16 декабря 1905 года выехал из Москвы отряд лейб-гвардии Семёновского полка и ознаменовал свой путь по Московско-Казанской железной дороге, на протяжении ста слишком вёрст, кровавыми деяниями, которые будут отнесены к ярким моментам революционного движения в России и нанесены на страницы истории.
Весь этот путь от станции Москва и до станции Голутвино обильно полит человеческой кровью.
Карательная экспедиция Семёновского полка задалась целью отомстить народу за все его стремления к свободе, к свету, к улучшению своего экономического быта, отомстить за нераспорядительность, бессилие и преступность правительства и достойно наказать народ за все его попытки... для устрашения населения в настоящем и для примера ему в будущем. Она решила оставить в памяти местного населения неизгладимый след кровавой вакханалии, с безумными жестокостями, упиваясь ими в своей дикой злобе.
[Читать далее]Карательной экспедиции нужно было отомстить народу, безразлично в лице кого? Отомстить —сильно, жестоко; несущественно только—отомстить в лице ли истинных виновников революционного движения, или в лице случайно встретившихся, невинных людей. Те и другие одинаково дороги народу, одинаково им любимы, а потому месть в том или другом виде свое дело сделает. Важна для экспедиции была быстрота действий, которая порождала ужас, решительность и неуклонность военноначальников, не останавливавшихся хотя бы на одну минуту раздумья перед совершением величайших преступлений.
И эта роль блестяще выполнена составом экспедиции из 18 офицеров под командой полковника Римана и отряда солдат. Было убито ими более 150 человек без суда и следствия, без права сказать свое последнее слово, без возможности знать за минуту смерти, что будут убиты, без молитвы, без покаяния, без последнего «прости» своим детям, жёнам, родным. Все это было исполнено!... И все это вселило ужас, который кровавым призраком гнался вслед за уходящим поездом, где жестокие мстители праздновали свою кровавую победу под стоны умирающих, избитых, израненных людей, заглушаемые грохотом и лязганьем несущегося поезда и звоном бокалов «весёлого пира».
Перед отъездом карательной экспедиции из Москвы 15-го декабря был получен начальником экспедиции полковником Риманом приказ от командующего полком флигель-адъютанта Мина, в котором были преподаны те руководящие начала, которые легли в основу карательных действий экспедиции, и от которых военноначальники мало чем отступали в действительности.
«…Общие указания: арестованных не иметь и действовать беспощадно. Каждый дом, из которого будет произведён выстрел, уничтожать огнём или артиллерией…».
Согласно этого приказа, руководствуясь общими указаниями: «действовать беспощадно, арестованных не иметь», полковник Риман в точности исполнил его и действительно никого не арестовывал; он или убивал людей сейчас же, немедленно, или отпускал их на свободу, причём даже старался не оставлять раненых, в случае, если оказывались недобитые — пристреливал их из револьвера. Хотя в этом приказе и значится устроить два перевязочных пункта — один на станции Перово и второй на станции Люберцы, — но оба эти пункта предназначались для раненых из состава экспедиции, если таковые окажутся, но ни в каком случае не для раненых из обывателей.
Когда оказывались раненые из населения, оставшиеся в живых только по ошибке и недосмотру расстрелявших их, как это было в Перове, то их подбирали санитары, случайно находившееся в санитарных поездах, пришедших с Дальнего Востока в перовские мастерские. Они уносили их к себе в вагоны, укладывали там и лечили. Ни один из раненых не попал на перевязочные пункты, устроенные по распоряжению полковника Мина, да и было бы рискованно лечиться там, где люди так жестоки и бесчеловечны, которые руководствуются приказанием: «арестованных не иметь и действовать беспощадно». Ни одна статья наших военных законоположений не позволяла отдавать полковнику Мину таких «общих указаний». Никакое право, ни при каких обстоятельствах не могло выразиться в такой форме полного бесправия анархии со стороны военноначальников, действовавший по приказу правительства.
16 декабря, около 11 час. утра, двинулась в поход карательная экспедиция. Все депо станции Москва уже девять дней бездействовало. Паровозы стояли замороженные, в том беспорядке, как застало их седьмое декабря. В паровых трубах замёрзла вода, в поршневых цилиндрах тоже сконденсированный пар превратился в лёд и паровозы не могли годиться в дело, прежде чем их не отогреть в тёплом помещении при постепенном и крайне осторожном увеличении наружного тепла; затем требовался значительный ремонт их, так как, после замерзания труб, большинство их потекли и не в состояли были держать пара.
Приготовлением паровозов и всего необходимого подвижного состава занялся, по поручению полковника Римана, поручик Костенко, заведовавший железнодорожным батальоном. На приготовление паровоза ушло не менее 8 часов, и за это поручик Костенко подвергся угрозам расстреляния; от него полковник требовал, чтобы паровозы были готовы через один час, не принимал никаких доводов и назвала поручика Костенко бунтовщиком, действующим заодно с революционным комитетом. Напрасно Костенко оправдывался и приводил доводы, что замороженный паровоз можно отогреть не менее как через 5—6 часов без большой порчи для него, что для этого необходимо отогревать его в тёплом помещении и т. д., полковник не принимал никаких резонов и держал поручика Костенко под угрозой за промедление в приготовлении тяги и состава расстрелять его.
Наконец, два поезда были готовы. Первый состоял из одного паровоза, двух пассажирских вагонов и одного вагона с нефтью; в нём находился весь персонал железнодорожного батальона, под командой Костенко. Цель этого поезда — идти вперёд без испрашивания пути, пробираться своими силами, занимать станции, все сигнальные приборы и аппараты на них, занимать телеграф, телефон, и таким образом подготовлять путь для приезда потихоньку страшного Семёновского отряда, который следовал вслед за первым составом в расстоянии 15 минут пути. Второй составь состоял из двадцати пяти вагонов и двух паровозов; в этом поезде ехали пулемёты, пушки и весь отряд солдат. Поездом, как тем, так и другим, управляли солдаты: механики, кочегары, помощники.
Обыкновенно первый состав поезда тихо подкатывал к станции, мирно высаживался, спрашивал у дежурного, который находился при станции, где находятся аппараты, приставлял к ним своих солдат и ждал приезда второго поезда.
Прежде чем излагать трагические события с момента появления отряда Семёновского полка на станции «Сортировочная» и «Перово» Московско-Казанской железной дороги и в её окрестностях, необходимо нарисовать картину того, что там происходило в течение 8 дней, предшествовавших приезду отряда. Как только была объявлена 7 декабря всеобщая политическая забастовка, движение поездов по Московско-Казанской железной дороге прекратилось. На обеих станциях в это время находилось большое количество товарных гружёных вагонов, около 1000 штук.
Ещё до забастовки в Перове сформировалась боевая дружина, вооружившаяся револьверами. В неё входили отчасти местные жители, отчасти рабочее железнодорожных мастерских.
Перед началом забастовки дружинники обезоружили местную полицейскую власть и станционных жандармов, и потому решили охранять вагоны от возможности грабежа товара собственными силами.
Поставили свою стражу, организовали очередную смену дежурных, установили ответственность за правильное несение охранной службы; одним словом, приняли все необходимые меры, чтобы по адресу рабочего пролетариата не мог быть брошен укор, что они способствуют в дни организованной забастовки грабежу и хищению чужой собственности.
Но здесь, против желания и воли дружинников, произошло нечто совсем неожиданное... пришло окрестное население, которое прослышало про гружёные вагоны, и, устранив дружинников, которые не решились для защиты имущества пустить в ход оружие и убивать людей, начало грабить вагоны. Когда грабёж разошелся вовсю, то, говорят, были даже случаи, что и семьи дружинников, к стыду их, принимали участие в расхищении пищевых продуктов из разгромленных вагонов.
Грабёж продолжался 8 дней, в течение которых московская администрация бездействовала и не принимала никаких мер к его прекращению.
Но вот 16 декабря, уже на девятый день, около часу дня приехал на станцию «Перово» поезд с солдатами Семёновского полка. К этому времени расхищение товаров заканчивалось, и только приезжие крестьяне из очень дальних деревень и сёл, менее требовательные во вкусе, подбирали остатки.
Ещё накануне этого дня с вечера распространился слух в Перове, что из Москвы приедут солдаты для наказания населения за самовольство и расхищение товаров.
Все ждали с трепетом казаков; но ожидание наказания даже под влиянием всё возрастающего страха не могло нарисовать расстроенному воображению того, что пришлось затем увидеть и пережить каждому в действительности.
Администрация решила, очевидно, своими действиями устрашить население, терроризовать его и раз навсегда положить конец неподчинению населения своей власти. Но вместо этого она достигла совершенно иных результатов.
Никакая пропаганда, никакая агитация среди голодных и обездоленных людей не достигла тех поразительных успехов, которые приходилось наблюдать мне в районе действий отряда Семёновского полка. Я поражался, видя, например, старуху 50 лет, всю свою жизнь глубоко веровавшую в Бога и Царя, готовую отдать свою жизнь за горячо любимого монарха-миропомазанника, сразу переродившуюся после кровавого действия в её квартире полковника Римана. Она с таким едким анализом разбирала всё, что произошло вокруг и что творится ещё теперь.
Не отвлечённым путём дошла она до этого, не изучением книг и истории пришла она к тем выводам, а просто после жестокого потрясения всего внутреннего её существа, с болью и ужасом в душе глаза её увидели и поняли, что называют деятели бюрократизма подавлением «крамолы».
Её сын, 19-ти-летний парень, во время разговора старухи со мной, хитро посмеивался и подтрунивал над ней:
«Хороша старуха стала! Бывало, с ухватом бросалась, когда под пьяную руку сболтнёшь зрящее слово, а теперь поди же ты!!?».
Но старуха не унималась и, не обращая на его слова внимания, продолжала раскрывать свою больную исстрадавшуюся душу.
А велико должно быть её внутреннее потрясение, если пришлось ей в один миг, в одну страшную минуту видеть расстрел её невинного сына, на её же глазах, в её комнате, уставленной образами и украшенной царским портретом со всей царской фамилией.
—«Посторонись, старуха!»—крикнул ей Риман и левой рукой отстранил её, а правой выстрелил в лоб её любимца, ни в чём не повинного, не понимающего, за что приставляется к его лицу дуло револьвера. Он не шевельнулся, не сделал даже попытки защититься; только через миг грохнулся на пол кровавый труп всей своей тяжестью, без звука, без вскрика.
В этот миг поняла старуха грозную действительность и в её душе открылась бездна...
При расследовании происшедших событий на этих двух станциях пришлось натолкнуться на большие трудности, во-первых, убито очень много народа, около ста человек, поэтому приходилось опрашивать большое количество свидетелей; во-вторых, расстрелы продолжались 3 дня (не так, как на прочих станциях, где все кровавое дело заканчивалось иногда в несколько часов); в-третьих, свидетели разбросаны по разным деревням, отстоящим на порядочном расстоянии друг от друга, и кроме того особенно затрудняла военная охрана из солдат 4-ой дивизии 16 Ладожского полка, вследствие чего население под живым впечатлением пережитых ужасов боится говорить, подозрительно встречая каждого незнакомого человека.
Мною было опрошено и записано показание более 25-ти человек, материал получился такой обширный и ужасный по темь кровавым происшествиям, по отсутствию причин, простоте, с которой отнималась жизнь у людей, по темь жестоким мучениям, которые причинялись людям без надобности, без цели, только для того, чтобы мучить, что мне придётся несколько подробнее остановиться на этих зверствах, чтобы во всех деталях выяснить это ужасное кровопролитие.
А оно было настолько ужасно, настолько велики были страдания и боли умиравших от штыковых ран людей, что невольные свидетели ужасов обращались ко мне с таким вопросом: — «Скажите, барин, ведь не может быть, чтобы это были наши солдаты? Ведь они не могли бы быть с нами так жестоки, такъ безумно жестоки со своими родными по крови братьями. Не правда ли, говорят, что это иностранцы, финляндцы там какие-то, или католики, что ли? Да и притом они непохожи на наших солдатиков!»
Девочка 10-ти лет, Настя, при виде, как револьверным выстрелом офицер убил её родного брата на её глазах, бросилась в испуге к матери и закричала:
— «Какие они злые, какие злые глаза, мама, они нас убьют сейчас»!... Потом выпрямилась бледная... на стройных тонких ножках, приблизилась к офицеру и крикнула в лицо: «Зачем убили моего Ваню, убейте и меня?!»
Сколько трагизма, сколько ужаса в этом детском крике! Сейчас она только что возвратилась из школы, и когда я с ней заговорил о брате, она горько расплакалась. Такие минуты в жизни ребёнка никогда не изглаживаются из памяти.
В то время, когда пришёл поезд с одним паровозом и двумя вагонами под управлением поручика железнодорожного батальона Костенки, на станции «Сортировочная» дежурным находился служащий Ладнов.
Минут через пятнадцать появился без испрашивания пути поезд с солдатами Семёновского полка, которые, не доезжая станции, повыскакивали из вагонов - и без всякого предупреждения открыли жестокий огонь направо и налево по запасным путям, где находилось много народа.
Кто оказался поближе, тот поплатился своею жизнью; многие залезли под вагоны и попрятались за колёса, садились на оси...
В это время офицер вышел на платформу, встретил дежурного по станции Ладнова и узнал от него, что в здании никого нет.
Осмотрев и убедившись в этом, приказал произвести обыск в нескольких домах, находящихся поблизости от платформы. Когда пошли в квартиру таксировщика Воронина, то дверь его квартиры нашли запертой.
Стали стучать, потом прикладами сшибли дверь с петель. Войдя в квартиру, застали старика 60 лет, крайне встревоженного и не понимающего, что за события происходить кругом. Он был глуховат на оба уха и потому не слыхал стука в дверь; когда же её начали ломать, подумал, что это хулиганы пришли грабить его имущество. Он отыскал револьвер и ждал, что за грабители такие ломают дверь и зачем они врываются в чужую квартиру.
Жил он только вдвоём со старухой женой, которая раньше в 1904 году была душевнобольной и лечилась в Казани нисколько месяцев. Затем она поправилась и последние 2 года жила с мужем на ст. «Сортировочная», где тот прослужил 10 лет.
Старуха тоже, ничего не понимая, что творится кругом, в беспокойстве металась из угла в угол и шептала молитвы.
Наконец дверь была сломана и на пороге появились солдаты и офицер; старик, увидев их, был очень изумлён, растерян, потом от радости перекрестился, что тревога его напрасна, положил револьвер на стол и направился навстречу желанным гостям. Не успел он сделать и нескольких шагов, как офицер скомандовал: — «въ штыки его!»
И тут же в квартире началась кровавая, жестокая расправа. С четырёх сторон воткнули штыки в тело несчастного старика, а офицер собственноручно, жестоким ударом, раскроил ему череп; только раздался сухой треск расколотого черепа и безумный вопль сумасшедшей женщины, которая в один миг, в этот ужасный миг, снова потеряла рассудок.
Но солдаты не остановились, они приставили штыки к груди сумасшедшей женщины и приготовились вонзить их в тело, но в ответ почувствовали безумные, страшные глаза, устремлённые на них, безумное спокойствие несчастной, и остановились, проколов только одежду.
Теперь она помещена на излечение в больницу св. Пантелеймона на ст. «Удельной», близ Петербурга.
Пробыв на ст. «Сортировочная» всего минут 40, главный отряд двинулся дальше, оставив здесь под командой офицера полуроту солдат, которые продолжали весь день стрелять по запасным путям.
На следующее утро около «Сортировочной» было подобрано служащими железной дороги при участии солдат 8 трупов, которые солдаты отправили в товарном вагоне на станцию Москва, не приняв никаких мер, чтобы узнать личность убитых.
Девятый труп Воронина.
Кроме того родственниками ночью было подобрано и увезено 25 трупов.
Итого убито здесь 34 человека.
Солдаты простояли на этой станции дней 10, держали себя со служащими станции очень грубо и резко.
Два характерных рассказа пришлось услышать дежурившим там, а именно: один солдат со смехом рассказывал другому, как шли две бабы по полю, влево от запасных путей; он им крикнул:
— «Стрелять буду!»
Бабы, сломя голову, бросились бежать, спотыкались, скользили по неровной дороге, смешно взмахивали руками. Солдат взял на прицел одну, выстрелил, — она так и «сковырнулась», а другая — убежала.
Говорил мне это один из слушателей этого рассказа. Сообщаю его для показания той общей атмосферы, в которой солдаты карательного отряда держали население.
Первый день пребывания отряда на ст. «Сортировочная» так ужасно подействовал на дежурного по станции г. Ладнова, что он захворал и его стала бить лихорадка. Наутро он не мог подняться с постели и послал сообщение о болезни на станцию, прося заменить его другим. В ответ на это пришло распоряжение офицера, чтоб он немедленно явился и дежурил по станции, в противном случае его сейчас же арестуют и поступят с ним так же, как он видел, поступали с другими.
Пришлось ему отправиться и больному дежурить.
