Пункт 5 принятого земским собранием постановления показывал, что крестьян весьма волнует туманная политика Омска в вопросе о земле. В самом деле, из появившейся весной декларации крестьянам было ясно одно: что «все, в чьём пользовании земля сейчас находится, все, кто её засеял и обработал, хотя бы не был ни собственником, ни арендатором, имеют право собрать урожай».
Что касается дальнейшей участи земли, то, хотя и была ссылка на то, что окончательно вопрос о ней будет решён «Национальным Собранием», но в общем декларация была изложена так, что можно было её понимать всячески.
Крестьянин не доверял, и двусмысленная земельная политика Омска далеко не располагала к нему крестьян.
…
В Омск я прибыл 1 июля. Первой заботой было найти себе пристанище. Это было в тот момент не так просто. О гостинице и мечтать было нечего. Заехал к знакомому. В канцелярии Государственного Экономического Совещания я узнал, что для членов его устроено два общежития. В лучшее из них я и направился. «Общежитием» оказалась одна комната. Продольные стены её были заняты уставленными вдоль койками (по четыре у каждой стены) вплотную друг к другу. Между этими двумя рядами коек с небольшими проходами с обеих сторон стояли впритык длинные узкие столы. Вот и всё! Можно было или сидеть за столом или лежать на своей койке. В таких позах я и застал членов Государственного Экономического Совещания…
… «общежитие» осталось у меня в памяти: оно прекрасно иллюстрировало отношение власти к представителям общественности, которых она звала к себе на помощь.
…
В середине июля советские войска заняли Екатеринбург. В течение двух недель они прошли от Перми тот путь, который они в своё время отдавали постепенно в течение полугода.
Если у них в своё время было отступление, то мы теперь имели налицо не отступление, а бегство. Иначе нельзя назвать отход на 350 вёрст в течение двух недель, да ещё при необходимости перехода через Уральский хребет.
Подробности «эвакуации» были прямо ужасающи. Ещё за два дня до объявления эвакуации Екатеринбурга приказ коменданта грозил военно-полевым судом за распространение ложных слухов, сеющих панику: никакой опасности Екатеринбургу нет. Ещё за два дня до эвакуации в реквизированном «для военных надобностей» Биржевого Комитета особняке заканчивался ремонт квартиры для начальника штаба армии, и его супруга перевозила туда рояль. Эвакуация была так же стремительна и неожиданна, как и из Перми. Колоссальные запасы военного имущества и всякого другого попали в руки советских войск.
Для частных лиц, желающих эвакуироваться, в поездах мест не было: в поезда допускались лишь лица, близкие военным. Как и из Перми, частные лица выезжали на лошадях, и вереница телег шла от Екатеринбурга до Тюмени, растянувшись вёрст на триста.
Из Екатеринбурга, как и из Перми, эвакуировалась вся буржуазия и вся интеллигенция, почти без исключения. Из Нижне-Исетского завода (вёрст около 15 от Екатеринбурга) собирались, в случае прихода большевиков, эвакуироваться рабочие и заранее заготовляли для стариков припасы.
Но за неделю до эвакуации Екатеринбурга туда пришёл отряд одного из сибирских атаманов. В Нижне-Исетске он занялся розысками снятого с пьедестала памятника Александру II, перепорол при этом много рабочих, и они решили… остаться.
С публикой при эвакуации не стеснялись. Тут же отбирали лошадей у эвакуирующихся. И масса двигалась с ужасом перед наступающими и с проклятием по адресу власти, никого не предупредившей, не позаботившейся ни о ком, ни о чём.
…
По отзывам близко стоявших к адмиралу Колчаку, он был уже не тот, что в ноябре: тогда он с удовольствием, говорили они, отдал бы власть другому, а теперь… попробуйте! Даже слишком стремительное движение армии вперёд объясняли двумя причинами: одной – подталкиванием со стороны союзников, обещающих признать Российское Правительство, когда оно будет «на берегу Волги»; другой – стремлением опередить Деникина и взять Москву раньше его.
Вокруг адмирала создался своего рода «двор», его окружили «шептуны», Жардецкий ежедневно появлялся у адмирала к чаю в 4-5 часов дня. Адмирал знал цену своему окружению, не стеснялся в весьма энергичных эпитетах по его адресу, но других людей не находил, и другого влияния на него не было.
Значение совета министров отошло на второй план. Господствовали военные и связанные с ними отдельные министры, как Михайлов или Сукин и ещё некоторые, входившие в совет Верховного Правителя и образовавшие нечто вроде Звёздной Палаты.
При таких условиях нужна была большая осторожность в предложениях. Надо было не раздражть адмирала…
…была выработана для вручения адмиралу записка. В ней отмечалось:
«Деятельность Центрального Правительства не подчинена какой-либо определённой программе. Она случайна и зависит часто от скрытых и безответственных влияний. Несогласованность действий между всеми ведомствами нарушает планомерную работу; военные власти вмешиваются в область гражданского управления, нарушая закон и элементарные права народа. Телесные наказания применяются столь широко, что население начинает выражать сомнения в преимуществах власти Российского Правительства перед властью большевиков. Армия, благодаря несогласованности работы ведомств, остаётся без одежды, без снаряжения, а раненые и больные – без помощи. По сведениям ведомств, всё обстоит благополучно, а в действительности наша боевая сила начинает разлагаться на почве недостатка снабжения. В итоге разобщённость и трения между ведомствами, неприспособленность последних к практической работе приводят к противоречиям между заявленными властью демократическими принципами и действительностью, и население начинает терять веру в серьёзность обещаний власти и намерения эти обещания выполнить».
…
Доклад Андогского был весьма умелый. Он говорил много, но сказал очень мало. Так как из его объяснений видно было, что армия противобольшевистская во много раз превышает советскую, то я задал ему вопрос, чем же в таком случае объясняется наше отступление?
«Старой нашей болезнью: незначительной численностью армии на фронте в сравнении с армией в тылу», ответил Андогский.
…через пару дней стало известно, что адмирал крайне раздражён и самим фактом доклада Андогского… и вопросами.
Передавали, что в совете Верховного Правителя адмирал стучал кулаком и кричал: «Совдеп! Разогнать!».
…
Адмирал, рассказывали делегаты, плохо понимал, чего, собственно говоря, мы хотим. Он объяснял все неурядицы тем, что людей нет вообще, а честных – в особенности…
Впечатление о политическом уровне адмирала делегация вынесла весьма неблагоприятное: черезчур элементарен!
…
Работы в комиссиях Г. Э. Совещания выясняли крайне печальное состояние государственного управления.
С санитарной частью обстояло более, чем неблагополучно. Число больных в армии росло с каждым днём. Почему?
– Армия разута и раздета, – отвечали врачи.
Перед нами в санитарной комиссии сидела целая шеренга представителей разных ведомств, крайне перепутанных между собой в деле снабжения армии.
– Итак, безусловно доказано, что министерством снабжения действительно куплено и доставлено по четыре комплекта белья на каждого солдата по списочному составу армии. С другой стороны, доказано, что солдат ни одного комплекта не получил, почему и производится принудительный сбор белья с населения. Наконец, на базаре продаётся казённое бельё. У кого же из вас пропало бельё? – обращаюсь я к представителям ведомств.
Слово берёт главный интендант.
«Мне особенно тяжело выступать, говорит он, так как знаю отношение к интендантам. Но я – строевой офицер, инвалид. Я только теперь стал интендантом. И я скажу, что ругали мы во время великой войны интендантство, но такого безобразия, как теперь, никогда не было. Что я такое теперь? – Бухгалтер! Я только записываю, что куплено по данным министерства снабжения и что отправлено по распоряжению штаба армии. Товаров самих мы никогда не видим.
Чтобы вы поняли, что у нас творится, могу рассказать вам следующий факт. Получаю телеграмму от интенданта из Тюмени. Спрашивает, должен ли он исполнить телеграфное распоряжение «Снабзапа» из Троицка. Ничего не понимаю: насколько знаю, «снабзап» – начальник управления западного фронта – упразднён. Поэтому решаю телеграфировать в Троицк «снабзапу»: телеграфируйте, кто вы такой? Проходит месяц, получаю письмо, что «снабзап» теперь – начальник снабжения западной армии. А я и понятия не имел, что теперь такой существует.
Другой случай: месяца полтора тому назад получаю извещение, что должность Главного Полевого Интенданта упраздняется, и что его функции возлагаются на меня. Жду передачи мне дел. Раз приходят и докладывают, что привезли какие-то возы с «делами» и спрашивают, куда складывать. Оказывается, в этом – вся сдача мне управления полевого интендантства. Вот уже месяц, как сидят мои чиновники и разбираются в делах, а я по сей день не знаю, какие обязанности мне переданы». И главный интендант разрыдался до того, что ему стало дурно, и его пришлось успокаивать.
Добиться, где пропало бельё, так и не удаётся. Механизм снабжения армии усложнён до невероятия… Злоупотребления налицо, но добиться толку нельзя. Выясняется наличность огромных злоупотреблений с медикаментами на Дальнем Востоке, доставка никуда не годных хирургических инструментов по бешеным ценам. Недостаток шинелей ведёт к простуде. Тифозная эпидемия растёт, и врачи рисуют нам кривую хода эпидемии, указывают предусмотренный медициной неизбежный рост её и, с карандашом в руках, вычисляют, что скоро мы должны остаться без армии. Но главный военный инспектор непосредственного доклада у Верховного Главнокомандующего не имеет и ничего добиться не может.
Не лучшие сведения доходят и из комиссии по продовольствию и снабжению. Доходят слухи, что представитель Франции протестует, что из 30000 шинелей, присланных из Франции, на плечи солдат попало всего семь тысяч: французские плательщики налогов не желают платить их для того, чтобы разворовывали.
В бюджетной комиссии, при рассмотрении сметы государственного контроля, задаю вопрос государственному контролёру, Краснову, производится ли контроль на фронте и как?
– У меня имеются полевые контролёры, – отвечает Краснов.
– Как проверяется снабжение и продовольствие, по списочному составу или по действительному?
– По списочному, так как проверить действительный состав на фронте очень трудно.
– Но ведь вы можете от военного министра узнать действительный состав?
Краснов мнётся и с трудом произносит:
– Военный министр сам на днях спрашивал меня, не могу ли я через моих полевых контролёров выяснить состав армии на фронте и сообщить ему.
– Если так, то не полагаете ли вы, что между списочным и действительным составом существует разница?
– Не полагаю, а уверен.
– А как вы её, хотя бы приблизительно, оцениваете?
Наступает длительная пауза, и Краснов угрюмо выпаливает:
– В пять раз!
Ответ этот буквально ошеломляет нас всех. Как? Значит, отпускается в пять раз больше, чем нужно, и при всём том люди не одеты, не обуты и не накормлены? Необходимо, значит, усилить контроль, увеличить его состав! Надо признать, что государственный контроль прямо бездействует!
Все удивляются, и тем более, что Краснов, как редкое исключение среди министров, пользуется общим уважением. Разводят руками.
Недоумение Краснов рассеивает:
– Хорошо говорить: усилить контроль! Надо понять положение полевых контролёров. На днях один из них сунулся произвести контроль, как следует. Генерал, усмотрев в его действиях «оскорбление», арестовал его и предал военно-полевому суду. Контролёру грозил расстрел. Пришлось мне поехать лично к Верховному, и только этим путём удалось спасти контролёра от верной смерти. При таких условиях нелегко находить хороших людей для полевого контроля…
И тут в области контроля мы упирались в тот военный произвол, который был альфой и омегой омской мудрости.
С первого взгляда может показаться странным, как могли военные власти не знать численности армии. Объяснялось это очень просто: командующим армиями предоставлялось проводить мобилизацию на местах, а они осведомляли центр о результатах мобилизации, как Бог на душу положит. Моя попытка через генерала Шереховского, ведавшего мобилизационным отделом ставки, узнать, где находится один близкий мне офицер, окончилась неудачей. Шереховский откровенно говорил мне, что в ставке ничего не знают. Между тем в ставке штат был невероятно велик. В ней насчитывали свыше 2000 человек и эту цифру сравнивали со штатом ставки генерала Фоша, командовавшего всеми союзными армиями, в 180 человек.
Генералами и, в особенности юными генералами, омские улицы кишели. Столько генералов сразу я, по крайней мере, нигде и никогда не встречал. И вместе с тем серьёзные офицеры в беседах со мной жаловались, что опытные боевые офицеры не находят себе применения на фронте, несмотря на то, что они рвутся туда. Давать им мелкие части штаб находит неудобным, несоответственным их положению, а давать крупные части нельзя, ибо или места заняты, или их надо давать «своим», хотя бы и молодым, чтобы они имели возможность отличиться. Непотизм играл огромную роль.
Штаты были раздуты в тылу не только в области военной и «морской» (было и самостоятельное Морское министерство), но и в гражданских органах управления. Тут спасались и спасали от военной службы. Кроме того, омские министры любили большие штаты, чтобы их министерства казались похожими на «настоящие». Так, в министерстве иностранных дел Сукин развёл 16 отделов (по имевшимся сведениям, Нератов у Деникина обходился штатом в восемь человек, начиная с самого Нератова и кончая швейцаром). А Михайлов в министерстве финансов развёл такой штат, что комиссия под председательством Краснова по сокращению штатов нашла возможным сократить штат только в одном центральном управлении финансов на несколько сот (!) человек сразу.
Такая расточительность была вне всякого соответствия с состоянием финансов. Единственное, что давало мало-мальски серьёзный доход, – это продажа казённого вина. Жили за счёт печатного станка, выпускавшего с каждым днём всё большее количество «обязательств государственного казначейства», купюрами начиная с 25 рублей, заменявших кредитки. Технически она были настолько несовершенны, настолько отличались даже по цвету краски, что были случаи, когда Приходная Касса государственного банка отказывалась принимать, как фальшивые, обязательства, только что полученные от Расходной Кассы.
По мере увеличения выпусков обязательств они, естественно, обесценивались. Увеличению же выпусков способствовала, помимо всего, совершенно нелепая мера, предпринятая по отношению к двадцати- и сорокарублёвым «керенкам», обмен которых на «сибирки» в определённый срок был объявлен обязательным.
…закон этот отнял серьёзный стимул у солдат: большевистский комиссар и красноармеец перестали быть для них пирожками с начинкой из керенок. С другой стороны, на Дальнем Востоке принятая мера вызвала недоверие и к сибиркам, а с этим и сильнейшее падение курса нашего рубля. А отсюда произошло неизбежное следствие: усиление выпусков обязательств, новое падение курса и так далее. Мы попадали в заколдованный круг.
Падение курса рубля вело к росту цен на предметы первой необходимости, что больше всего отражалось на рабочем люде, оплата труда которого всегда отставала от роста цен. Это не могло не волновать рабочих и в особенности давало себя чувствовать со стороны железнодорожных рабочих.
Последнее обстоятельство побудило министра путей сообщения Устругова внести в Г. Э. Совещание законопроект…:
…наименее вознаграждаемый работник должен получать вознаграждение в такой сумме, чтобы иметь возможность жить со своей семьёй; значит, при изменяющейся ценности рубля он должен получать и изменяющееся в размере денежное вознаграждение, за которое он мог бы приобрести необходимое…
Вышедший из Г. Э. Совещания законопроект был принят советом министров, о чём Устругов сообщил по линии железной дороги. Недоставало только подписи Верховного правителя, чтобы законопроект стал законом. Но тут промышленники оказались сильнее рабочих. Были нажаты все пружины, и адмирал, совершенно неожиданно для Устругова… отказал в принятии закона.
…
Доклада министра финансов, Михайлова, ждали с большим нетерпением, но он покинул пост раньше, чем он успел назначить свой доклад. Его взгляд на положение финансов был, однако, более или менее известен. Весь город облетел слух, что в заседании Совета один из министров задал вопрос, нет ли основания беспокоиться о возможности финансового банкротства, на что Михайлов живо ответил: «беспокоиться г. министру не о чем, ибо мы уже обанкротились».
…
Эвакуировавшиеся крестьяне пермской губернии были встречены сибирскими крестьянами далеко не радушно. Их рассказам не верили. «Что вы рассказываете? И у нас были большевики, а ничего худого мы от них не видели. Вы просто врёте!»… Солдат у сибиряков-крестьян большевики ещё не брали, налогами не облагали. А теперь шли мобилизация за мобилизацией, налоги брали, тайное винокурение преследовали, реквизировали лошадей и телеги и, в довершение всего, пороли! А с другой стороны недостаток в предметах фабричного производства чувствовали довольно остро, а деньги обесценивались с каждым днём. И в крестьянстве с каждым днём усиливалось недовольство, переходившее мало-помалу в восстания, постепенно охватывавшие Сибирь. О рабочих кругах, при таких условиях, и говорить нечего, что не в них могло правительство Колчака искать опоры в борьбе с большевиками. В результате вся полоса отчуждения железнодорожной магистрали и прилегающие города были объявлены на военном положении. На восток был командирован генерал Розанов, жестоко расправлявшийся с населением. А это, в свою очередь, восстанавливало население против власти. Возмущало это и демократически настроенную интеллигенцию. В конце концов, в лучшем случае власть имела за себя торгово-промышленный класс, если можно только серьёзно говорить о такой опоре в лице класса, который и в самый острый момент неспособен отрешиться от основной мысли – о барыше.
…
Чехи, со времени переворота 18 ноября прекратившие участие в активных действиях против большевиков, теперь определённо стягивались и уходили на восток. …их представитель в Омске, майор Кошек, определённо говорил мне, что, если бы даже политически было полезно для чехов бороться с большевиками, то нельзя не считаться с психологией добровольцев (а армия была добровольческая), не желающих идти заодно с правительством Колчака, как реакционным.
…
Военная помощь была необходима. И её решили искать у чехов, тех самых чехов, которым ещё в своё время Гришин-Алмазов предлагал уходить, если им здесь не нравится, которых озлили переворотом 18 ноября и которых травила «патриотическая» печать. Чехов решили привлечь путём обещания им земельных участков в Сибири и денежных выгод. Переговоры однако налаживались. Главным камнем преткновения был вопрос о травле печати. И тут решился пойти на большое самопожертвование А. С. Белоруссов. Старик, много сил положивший на травлю чехов, решил поехать в Иркутск упросить чехов пойти на помощь. От него получены были известия, что соглашение налаживается. Но тут произошло новое обстоятельство.
Генерал Гайда, уезжавший из России, задержался во Владивостоке и вошёл в какую-то комбинацию с местными эсерами. Адмирал Колчак, узнав об этом, телеграммой отдал приказ о разжаловании Гайды. Казалось бы, что чехам, резко разошедшимся с Гайдой после переворота 18 ноября, это должно было быть безразличным. Но чехи это приняли иначе: как-никак, а Гайда был для них своеобразным героем. Переговоры с Белоруссовым были внезапно прерваны, и старик не вынес: скончался от разрыва сердца.
