Сын помощника мастера коломенского завода Стопчук, прогуливаясь со своей женой, был остановлен солдатами и подвергнут обыску. При нём и жене ничего не нашли и хотели уже отпустить, но в это время один из солдата спросил его фамилию.
Услыхав фамилию «Стопчук», его сейчас же арестовали и отправили в телеграфную комнату. Жену отпустили домой. Прощаясь с ней, Стопчук успокаивал её, говоря, что это недоразумение, что его сейчас офицер отпустить, так как ни в каких партиях, союзах и митингах он не участвовал. Но он больше не возвратился.
По показанию свидетелей, его расстреляли действительно по недоразумению, по ошибке, что подтвердилось на следующей день, когда к офицеру явился старик Стопчук и спросил его:
— За что убили моего сына?
— За то, что он участвовал в стачечном комитете, на митингах и собраниях и в союзах, — ответил офицер.
Старик на это возразил, что убитый сын его совершенно невиновен в этом, так как не только не принимал никакого участия, но даже избегал всяческие собрания и шёл против них. — «А вот у меня есть другой сын, который действительно бывал на сходках и митингах и даже ораторствовал! На это Риман ответил:
— «Печальное недоразумение. Тогда надо и того забрать и убить!» Но было уже поздно, так как тот скрылся; теперь его разыскивают.
[Читать далее]Про подобную ошибку — расстрела «по недоразумению» — свидетели говорят, называя студента Сапожкова. Убили Александра Сапожкова, который был совершенно ни в чём не повинен. Местная полиция была о нём хорошего мнения, как о спокойном и неопасном человеке. Солдаты разыскивали Николая Сапожкова, его брата, который значился в списке охранного отделения. Но солдаты его не нашли и перед отъездом своим поручили розыски местной полицейской власти. До сих пор Николай Сапожков не разыскан, несмотря на обещанную награду в 200 рублей тому, кто укажет полиции, где он находится.
По счастливой случайности Николай Сапожков избег смерти, которая была от него на волосок. В то время, когда солдаты громко кричали одному обывателю на улице селения Боброва: «где Сапожков? Укажи, где Николай Сапожков, — а не то застрелю тебя!» — Сапожков в это время проходил мимо них, соблюдая удивительное хладнокровие и спокойствие.
Его не узнали местные полицейские власти, так как он был одет в длинную шубу и папаху.
Вей эти события шли одно за другим с поразительной быстротой. В течение каких-нибудь 2—3-х часов все обыски были окончены. В телеграфную комнату доставлены 24 человека. Все они не знали, за что их арестовали, и с совершенным равнодушием и спокойствием относились к своей участи. Они ожидали, что их вызовут к офицерам, и те выяснят причину ареста.
Мог ли предполагать заводский чертёжник Плотников, возвращавшийся домой, что его убьют за пререкания по поводу многих обысков на пути его следования. Ведь он не совершил ничего преступного и если вызвал раздражение в солдате, отправившем его в телеграфную комнату, то только потому, что его самого солдаты раздражили бездельными, грубыми и многочисленными обысками.
Так и все остальные, не чувствуя за собой в большинстве случаев никакой вины или таковую вину, которая произошла от доверия к освободительным реформам, возвещённым царским манифестом от 17 октября, все арестованные ни минуты не предполагали, что они будут казнены без суда и следствия, без молитвы и причастия, не простившись с детьми и жёнами, не высказав им своей последней воли.
В 5 часов вечера, в начале шестого, полковник Риман, выстроив солдат в шеренгу по платформе вокзала, вызвал из телеграфной комнаты 12 человек и велел следовать им под конвоем на запасные пути к семафорной будке. Несчастные предполагали, что их ведут в вагон, чтобы отправить в Москву на дознание. Сторож N, отворив дверь на платформу, пропустил несчастных мимо себя, будучи уверен, что их отправляют в Москву. Они разговаривали между собою, держа себя весьма беспечно.
Последовать за ними сторож не посмел, но приотворил дверь и слушал. Через несколько минут сторож услыхал два залпа и затем много частых выстрелов. Тогда он понял, что произошло.
Когда арестованные прошли саженей 70 от станции вправо, по направленно к Рузаевке, туда, где на запасных путях стояли порожние вагоны, и поравнялись с угольным складом, немного не доходя до семафорной будки, раздался по ним по команде полковника залп, затем другой, и когда все упали и корчились на снегу от ран, их добили отдельными выстрелами.
Когда всё смолкло, и тёмная, безмолвная ночь скрыла от человеческих глаз совершённое убийство, старик-священник, окончив вечернюю молитву, выходил из храма, стоявшего недалеко от места преступления, и, услышав выстрелы, перекрестился. Он не думал, что это убивали невинных людей. Он не предполагал, что завтра таким же путём убьют его родного сына на станции Ашитково. Но это всё случилось. У отца Виноградова на другой день в 10 час. утра убили сына, начальника станции Ашитково.
Убили его ещё проще: взяв его из квартиры, обыскав, ничего не найдя, предложили ему следовать за офицером и солдатами. Его повели к пустым вагонам, и когда он поравнялся с ними, ему приказали идти дальше по направлению к лесу. Сделав несколько десятков шагов, без команды, по мановению руки полковника солдаты дали залп, и несчастный упал мёртвым.
О деятельности отряда в Ашиткове я расскажу отдельно, а теперь вернусь к тем 12 человекам, которые остались в телеграфной комнате.
Они не слыхали залпа, как предполагает сторож, но если и слышали, то не думали, какая ужасная участь их ждёт!.. Они не верили, что без суда можно убивать людей! Направляясь к тому же угольному складу, наткнувшись в темноте на трупы убитых, они тогда только сообразили, что их ждёт...
Но было поздно; один за другим залпы не дали сказать ни слова, ни звука!!..
Ряд отдельных выстрелов, быстрых и частых, покончил навеки их мученья!..
Я видел это место, где были убиты эти 24 ни в чём не повинных человека. В стене угольных кирпичей имеется много углублений от пуль. Всего больше этих углублений сделано на половине высоты человеческого роста. Надо думать, стреляли им в живот.
К 6 часам вечера закончились операции полковника Римана на вокзале. Никто, кроме активных деятелей его, не знал о случившемся. Все вдовы и сироты были твёрдо уверены до самого утра, что их мужья, отцы и братья арестованы, и что поэтому они и не могли вернуться к своим семьям на ночь…
Всю ночь семья Надежиных не ложилась спать, ожидая с часу на час, что вот-вот сейчас вернётся сам Надежин, и тогда они спокойно уснут. В воздухе чувствовалось что-то зловещее; мёртвая тишина на станции, холодное равнодушие часовых и гнетущая неизвестность невольно настраивали человека самым мрачным и подавляющим образом.
Утром, когда было ещё темно, Надежина послала вновь сына на разведки.
«Ничего не узнал» — был его ответ, несколько раз он ходил туда и всё безрезультатно. В это время прибежала маленькая девочка вдовы Шелухиной и говорит:
- У нас папы нет со вчерашнего вечера!..
- У нас тоже нет, — ответила Надежина.
Через несколько минут вбегает сын-гимназист и с возгласом:- «Убили, всех убили!!!» — падает на скамью в передней.
Слово «убили», как искра, разнеслось по всей местности, от одного к другому, из жилища в жилище.Одни от ужаса не могли понять, где, кого, за что убили. Другие, наоборот, содрогнулись от простоты и ясности представления, что так должно случиться: «они» для того и прибыли сюда, чтобы пролить кровь... убить!
Многие вдовы пошли на станцию искать свои трупы, но и тут они ошиблись; в ответь получили, что все закопаны в яме. Другие вдовы так и не ходили никуда. В немом исступлении оставались они дома под гнетущей тяжестью рокового вопроса: «за что?».
Одна молодая барышня Абрамова, разыскивая своего брата, рано утром отправилась по запасным путям на станцию и, встретив ремонтного рабочего, спросила, не знает ли он, где её брат?
— А вот сейчас его повезли на подводе вместе с остальными убитыми в яму закапывать! — ответил рабочий.
Она опрометью побежала по указанному направлению.
На краю голутвинского кладбища на чистом снегу ясно обрисовывалась яма, большая, глубокая. В длину две с половиной сажени, в ширину сажень.
Около ямы оставались два воза с трупами, на каждом по 13 человек. Около воза хлопотали ремонтные рабочие. Присутствовали здесь солдаты, местные жандармы и полицейская власть.
Двое рабочих брали трупы за ноги и за голову, подносили к яме и передавали двум другим рабочим, находившимся на дне ямы. Tе укладывали их рядом, головой к церкви. В каждом ряду улеглось по 10 человек.
Лица их были искажены. Большие муки терпели они, прежде чем смерть пресекла их жизнь.
Некоторые лица были окровавлены, особенно у пом. прис. пов. Тарарыкина.
Трупы в большинстве случаев были прямы, за исключением трёх, согнутых так сильно, что их пришлось положить сверху. В числе этих трёх оказался старик рабочий Зайцев.
Их хоронили в шубах, сверху побросали на них галоши и шапки. Только один труп был раздет, в одной рубашке, которая была вся в крови.
…
Священник пришёл служить панихиду, когда могила была уже зарыта.
Вещи, деньги, находившиеся при убитых, никому не были возвращены.
У многих из них, по показаниям свидетелей, были деньги, золотые часы, цепочки. У поверенного Тарарыкина было 300 рублей денег, у Дорфа 27 руб. У нач. станции Надежина были казённые деньги.
В то время, когда повезли трупы на кладбище, отряд солдат под командой Римана двинулся с пушками и пулемётами на завод Струве. Пушки были угрожающе поставлены против конторы завода…
Риман предупредил администрацию завода, что если будет сделан хоть один выстрел рабочими, то он разгромить его пушками и сровняет с землёю.
Всё обошлось мирно, никаких выстрелов не было, и солдаты, постояв до вечера у завода, обыскав лишь пальто рабочих на вешалках, возвратились назад на станцию Голутвино.
Затем стали собираться в дорогу и во вторник, т. е. на третий день, уехали назад в Москву. Перед отъездом служили молебен. Послали за священником Виноградовым, у которого солдаты того же отряда убили сына; он отказался и не пошёл.
Не молебен надо было служить, а панихиду до убиенным!..
Вместо него молебен служил отец Никифор, провозгласил многолетие Семёновскому полку и в слове пастыря, обращённом к молящимся, воздал хвалу отряду полка, уничтожившему крамолу и водворившему мир и спокойствие.
Они уехали, оставив небольшую часть солдата ещё дня на три.
Уезжая, поручили местной полиции искать крамольников, значащихся в их списках, и убивать их. В числе таких крамольников они указали на студента Николая Сапожкова, Бронислава Старкевича, рабочего Криворотова и др.
Криворотов имел неосторожность после отъезда солдат возвратиться к себе в семью. Нагрянула полиция, сделала обыск и увела Криворотова; он был убит и похоронен в отдельной небольшой могиле рядом с братской, где похоронены 26 человек.
Где убили Криворотова, кто убил и каким образом, никто не знает.
…
После всего происшедшего местное население чувствует себя крайне подавленным. Среди рабочих одно время была паника, и когда однажды утром кажется на третий день пребывания отряда, солдаты произвели обыск и отняли паспорта у троих рабочих, они побежали скорей в мужской Коломенский монастырь к монаху отцу Иоанникию исполнить свой последний христианский долг — исповедаться и причаститься.
Отец Иоанникий исповедал их, но когда они подошли к причастию, и отец Фёдор узнал причину, побудившую их обратиться к молитве и причастию, то он испугался возможности понести за это ответственность, начал кричать на них при всём народе, отказал им от причастия, говоря: — «Сегодня вы может быть будете расстреляны, а я буду давать вам причастье. Завтра, если вас не расстреляют, приходите». Так они и ушли из церкви, не причастившись.
Эта картина с натуры, обрисовывающая местное духовенство и его понимание пастырского долга, записана со слов того рабочего, который получил отказ от причастия.
Она хорошо рисует также ту панику, тот ужас, который переживало все население, когда достаточно было явиться солдату в квартиру, чтобы хозяин её почувствовал себя приговорённым к смерти.
…
Мне удалось получить свидетельские показания матери Криворотова и жены его, которые присутствовали при разговоре во время ареста, после которого через четверть часа он был расстрелян по указанно семафорщиков, слышавших выстрелы; место расстрела находилось в 20-ти шагах от семафорной будки.
Около 11 часов вечера, 20 декабря, когда в доме Криворотова все спали, раздался сильный стук в дверь. Старуха-мать подошла к двери и спросила:
— «Кто там»?
Не получая ответа, она решила не отпирать двери, но сын её запротестовал и сказал ей, чтобы отперла. Тогда вошли трое мужчин, хорошо знакомых обитателям этого дома: старший городовой Семён Иванов, сильно выпивший, младший городовой Василий Коньков и железнодорожный жандарм. Последний не хотел входить без огня и требовал, чтоб осветили квартиру. Более храбрый Иванов подбодрил своего приятеля, уверив что кроме семьи Криворотовых здесь никого нет.
Надо думать, что, идя на это преступное дело, совесть их пугалась кровавым призраком готовящегося злодеяния, и им приходилось подбадривать друг друга.
Василий Криворотов лежал в постели, когда они вошли к нему в комнату при свете зажжённой лампы. Он очень удивился, увидав их: поздоровался с ними за руку, так как хорошо быль знаком с ними, и спросил:
- Иванов! по какому делу ты пришёл ко мне?
- Вставай, Василий, одевайся! Пойдём с нами на станцию, дело есть! — равнодушно ответил Иванов.
Но от этих простых слов Криворотов пришёл в ужас и перед своими очами увидал смерть. Холодные равнодушные слова «пойдём на станцию» носили отпечаток смерти, могильное дыхание которой чувствовалось вокруг, чувствовалось на этих равнодушных лицах, пришедших сюда с маской дружелюбия и приятельства.— За какими делами мне нужно на станцию идти? — с дрожью в голосе и с ужасом спросил Криворотов.
— Ах! Вася, нужно идти к допросу, там ждут тебя! — сказал Иванов.
— Неправду говоришь, Иванов! Зачем обманываешь меня — воскликнул Криворотов; — я ведь не маленький; после того, что совершилось здесь, и когда я знаю, что Семёновского отряда в Голутвине больше нет, то допроса тоже не может быть на станции; если же ты зовёшь меня туда, значить с целью убить! Скажи правду, Иванов! не томи меня! Я догадываюсь, что хочешь убить!.. Если бы звали меня в часть, тогда дело другое!..
— Какой ты, Вася, дурак! Не слыхал, что ли, на молебне говорил полковник, что больше никого убивать не станут. Ну чего тогда бояться? Какой тут расстрел? Одевайся-ка скорее и идём!
— Нет! Я не пойду! — категорически запротестовал Криворотов.
Не успел он кончить фразы, как к нему с злобным лицом подскочил жандарм, приставил револьвер к груди и сказал:
— Так ты не пойдёшь?.. Не будешь одеваться!? Бедная старушка-мать так напугалась, что сама начала уговаривать своего Васю идти скорее на станцию, не сердить жандарма, так как там ему ничего худого не сделают; а если будет сердить, то ему же хуже будет.
О sancta simplicitas! Она сама торопила своего любимца под расстрел. Желая смягчить гнев жандарма, она — мать его — уговаривала не прекословить ему и идти на смерть скорее, без борьбы, без сопротивления!..
Он начал медленно одеваться, а Иванов ему любезно помогал. Когда же он прощался со старухой и с женой, Иванов предупредительно заметил ему:
- Чего так трогательно прощаешься? чай, не на смерть идёшь!..
Сколько в этой хитрости скрыто лукавства и в то же время жестокости! Знать, что человек через 10 минут будет им убит, благодушно беседовать с ним и не дать ему приготовиться к смерти, проститься с близкими...Когда его повели из дома, жена не вытерпела, выбежала за ним и закричала, захлёбываясь в рыданиях; также и старуха-мать бросилась во двор. Вася остановился и крикнул им:
- Саша! Маманя! не плачьте! если что случится, знайте — я безвинный иду!
Больше его не видали.Даже и трупа не видали.
Его привели на станцию, поставили на то место, где два дня тому назад было убито Риманом 26 человек, около угольной стенки брикетов, недалеко от семафорной будки.
Дали в него несколько выстрелов и убили…
Интересна ещё следующая подробность: когда жена обратилась в полицию за свидетельством о смерти мужа, то ей не хотели его давать с таким указанием, что он убит на 21-е декабря, т. е. когда семёновцев уже не было на станции, а хотели написать свидетельство, что Криворотов убит 19 декабря, при семёновцах. Эта подробность имеете громадное значение. Местная полицейская власть, совершив кровавое преступление, боялась нести за него ответственность и хотела свалить всё на офицеров карательного отряда; поэтому в официальном свидетельстве предпочитала сделать подлог в числах...
