К числу популярных книг о великой войне, написанных после ее окончания, несомненно, относятся переведенные на все европейские языки работы Эмиля Людвига и Фишера.
С необыкновенной убедительностью рассказывает Людвиг, как люди 1914 года вели борьбу за свои планы, приводили их в исполнение, решали судьбу управляемых ими народов и как от всех их вожделений, надежд и полных горделивого величия слов остались лишь груды мусора и обломков. «Ложь, легкомыслие, страсть и трусость тридцати дипломатов, властелинов и генералов, обратили миллионы мирно настроенных людей на четыре года в убийц, разбойников и поджигателей. Ни один народ не сделал прочных приобретений, но все потеряли то, что может быть восстановлено лишь в течение многих десятилетий».
…
Политическая ошибка русского правительства, объявившего мобилизацию, была использована Германией для вовлечения России в войну. Берлин, очевидно, разделял точку зрения Дельбрюка и предпочел с самого начала видеть Россию своим противником, чем предоставить ей возможность выбора подходящего момента для своего вмешательства. В том, что такое вмешательство несомненно последует, в Берлине не сомневались и удивительной склонности русского человека исключать из всех представившихся возможностей те именно, которые просты и наиболее естественны, там не знали и ее не учитывали.
Каковы же были мотивы, побудившие русскую дипломатию дать желательный немцам повод к вовлечению России в войну? Экономическое владычество, к которому стремилась Германия и которое привело к европейской войне, по убеждению Сазонова, Россию непосредственно не затрагивало. Наши интересы, пишет он, сводились к овладению собственным рынком и проникновению русских товаров на Ближний Восток.
[Читать далее]Причины нашего вступления в мировую войну лежат в другой плоскости.
После объединения германских государств в одну империю в России создалось движение, ставившее себе целью такое же объединение всех славянских народов под эгидой России. Движение это, получившее название «панславизма», было не народным, а чисто литературным и объединяло лишь некоторые круги русской интеллигенции. Но в Дунайской монархии и на Балканах это движение охватило очень широкие круги славянского населения. При этом, однако, о «всеславянском союзе» там не было и речи, и каждое государство преследовало только свои частные, эгоистические интересы.
В Петербурге дело сложилось иначе. Тут образовалась так называемая Игнатьевская школа министров иностранных дел, из которой вышли министры Извольский и Сазонов. Их воззрения на задачи России как объединительницы всех славян поддерживали Великие князья Петр и Николай Николаевичи, женатые на родных сестрах, дочерях князя Черногорского. Эти Великие князья совместно с Извольским, а затем и Сазоновым, и убедили Государя, что задача его царствования заключается в установлении гегемонии России над балканскими славянами. Для каждого русского, пишет Сазонов в своих «Воспоминаниях», господство над проливами служило и будет служить предметом горячих надежд и желаний. «В 1914 году русский народ не утратил еще сознания своего национального существования, и это сознание неотразимо ощущал в области внешней политики. Необходимость приступить к разрешению вопроса о проливах выступала на первый план с такой силой, с такой обязательной очевидностью, с какой она никогда не представлялась ни одному государственному деятелю времен Екатерины или Николая I. Я давно сознавал, что процесс исторического развития русского государства не мог завершиться иначе, как установлением нашего господства над Босфором и Дарданеллами». «Положение России, — пишет министр, — отличалось от положения остальных европейских государств тем, что они не были призваны к исторической роли, которую Россия играет со времени воцарения Романовых, и которая проявилась не только в создании великой империи, но и в выполнении такой громадной культурной задачи, как освобождение и призвание Балканских народов к свободной политической жизни... Нападение центральных держав в 1914 году поставило Россию в необходимость выйти из роли наблюдателя и поставило вопрос о проливах, иными словами, о нашей безопасности на Черном море, на очередь вопросов, требовавших скорейшего разрешения».
Итак, причины, побудившие министра Сазонова склонить Царя к активному участию в Европейской войне, сводились к трем мировым задачам России: овладению проливами, объединению славянства и поддержке престижа ее на Балканах путем заступничества за младшего брата — Сербию.
…
Среди всех стоявших у власти людей только три человека имели мужество открыто высказаться против войны. Этими людьми были: Григорий Распутин, опальный сановник граф Витте и наш посол в Северной Америке барон Розен. Граф Витте с самого начала войны утверждал, что Россия будет первой из тех, кто попадет под колесо истории. До последних дней своей жизни он не переставал призывать к немедленному, во что бы то ни стало, прекращению войны. Барон Розен в своей мало распространенной брошюре, ссылаясь на опыт Японской войны, доказывал полную невозможность воевать с Германией и утверждал, что только немедленное заключение с нею мира может избавить Россию от неизбежной гибели.
Для русского народа война была и осталась чуждой и ненужной, и на стороне Царя оказались лишь промышленники, чиновники и то высшее военное начальство, телефоны которых портились, когда этого требовали их личные честолюбивые замыслы.
Преждевременной была война и для армии. В 1909 году, то есть за 5 лет до Европейской войны, когда под председательством Государя состоялось совещание по поводу аннексии Боснии и Герцеговины, тогдашнему военному министру, генералу Редигеру был поставлен вопрос: «Готовы ли мы к активной деятельности?» Он ответил на него отрицательно. Министр юстиции Щегловитов предложил другой вопрос: «Способны ли наши вооруженные силы оградить страну от вторжения в ее пределы?». Редигер категорически ответил, что «наши вооруженные силы совершенно не боеспособны». Из его объяснений, вызвавших тогда общий испуг, оказалось, что Японская война совершенно истощила нашу материальную часть. Что же касается военной части, то демобилизация и внезапное сокращение сроков службы расстроило ее кадры.
Нашу полную неподготовленность к войне сам Сазонов считал неоспоримым фактом, и безрассудство воевать было настолько очевидно для всех, что в 1913 году, то есть всего за год до войны, В. Ленин писал Горькому: «Война России с Австрией была бы очень полезной для революции штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иосиф и Николаша доставили бы нам это удовольствие». А величавый в своей силе Столыпин не раз говорил Сазонову, что «для успеха русской революции необходима война. Без нее она бессильна».
И несмотря на все это, мечты о Константинополе и проливах, фантастический бред о призвании России к объединению славянства и политический сентиментализм оказались сильнее всех доводов разума, и фантазер министр, вместе с не обладавшим самостоятельным умом монархом, при молчаливом одобрении всего их окружения, пошли на разгром своей собственной страны и втянули ее в военную авантюру, стоившую миллионов жизней и приведшую государство к неслыханной катастрофе. И все это произошло в какие-нибудь полчаса, как будто дело касалось увеселительной прогулки.
Ноябрьские дни 1920 года. На улицах Константинополя всюду слышна русская речь и толпами бродят по ним русские генералы, офицеры, моряки и солдаты. В Босфоре целая армада русских военных судов с красующимся на них Андреевским флагом и доносящимся по вечерам пением православных молитв. Что это? Осуществление сновидения Сазонова? Нет, это не победители, воздвигающие крестов на Св. Софии, не хозяева Константинополя и не владетели проливов. Это спасшиеся остатки великой когда-то армии, обломки разгромленной русской государственности и толпы жалких, не имевших чужого приюта эмигрантов.
Мечта — прекраснейшая Дульцинея, действительность — безобразная Альдонса.
