Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Category:

Пётр Краснов о состоянии армии после Февральской революции и о Брестском мире

Из книги Петра Николаевича Краснова «На внутреннем фронте». Выделения мои.

Из аннотации:
Имя генерала Русской армии и атамана Войска Донского в роковом для России 1918 году Петра Николаевича Краснова долгие годы было в нашей стране под строжайшим идеологическим запретом из-за его непримиримой антибольшевистской позиции. Сейчас книги этого крупного писателя-патриота начинают возвращаться к русскому читателю.
/От себя: как под запретом? Я помню, на уроках истории учителя рассказывали об этом предателе, и в фильмах он упоминался, и в книгах. Ну, а патриот, воевавший против своей Родины на стороне Гитлера, - это вполне в духе современного россиянского патриотизма./

— Я видел Московский гарнизон, сказал кн. Долгоруков. Он ужасен. Никакой дисциплины. Солдаты открыто торгуют форменною одеждою и дезертируют! Армия вышла из повиновения. Спасти может только наступление и победа. — И наступление не спасет! — отвечал я. — потому что такая армия победы не даст.
[Читать далее]
Как только казаки дивизии соприкоснулись с тылом, они начали быстро разлагаться. Начались митинги с вынесением самых диких резолюций. Например, требовали разделить суммы, хранящиеся в денежном ящике (16-й Донской полк), выдать в постоянную носку обмундирование 1-го срока, с великими трудами заготовленное для 1918 года (почти все полки), требовали, чтобы офицеры, приходя на ученье, здоровались с каждым казаком за руку (1-й Волгский полк), увеличения числа отпускных казаков. Все эти требования отклонялись, но казаки сами стали проводить их в жизнь. 16-й Донской казачий полк разобрал полковые цейхгаузы и вырядился во все новое, когда и старое было хорошо. Примеру его частично последовали и другие полки. Казаки перестали чистить и регулярно кормить лошадей. О каких бы то ни было занятиях нельзя было и думать. Масса в четыре с лишним тысячи людей, большинство в возрасте от 21 до 30 лет, т. е. крепких, сильных и здоровых, притом не втянутых в ежедневную тяжелую работу, болтались целыми днями без всякого дела, начинали пьянствовать и безобразничать. Казаки украсились алыми бантами, вырядились в красные ленты и ни о каком уважении к офицерам не хотели и слышать. — Мы сами такие же, как офицеры, — говорили они. — Не хуже их.
Потребовать и восстановить дисциплину было невозможно. Все знали, — потому что многие казаки были этому очевидцами, — что пехота, шедшая на смену кавалерии, шла с громадными скандалами. Солдаты расстреляли на воздух данные им патроны, а ящики с патронами побросали в реку Стырь, заявивши, что они воевать не желают и не будут. Один полк был застигнут праздником Святой Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговенье, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что он употребил все усилия, чтобы достать разговенье, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь. Все это осталось безнаказанным, и казаки это знали. 

Пехота, сменявшая нас, шла по белорусским деревням, как татары шли по покоренной Руси. Огнем и мечом. Солдаты отнимали у жителей все съестное, для потехи расстреливали из винтовок коров, насиловали женщин, отнимали деньги. Офицеры были запуганы и молчали. Были и такие, которые сами, ища популярности у солдат, становились во главе насильнических шаек.
Ясно было, что армии нет, что она пропала, что надо, как можно скорее, пока можно, заключить мир и уводить и распределять по своим деревням эту сошедшую с ума массу. Я писал рапорты вверх… но выше, в штабе особой армии — генерал Балуев, в военном министерстве, во главе которого стал А. Ф. Керенский, к ним относились скептически.
— К этому надо привыкнуть, — говорили там. Создается армия на новых началах, «сознательная» армия. Без эксцессов такой переворот обойтись не может. Вы должны во имя родины потерпеть.

В голове все решили, что война кончена. — «Какая нонче война! — нонче свобода!»

До революции и известного приказа № 1 каждый из нас знал, что ему надо делать, как в мирное время, так и на войне. День был расписан по часам, офицеры и казаки заняты, ни скучать, ни тосковать было некогда... После революции все пошло по-иному. Комитеты стали вмешиваться в распоряжения начальников, приказы стали делиться на боевые и не боевые. Первые сна­чала исполнялись, вторые исполнялись по характерному, вошедшему в моду тогда выражению постольку-поскольку. Безусый, окончивший четырехмесячные курсы, прапорщик, или просто солдат — рассуждал, нужно или нет то или другое учение и достаточно было, чтобы он на митинге заявил, что оно ведет к старому режиму, чтобы часть на занятие не вышла и началось бы то, что тогда очень просто называлось экс­цессами. Эксцессы были разные — от грубого ответа до убийства на­чальника, и все сходили совершенно безнаказанно.

…к великому огорчению своему я наткнулся на отрицание войны. Война шла кругом. В двадцати верстах от нас была позиция. Очень редкий, правда, орудийный огонь был слышен на наших биваках, когда мы перешли в селение Тростенец. Мы знали, что на юге было наступление, руководимое Корниловым и Керенским и закончившееся позорным бегством наших, но тем не менее, когда на маневрах я обучал резать проволоку, метать ручные гранаты, врываться в окопы, а потом бросаться в конном строю в преследование, — я слышал разговоры, — что нам этого делать не придется. Война кончена!
Она шла кругом, но революция так сильно потрясла души казаков, что в них уже не укладывалось с понятием о гражданской свободе — необходимость сражаться и умирать за родину.

Раньше казаку или сол­дату стыдно было показать, что он голоден, страдает от жары или холода, или промок — при пропускании колонны мимо себя я видел в таких случаях веселые, как бы над самим собою смеющиеся лица, и на вопрос: — «что холодно!» — слышал веселый, бодрый ответь: — «никак нет!» — иногда сопровождаемый какою-либо острой солдатской шут­кой над самим собою. Теперь этого не было. Всякое лишение, всякое неудобство вызывало косые, мрачные взгляды. Они стали «барами», «господами», они искали комфорта и радости жизни, — а это уже не солдаты и не казаки.
Внешне полки были подтянуты, хорошо одеты и выправлены, но вну­тренне они ничего не стоили. Не было над ними «палки капрала», ко­торой они боялись бы больше, нежели пули неприятеля, и пуля неприятеля приобретала для них особое страшное значение.

Больше всего я боялся тогда, что казаков станут употреблять на различные усмирения неповинующихся солдат. Ничто так не портит и не развращает солдата, как война со своими, расстрелы, аресты и т. п. Бывая у своего командира корпуса, генерал-лейтенанта Я. Ф. Гилленшмидта, с которым я быль в приятельских отношениях и на «ты», я постоянно просил его поберечь в этом отношении дивизию и не по­сылать ее с карательными целями.
Просьба, была не напрасная. По всей армии пехота отказывалась вы­полнять боевые приказы и идти на позиции на смену другим полкам, были случаи, когда своя пехота запрещала своей артиллерии стрелять по окопам противника, под тем предлогом, что такая стрельба вызы­вает ответный огонь неприятеля. Война замирала по всему фронту и Брестский мир явился неизбежным следствием приказа № 1 и разрушения армии. И если бы большевики не заключили его, его пришлось бы заклю­чить Временному Правительству.


Tags: Брестский мир, Краснов, Первая мировая, Февральская революция
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments