остальные уцелевшие…» После падения Ярославля Дзержинский направил туда специальную следственную комиссию, которая за пять дней, с 24 по 28 июля, расстреляла 428 человек.
По показаниям Б. Савинкова, руководившего мятежом в Ярославле, восстание финансировались через французского военного атташе в Москве.
Ленин имел все основания характеризовать события в Ярославле как заговор послов. Действительно, «история дипломатии цивилизованных народов не знала примеров», подобных поведению «послов» Антанты в России 1918 года. Позже будет арестован и Локкарт за финансирование подпольного «Всероссийского национального центра» и «Союза возрождения России», а затем выслан из страны.
Переговоры послов с Советским правительством сопровождались активной интервенционистской деятельностью «союзников», финансировавших белогвардейские армии на юге России, мятежи в центре, высадивших свои войска на севере России, захвативших в Сибири Уфу, а на Дальнем Востоке – Владивосток. Промышленные центры оказались отрезанными от донецкого угля и продовольственных районов юга России и Украины. В центральной России начинался голод. Переговоры с союзниками теряли смысл, поскольку все ярче выступали их действительные цели. По сути, союзники вели уже открытую, но неофициальную войну с Россией, которая действительно превратилась в «осажденный лагерь». Большевики в той или иной мере контролировали менее четверти территории страны. К лету 1918 г. в России было введено «чрезвычайное военное положение», объявлен «красный террор», «союзники» и противники ожидали скорого падения большевиков. Немецкий посол Мирбах пришел к выводу, что «далее поддерживать большевиков нет никакого смысла». Как выразился он в письме министру иностранных дел 25 июня, «мы, безусловно, стоим у постели безнадежно больного человека. Большевизм скоро падет… В час падения большевиков германские войска должны быть готовы захватить обе столицы и приступить к формированию новой власти. Альтернативой могли бы быть монархисты, но они потеряли ориентацию и заботятся лишь о возвращении своих привилегий. Ядром будущего (прогерманского) правительства должны стать умеренные октябристы и кадеты с привлечением видных фигур из бизнеса и финансов».
Ссылка на кадетов была не случайной. После объявления кадетов партией «врагов народа», в декабре 1917 г. Милюков бежал с Дона и в Киеве вступил в контакт с командованием германских войск. «Ориентация Милюкова на немцев вызвала сильнейшее возмущение в ставке Добровольческой армии и навсегда подорвала его авторитет среди офицерства…». Сам Милюков объяснял свой поступок тем, что он был «уверен если не в полной победе немцев, то, во всяком случае, в затяжке войны, которая должна послужить к выгоде Германии, получившей возможность продовольствовать всю армию за счет захваченной ею Украины… На западе союзники помочь России не могут». Между тем немцам «самим выгоднее иметь в тылу не большевиков и слабую Украину, а восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию». Поэтому он надеялся «убедить немцев занять Москву и Петербург, что для них никакой трудности не представляет», и помочь образованию «всероссийской национальной власти». Левый кадет князь В. А. Оболенский при встрече с Милюковым в мае 1918 года спросил: «Неужели вы думаете, что можно создать прочную русскую государственность на силе вражеских штыков? Народ вам этого не простит…» В ответ лидер кадетов «холодно пожал плечами». «Народ? – переспросил он. - Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться».
В ноябре 1918 г. Милюков получит приглашение на состоявшееся в румынском городе Яссы совещание союзников с представителями антибольшевистской России, которое должно было определить пути дальнейшей борьбы против советской власти. Милюков, как и другие русские участники совещания, получил «личные» приглашения от французского посла в Румынии Д. Сент-Олера и английского – Д. Барклая. Его противоантантовский (германский) «зигзаг» был прощен: «У Милюкова так много заслуг перед союзниками, - сказал Сент-Олер, - что на последнее отступление мы смотрим как на отдельный эпизод, отошедший уже в прошлое… Если никто не приедет, но Милюков приедет, то наша цель будет достигнута. Участники совещания с радостью приветствовали начавшуюся интервенцию».
У большевиков же в начале 1918 г. не оставалось другого выхода, кроме сотрудничества с Германией. «Союзники» настойчиво «толкали большевиков в руки к немцам», и Советское правительство было вынуждено опереться на свой мирный договор с немцами, чтобы иметь возможность оказывать сопротивление интервентам и белым армиям. «28 июня кайзер, потребовавший сделать выбор между про- и антибольшевистской политикой, принял рекомендации министерства иностранных дел. Согласно этим рекомендациям большевистское правительство получало гарантии в том, что Германия отказывается от давления на прибалтийские государства, а их финские союзники прекращают давление на Петроград, который они были в состоянии захватить без особых усилий. Эти гарантии были приняты Лениным и Троцким, поскольку позволяли перебросить их единственное эффективное военное формирование – латышских стрелков – по западной ветке Транссибирской железной дороги на Урал. Там в конце июля они атаковали под Казанью Чехословацкий легион».
После эсеровского мятежа и окончательного разрыва с «союзниками» большевики были вынуждены обратиться к Германии за помощью. 1 августа 1918 г. народный комиссар иностранных дел Чичерин «предложил германскому посольству совместную советско-германскую экспедицию с целью освобождения двух регионов России – мурманской железнодорожной магистрали и Донской области. Гельферих передал предложение Ленина в Берлин с комментарием: большевиков следует водить за нос возможностью сотрудничества, а подготовленные германские войска использовать для их свержения». Гельферих был яростным сторонником диктата в отношении большевиков. 1 августа он требовал: достаточно небольшого удара, чтобы призрачный большевистский режим рассыпался на части.
В конечном счете победила точка зрения адмирала Гинце: «Чего мы желаем на востоке? Военного паралича России. Большевики обеспечивают его лучше и более тщательно, чем любая другая русская партия без единой марки или единого человека в качестве помощи с нашей стороны. Давайте удовлетворимся бессилием России». Гинце писал, что Алексеева на Дону следовало не поддерживать, а свергнуть: «Алексеев является оплотом Антанты. Ведя войну с ним, мы воюем с Антантой. И меня не беспокоит то обстоятельство, что большевики сражаются с ним тоже». Гинце призывал: «Использовать большевиков до тех пор, пока они приносят пользу. Если они падут, мы должны спокойно исследовать хаос, который, возможно, последует, и ждать того момента, когда мы сможем восстановить порядок без особых жертв. Если после прихода другой политической партии к власти хаоса не последует, мы должны выступить с лозунгом защиты порядка и защиты слабых от наших противников». «Мы не сотрудничаем с ними, мы используем их. Это хорошая политика». Линия Гинце победила… Людендорф отдал приказ войскам, находившимся вблизи Петрограда, не крушить большевиков, а в случае необходимости помочь им. Он начал подготовку посылки германских войск в район Мурманска, чтобы сдержать англичан. Кайзер пришел к выводу, что правительству Ленина следует помочь финансовым образом. Только Гельферих не согласился с данной логикой – он запросил отставки и возвратился в Берлин».
«В Берлине 27 августа были подписаны дополнительные договоры с Советской Россией. По существу, это была договоренность о том, что большевистское правительство будет сражаться против Антанты на севере европейской части России. Германии передавался контроль над остатками Черноморского флота и портовым оборудованием на Черном море. Было условлено, что если Баку будет возвращен России, то треть добычи нефти пойдет Германии. Договоры имели политические и экономические статьи, а также секретные дополнения». Согласно секретным статьям советское правительство обещало вытеснить с территории страны войска Запада с помощью германских и финских войск.
Тем временем широкомасштабная интервенция уже началась. У интервентов из Англии, Франции, США и так накопилось достаточно причин и поводов для этого.
У. Черчилль писал: «Многие миллионы людей погибли от войны и гонений, и еще большее количество умерло впоследствии от голода… Но союзники принуждены были вмешаться в дела России после большевистской революции, для того чтобы победить в великой войне…» Но скоро, через полгода, война закончится, и будут выдвинуты новые поводы для продолжения интервенции, для «защиты демократии» и «помощи в восстановлении конституционного строя в России».
Американский посол Фрэнсис обосновывал свою позицию поборника интервенции тем, что «руководящим импульсом большевиков является классовая ненависть… Успех большевиков в России представляет собой угрозу всем упорядоченно созданным правительствам, не исключая наше, угрозу самим основаниям общественного устройства». У. Черчилль развивал тему: «Большевистский империализм угрожает не только граничащим с Россией государствам, большевизм угрожает всей Азии; он так же близок Америке, как и Франции».
У. Черчилль вскользь упоминает и о других причинах. Последний том «Мирового кризиса» он начинает восторженным заявлением: «Окончание Великой войны подняло Англию на небывалую высоту. Российская империя, бывшая нашим союзником, уступила место революционному правительству, которое отказалось от всяких притязаний на Константинополь и которое… не было в состоянии скоро стать серьезной военной угрозой для Индии». Но Октябрьская революция омрачила радость Черчилля. Призыв большевиков к угнетенным народам мира взрывал все основы мировой империалистической системы, наиболее реакционным апологетом которой к началу XX века стала Великобритания. Кроме того, за недолгий срок своего существования большевики зарекомендовали себя как приверженцы сильного русского государства и продемонстрировали свою способность достигнуть своих целей. Это вступало в резкое противоречие с убеждениями и планами Черчилля, именно поэтому он заявлял: «…Поставленная цель еще не достигнута. Еще остались иные враги; у победителей оспаривают власть новые силы, препятствующие справедливому разрешению мировых проблем. Вовремя было вспомнить девиз древних римлян: «Щади побежденных и усмиряй гордых».
Обоснование политики интервентов в отношении России сформулировал У. Черчилль: «Формальное непризнание ни одного из русских правительств позволяло говорить о России как о хаосе, не способном самоорганизоваться без помощи извне». «На совещаниях союзников не было уже России – вместо нее зияла пропасть, ничем не заполненная». Россия превращалась в Америку в момент прибытия к ее берегам первых белых колонизаторов…
