Я посетил город Коломну, станцию Голутвино, селение Боброво и один из местных заводов.
Мне удалось собрать интересные дополнительные сведения, которые ещё более освещают действия отряда Семён. полка и подтверждают мысль, что весь произвол офицеров был направлен против людей большею частью совершенно невинных, не принимавших никакого участия в комитетах, в революционных собраниях, митингах.
Совершенно неправильно утверждает г. Столыпин в «Новом Времени» от 19 января, что «забастовочный комитет из 36 лиц, в связи с московским вооружённым восстанием руководивший железнодорожной забастовкой, последний период восстаний (а может быть, всё время), перенёс свою деятельность в Голутвино и оттуда руководил всероссийской железнодорожной забастовкой».
Таковой комитет существовал, но только не из тех 36 лиц, которые, по словам г. Столыпина, были за это расстреляны, разделённые на две партии. Затем комитет своё главное пребывание имел в Москве, а отделения находились в Люберцах и Перове; в Голутвине же никакого комитета не было.
Затем, по проверенным мною данным, расстреляно гораздо более 36 человек, а именно: 27 в Голутвине, 14 — в Люберцах, 3 — на станции Ашитково, и 20 человек на станции Перово; таким образом всего расстрелянных 64 человека.
[Читать далее]Главари и главные участники комитета не пойманы и не расстреляны. Этому служить доказательством речь, сказанная полковником Риманом перед своим отъездом из Люберец к местным крестьянам:
— «Я послан Царём восстановить спокойствие и порядок. Но не все главари пойманы; многие убежали и скрылись. Царь надеется на вас, что вы сами будете следить за порядком и не дадите вновь овладеть собою кучке революционеров.
«Если ораторы вернутся, убивайте их, убивайте, чем попало — топором, дубиной. Вы не ответите за это. Если сами не сладите, известите семёновцев; мы снова приедем»!
Из этой речи видно, что не только комитет не расстрелян, но что даже почитается возможным его возвращение.
Совершенно неверно сообщение г. Столыпина, что мимо Голутвина промчался по направленно к Москве поезд с дружинниками, что по соседней колее догонял его со скоростью в 120 вёрст в час поезд с семёновскими солдатами; что будто в окнах этого вагона были выставлены пулемёты, из которых громили поезд с мятежниками, как только головной вагон с ними поравнялся; что будто было убито 80 человек в этом поезде.
Все это вымысел.
Достоверно лишь то, что после кровавых дел в Голутвине подъехал к станции военный поезд с солдатами, возвращавшимися из Маньчжурии. Когда солдаты узнали о пролитой крови, они начали кричать семёновцам укоры. Возбуждение росло. На платформу вышел Риман и грозно крикнул: «Что такое? По местам»!..
На это раздались новые ругательства, насмешки и свистки.
Тогда Риман скомандовал: «Пулемёты сюда»!
Офицер, сопровождавший воинский поезд, зная отсутствие дисциплины в маньчжурских войсках, и в то же время видя суровую расправу семёновцев, бросился скорее к паровозу и приказал машинисту сейчас же уезжать со станции. Паровоз в это время брал воду, и машинист отказался ехать без воды, но под угрозой офицера тронулся в путь, таким образом воинский поезд избег ужасной участи. Никто его не догонял и в поезде никто не был убит.
Затем была послана сейчас же телеграмма Риманом, чтобы не отправляли больше поездов на Москву; наготове к отправке находился санитарный поезд с ранеными. Под угрозой быть расстрелянным он не двинулся со станции.
Вот те данные, которые опровергают сообщение Столыпина и которые являются наиболее достоверными, так как удалось собрать их на месте отчасти от очевидцев, а отчасти от лиц, видевших и беседовавших с Риманом и другими офицерами.
…
На основании… обширного и богатого материала удалось открыть ужасную картину, где иногда случайность, или раздражение офицера, или какое-нибудь насмешливое замечание задержанных лиц подвергали их смерти, расстрелянию!
Раньше ходили слухи, что семёновцы расстреливали людей по Казанской железной дороге по какому-то списку…
Если бы это было так, если бы семёновцы руководились только списком, то в Голутвине не погибло бы столько случайных, невинных жертв. Этот список, составленный одним из тех учреждений, где царить только произвол и усмотрение, всё-таки представил бы в этом деле гарантию жизни полуторам десяткам лиц, невинно убитых в Голутвине.
При опросах свидетели просили меня не называть печатно их фамилий, чтобы не навлечь гнева со стороны властей и не подвергнуть их новым неприятным случайностям. Нужно заметить, что после этих событий местное общество сильно терроризировалось и собирание сведений представляло большие трудности.
…
Семёновцев на станции не ожидали.
Не ожидали даже какого-либо поезда, так как со станции отправления не было дано извещения; поэтому приезд их был для всех полной неожиданностью.
Поезд, состоявший из трёх вагонов и одного паровоза, тихо подошёл к станции во втором часу дня 18 декабря. Паровозом вместо механика и кочегаров управляли солдаты железнодорожного батальона. В вагонах находился тот же батальон под командой поручика Костенко.
Когда поезд подходил к станции, солдаты стали спрыгивать, не ожидая остановки, на тихом ходу с площадок вагонов, заняли переезд на Коломенский заводь, рассыпались по путям станции, окружили все запасные пути, станцию и близ прилегающую дорогу.
Внутри окружённого пространства оказалось человек 300, которые были препровождены на станцию.
На платформе было много народа, но сразу все отхлынули внутрь вокзала.
Затем вышел полковник Риман с московскими жандармами, которые начали показывать все двери и рассказывать, куда какая ведёт, так что видно было, что они знали уже раньше расположение вокзала.
Ко всем ходам и выходам станции были приставлены часовые; главный же выход на улицу был заколочен еще до правда семёновцев.
Дежурным по станции в это время находился Тупицын. Его задержали в дежурной комнате, а дежурство сдали Климову. Тупицыну не позволили выходить из этой комнаты.
На станции в это время случайно находился начальник станции Надежин: он пришёл сюда за порошками, так как был совершенно болен и ещё накануне сдал станцию своему второму помощнику Никитину.
После ареста Тупицына солдаты отвели его в товарную контору, где находился полковник Риман и 5—6 офицеров. Один из них подвёл Тупицына к стене, где была приклеена служебная телеграмма: «Станция Голутвино. Пропустить товарный поезд». Подпись — «Стачечный комитет», — и спросил: «Что это за депеша? Где у вас стачечный комитет»?
В это время подошёл начальник станции Надежин и сказав: «Вот ещё депеши»! — вынул из кармана нисколько штук, полученных им в последние дни, кроме того снял еще целую пачку таких же депеш с крючка и при этом объяснил: «стачечного комитета в Голутвине нет и не было. Эти телеграммы рассылались со станции отправления, и когда нам сообщали, что такой-то поезд вышел, то мы принимали его и отправляли дальше. О происходящем мы сообщали своему начальству в Москву, но оттуда ответа не имели. Также не получали из Москвы никаких распоряжений или указаний от своего начальства. Вам может подтвердить начальник депо, что комитета не было».
В это время какой-то офицер подошёл к Тупицыну и сказал: «Где комитет? Имейте в виду, что если не скажете, где комитет, вам грозить расстреляние!» Тупицын ответил: «Никакого комитета у нас не было, я его не знаю!»
Тут же подошёл другой офицер маленького роста, брюнет, и резко заметил: «Чего его спрашивать, его надо в общую кучу!»
Но полковник Риман возразил: «Даю вам полчаса на размышление, после чего вы будете расстреляны!»
Относительно этого офицера маленького роста, брюнета (фамилии его не удалось узнать), рассказывают, что он казался очень подозрительным и что он не принадлежал к офицерам Семёновского полка, хотя был одет в такую же форму. Он сильно выделялся своим маленьким ростом, манерой держать себя с остальными офицерами; а один свидетель, г. В., показал, что он его где-то раньше встречал, но не припомнит где, что физиономия его очень знакома. Держал себя этот офицер резко, вызывающе по отношению к обыскиваемым лицам, бранился. В то время, как Тупицын находился между жизнью и смертью и медлительно протекали данные на размышление полчаса, Риман прошёл в дежурную комнату, куда солдаты привели к нему машиниста голутвинского депо Варламова.
При обыске у него нашли револьвер со сломанным курком, и он не хотел отдавать его солдатам, говоря, что этот револьвер стрелять не может, что он нёс его в депо для исправления. Варламов никак не мог понять нелогичности требования солдат — отдать им сломанный револьвер — и пререкался с ними.
Когда его привели в дежурную комнату к полковнику Риману, свидетель В. слышал, как Варламов сказал:
— «Позвольте мне объясниться, ваше высокородие, я — железнодорожный машинист Варламов»...
Полковник прервал: «Застрелить его!» и приказал вести его на кухонное крыльцо. Солдаты направились через зал III класса, сзади за ними последовал Риман. Никто не верил, что его расстреляют. Всего меньше верил сам Варламов и спокойно прошёл через толпу, наводнившую зал. Но каков ужас овладел всеми, когда с того крыльца явственно донеслись два револьверных выстрела.
Сомненья не могло быть!
Риман, возвращаясь в зал с револьвером в руках, натолкнулся у буфетного прилавка на запасного фельдфебеля 1-й роты Ильичёва, только что возвратившегося из Маньчжурии. Что произошло тут, никто не мог мне с достоверностью сказать; событие совершилось слишком быстро, внезапно... и трагично.
Одни утверждают, что Ильичёв не посторонился, другие — что не отдал чести; некоторые говорили, что Риман придрался к его небрежному костюму, и в ответ на какие-то слова Ильичёва свидетель В. ясно слышал, как полковник крикнул:
— «Посмей только кто слово сказать — расстреляю!!.» и после этого последовали 4 револьверных выстрела.
Первая пуля попала ему в висок, а остальные в затылочную часть, так как в это время фельдфебель уже упал на пол ничком.
Раздалась команда: «Руки кверху»! и начался обыск.
Риман с солдатами встал в коридоре, отделяющем телеграфную комнату от чёрного холодного выхода. В этом коридоре имеются только 2 двери. Дверь направо вела к выходу на улицу. Через эту дверь проходили все те, кто получал свободу.
Дверь налево вела в телеграфную комнату, где ожидала несчастных смерть. Никто из входящих сюда не предполагал, что его ждёт через полчаса смерть. Один свидетель К., вошедший в смежную комнату с телеграфом, видел через окошко, куда подаются телеграммы, заключённых там 10—12 человек, которые беззаботно разговаривали между собою, шутили. Они предполагали, что их скоро выпустят.
…
Когда обыскали г. Потапова, служащего в заводской лавке, у него нашли в комнате переписанный его рукой манифест с разными шуточными добавлениями.
Офицер показал бумагу Риману, и тот выхватил револьвер, приставил его к лицу и начал кричать:
— Застрелю! дожил до седых волос, а состоишь революционером!..
За него заступился пристав 1-го стана Энгелейко, говоря:
— Я здесь служу 15 лет и знаю его за самого хорошего и спокойного человека. Неужели и таких расстреливать, тогда надо всех перестрелять!..
Другой офицер обратился к Риману по-французски и что-то ему сказал.
Риман произнёс несколько мягче: «Я вас расстреляю: вы все говорите, что невиновны», отвёл револьвер, но всё-таки в сердцах три раза ударил по лицу, но не сильно, как показал свидетель П., хотя около носа потекла кровь. «Клянитесь, что вы не пойдёте против царя»! — сказал Риман. Потапов ответить, что может со спокойной совестью поклясться, так как никогда не шёл против царя и не думает идти. Тогда Риман собственноручно на прощанье дал ему в шею один раз по направлению к правой двери и отпустил с миром.
К этому времени окончился срок, данный на размышление Тупицыну. Риман вошёл в товарную контору и спросил его: «Ну что же? надумали показать, где находится у вас стачечный комитет?»
Тупицын ещё раз повторил свой прежний ответ, что такового нет и не было, и с ужасом ожидал решения своей участи.
Обменявшись по-французски мнением с другими офицерами, Риман разрешил ему пройти через правую дверь, и он оказался на свободе.
Обыск подходил к концу, на вокзале оставалось уже мало народа. В числе прочих подошёл для обыска помощник начальника станции Шелухин, и ему указали дверь налево... При обыске у него ничего не нашли.
Когда обыскали начальника станции Надежина, то ему указали дверь направо, но предварительно взяли честное слово, что по первому требованию Римана он обязуется немедленно явиться. И действительно, через час Надежина позвали обратно к полковнику, отсюда ему была указана дверь налево.
…
В то время, когда описанные… события происходили на вокзале Голутвино, другая часть отряда Семёновского полка направилась по квартирам рабочих коломенского вагоностроительного завода г. Струве. Эти квартиры расположены в селении Боброво, прилегающем к станции. Главное внимание отряда было обращено на жилище г. Дорфа, заведующего театром общества народных развлечений. Главный учредитель этого общества и председатель — фабрикант Струве. В этом театре, вмещающем до 1000 человек, происходили с разрешения полицейского начальства народные митинги. Рабочие посещали их весьма охотно и любили слушать как своих ораторов, так и ораторов из интеллигенции. К числу последних, по показанию свидетелей, принадлежал убитый помощник присяжного поверенного Тарарыкин.
Последние три митинга происходили без разрешения полиции и председателя общества; большая толпа народа выбила в двери стекло, отщёлкнула задвижку и таким образом вошла вовнутрь помещения, против воли заведующего театром г. Дорфа.
Есть основание думать, что на этот театр и на всех деятелей, связанных с ним, было обращено особое внимание вдохновителей отряда и составителей списка. Власти предполагали, что здесь происходили заседания стачечного комитета, где главари его и ораторы, агитируя и влияя своими речами на безработных людей, увлекали их к активной деятельности вооружённого восстания.
На самом деле… ничего подобного не было. На основании самого точнейшего расследования и показаний многих лиц, близко стоящих к передовому освободительному движению, я пришёл к такому заключению, что среди рабочих коломенского завода не было московского стачечного комитета, что во время объявления всеобщей политической забастовки 7 декабря коломенский завод был закрыт администрацией завода ещё задолго до этого времени, поэтому рабочие не могли сорганизоваться в правильный союз.
Ещё в конце октября рабочие паровозной кузницы просили заводскую администрацию повысить заработную плату; к этому требованию присоединились и остальные рабочие завода, числом около 7 тысяч, и прибавили ещё к тому требование уволить некоторых мастеров, наиболее ненавистных рабочим.
Администрация этих требований не удовлетворила, и после того, как рабочие с комическим торжеством вывезли за ворота на тачке мастера Якобсона, заведующая вагонными мастерскими, при участии демонстративного шествия с мётлами, рваными тряпками и заупокойным песнопением, администрация решила закрыть завод до Рождества.
Во время этих недоразумений администрации с рабочими, по предложению первых, из среды рабочих были выбраны депутаты для удобства ведения переговоров. Я остановился несколько подробнее на этих деталях для того, чтобы читателю яснее показать, что во время происшествия в Голутвине коломенский заводь не бастовал, по почину или решению рабочих. Прекращение работ произошло вследствие постановления администрации, а не рабочих; среди рабочих не было организованного стачечного комитета, который постановил бы закрыть завод, руководил бы или направлял деятельность рабочих.
Для властей было достаточно того, что в театре происходили митинги при большом стечении народа, чтобы счесть его очагом крамолы и революции.
Поэтому семёновцы обратили наибольшее внимание на участников митинга и начали с того, что окружили дом г. Дорфа, как заведующего театром, и произвели самый тщательный обыск.
Когда офицер вошёл к нему в дом, то спросил: «Где здесь студент Сапожков?» — Дорф указал на молодого человека, и солдаты набросились на него. По словам г-жи Дорф, его тормошили так сильно, что она обратилась к солдатам: «3а что тормошите его? Вы детей моих напугаете!»
Тогда его вывели на двор и окружили конвоем.
Офицер, обратившись к Дорфу, спросил:
— Где у вас оружие?
Получив отрицательный ответ, он начал обыскивать и из-за печки вытащил 2 револьвера.
Эти револьверы принадлежали гостям, которые пришли к ним пить чай.
Кроме Сапожкова тут находились: пом. прис. поверенного Тарарыкин, рабочий Зайцев, студент Свищов — сын коломенского доктора, рабочий Чудинов и г-жа Краснова.
Найдя револьвер, офицер приказал ломать печи. Когда кирпичи полетели в разные стороны под дружным напором штыков, офицер из боязни взрыва — в случае если бы там находились бомбы, — приказал действовать с большей осторожностью.
Никаких бомб не было найдено, также не найдено ничего предосудительного в записках, письмах и печатных изданиях.
Зайцева, Чудинова, Свищова и Краснову отпустили домой, а Дорфа, Сапожкова и Тарарыкина отправили под конвоем на станцию в телеграфную комнату, откуда... им уже не пришлись возвратиться.
Когда их увели, г-жа Дорфъ обратилась к семёновскому солдату и сказала:
— Что это значит, что вам нужно здесь? И так по всей России льётся кровь!.. Мало ли её уже пролито!
— А вот увидите ещё, сколько нынче крови прольётся! — ответил солдат.
После квартиры Дорфа обыскали театр, предполагая найти склад оружия, но ничего не нашли. Затем обыскивали частные квартиры рабочих и между прочим обыскали квартиру Чудинова, где жил рабочий Зайцев, только что отпущенный от Дорфа. Зайцев накануне выписался из больницы и, чувствуя себя совершенно нездоровым, лежал на диване у Дорфа, когда к тому явились солдаты. Оттуда его отпустили на свободу, но во второй раз при обыске на квартире Зайцева отправили в телеграфную комнату, откуда он также не возвратился.
Между прочим рассказывают, что солдаты, придя в одну квартиру, осмотрев помещение и стены, обратились к хозяйке и сказали:
— «Очень подозрительная квартира, картин по стенам развешано много, а царя нет! Надо хорошенько обыскать её»! Когда солдаты ушли, ничего не найдя, хозяйка с перепугу побежала скорее к соседям и вымолила у них царский портрет, который и приколотила на самое видное место, и только после этого почувствовала себя в безопасности.
При обыске у Сидорова были найдены в кармане 3 холостых гильзы; он служил на коломенском заводе в качестве рабочего. Ему было 17 лет. Ни в каких собраниях и митингах не участвовал; в дружине не состоял; был очень тихий и скромный.
Нужно заметить, что среди коломенских рабочих была организована собственная дружина для самозащиты против чёрной сотни, которая однажды напала на здание земской управы в то время, когда там с разрешения местной полиции собрался народный митинг. Черносотенцы выбили все стёкла и грозили сжечь здание. Пришлось вмешаться полиции, и благодаря деятельному участию исправника обошлось без человеческих жертв.
У рабочего Старостина обыск был произведён самый поверхностный; ничего не нашли; про него рабочие рассказывали, что он считался у них подозрительным человеком, так как состоял сыщиком в полиции; из-за него раньше много народа страдало; за последнее время он сильно изменился, участвовал на митингах, произносил речи, — рабочие стали лучше относиться к нему. В дружине не состоял. Его тоже отправили в телеграфную комнату, но почему — никто не мог дать ответа.
Таким же нелюбимым вначале рабочим был Мельников; потом его выбрали депутатом. Участвовал на митингах и иногда произносил речи. При обыске у него ничего не нашли. Он быль отправлен в ту же телеграфную комнату. Про чертёжника коломенского завода Абрамова свидетели показали, что он не участвовал ни на митингах, ни в собраниях, ни в дружине. Ему было всего 17 лет. В этот день он возвращался в 3-ем часу дня из заводской конторы к себе домой в деревню Боброво. Ничего не зная о приезде солдат, он беспечно беседовал со своим товарищем. В это время недалеко от него раздался окрик солдата: «Остановись! Руки кверху!» Абрамов, не обратив внимания, продолжал путь. Солдат бегом догнал его, схватил за шиворот и отправил в телеграфную комнату. Потом он тоже быль расстрелян.
Рабочий Пушков, проходя с двумя своими товарищами через переезд, был остановлен солдатами в 7-й раз. Каждый раз его обыскивали и отпускали. Такая неприятная процедура начала его раздражать, и когда его обыскали в последний раз и вновь отпустили, он не вытерпел и, чтобы посмеяться над ними, сказал: «Вот 10 раз меня обыскали, а в шапке-то и не посмотрели, а там бомба». Его сейчас же задержали и отправили в телеграфную комнату, где ожидала его смерть.
