Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Category:

А. Р. Раупах о Николае II, Александре Фёдоровне и Распутине. Часть II

Из книги Александра-Роберта-Карла-Рихарда Робертовича фон Раупаха "Лик умирающего".

Императоры Николай I, Александр II и Александр III обла­дали такими чертами индивидуальности, которые делали их наглядными выразителями самодержавной власти. Слабый и безвольный Николай II воплощал в себе лишь уцелевшую форму, без выветрившегося содержания. И больная, страдающая отсут­ствием умственного равновесия женщина обратила его в свое безвольное оружие.
Государь и его семья жили в Царском Селе затворниками, приходившими в соприкосновение с внешним миром через круг придворные, который, как и всякая камарилья, в большинстве своем состояла из маленьких людей, боровшихся между собой на почве личных самолюбий и интриг. Большинство из них нена­видело Распутина, считая близость его к монарху придворным скандалом. Попытки открыть Государю и его супруге глаза на личность старца и те нелепые, иногда даже гнусные сплетни, кото­рыми объяснялось влияние безграмотного сибирского мужика на назначения высших должностных лиц, делались Царю неод­нократно. Упрямый Царь давал, однако, всем этим попыткам решительный отпор. Тогда одни, как адмирал Нилов, покорно смирялись, другие, как генералы Дрентельн и Орлов, выходили из придворной среды и покидали столицу. Людей типа Дрентельна и Орлова были единицы, а типа адмирала Нилова — сотни. А так как всякое явление характеризуется признаками не случайными, а общими, то положение в придворной сфере надо определять не как единоличное, а как многоликое распутинство.
Среди правых всегда было мало людей, искренне преданных идее самодержавия. Во время распутинской эпопеи эти органи­зации измельчали, а сильнейшая из них, союз Михаила Архан­гела в лице Пуришкевича, стал в открытую оппозицию и, по-видимому, подготовлял почву для дворцового переворота.
[Читать далее]

Рост дороговизны, исчезновение продуктов и неудачные меры борьбы с этими явлениями с каждым днем увеличивали и недовольство правительством, и поиски выхода из становив­шегося все более и более напряженным положения. Говорили о «Думской петиции», о тайной организации офицеров, готовя­щих «дворцовый переворот», прелюдией которого считали убий­ство Распутина. Обыватель, озлобленный повышением цен и все большим исчезновением с рынка продуктов первой необходи­мости, ругал самыми нецензурными выражениями все прави­тельственные мероприятия. Озлобленность была такая, что самые прекраснодушные люди стали верить в спасительность политических убийств, а появившиеся как грибы после дождя такие газеты как «Луч», «Летопись», «День», «Русская Воля» и другие, с крайне оппозиционными статьями, поку­пались нарасхват. На фабриках и заводах начались сходки и забастовки, которые, хотя и имели случайный, неорганизо­ванный характер, тем не менее требовали иногда вмешательства полиции и сопровождались насильственными против нее дейст­виями.
В ускорении процесса разрушения государства большую роль сыграли два события: речь П. Н. Милюкова в Государственной Думе 1 ноября и убийство Распутина 17 декабря.
Не знаю, нашелся ли бы в какой-нибудь другой стране безу­мец, который во время величайший войны, в роли ответствен­ного политического деятеля, с парламентской кафедры бросил бы в страну по адресу ее правительства ужасное слово «измена». День первого ноября 1916 г., когда оно было произнесено, анналы русской революции не без основания считают началом.
Как от упавшего в воду камня, от этого слова стали расхо­диться круги, всколыхнувшие все без исключения слои русского общества. Отвратительное слово это сразу освободило массового обывателя от всякой нужды вникать во все сложные причины необычных и тягостных для него явлений момента. Не будучи подготовленной к вдумчивой оценке политических событий, чело­веческая пыль всегда предпочитает сложным формулам формулы простые. Поэтому всего охотнее она верит такому аргументу, который, являясь универсальным, открывает сразу все храни­лища ее умственного багажа.
Немецкое происхождение непопулярной Государыни уже и раньше создавало соблазнительную мысль объяснять неудачи войны не собственными недочетами, а возможностью если не измены, то, быть может, нахождением в ее окружении лиц, близ­ких к германскому генеральному штабу. Но когда популярный политический деятель, прославленный лидер конституционно-­демократической партии, издатель влиятельной газеты и мно­голетний лидер русской интеллигенции совершенно недвусмы­сленно намекнул на возможность со стороны Александры Федо­ровны государственного предательства, тогда стали беспомощно разводить руками уже не только одни легкомысленные люди, широкие массы пошли еще дальше и начали прославлять «герой­ство и мужество» Милюкова. Можно, конечно, сказать, что в то время над династией была уже начертана валтасарова надпись; но что же все-таки следует думать о враче, который к умира­ющему больному вместо требуемого его недугом ледяного мешка применил бы горячительные припарки? По отношению к покой­ной Государыне, это была самая безобразная клевета, ибо ни у одного народа и ни в какие времена не было и не могло быть Царицы, которая предала бы врагу то государство, в котором царствовал ее муж и должен был царствовать ее сын, тот безгра­нично любимый долгожданный мальчик, за будущность которого, искалеченную наследственным недугом, Александра Федоровна дрожала всеми фибрами своего существа.
Мотив есть сердце и грудная клетка всякого разумного чело­веческого действия. Поступки без мотива представляются нам нелепыми и бессмысленными. Каким же мотивом со стороны Государыни обосновывалось брошенное ей Милюковым обви­нение в государственном предательстве? Немецкое происхож­дение? Но ведь все же знали, что Александра Федоровна менее всего была немкой. Еще ребенком ее увезли в Англию, там она воспитывалась, росла и там же оставалась до замужества. Знали так же все, что при дворе немецкий язык был в загоне, что Государыня избегала на нем говорить и что даже царские дети владели им очень плохо.
Итак, с одной стороны Вильгельм с чуждой Германией, а с дру­гой Россия, — где прожито почти четверть века, где и должен царствовать ее сын.
Каким гнилым умом надо обладать, чтобы при этих условиях в нем могла зародиться нелепая мысль об измене?
Считаю себя совершенно некомпетентным в оценке научной и политической деятельности профессора П.Н. Милюкова. Но как рядовой обыватель я все же в праве искать ответы на вопрос: как мог этот человек быть в течение многих лет лидером всей нашей интеллигенции? Вопрос этот тем мучительнее, что ведь в мудрости поговорки «каков поп, таков и приход» — сомне­ваться не приходится. Много лет подряд я следил за всеми крупными выступлениями Милюкова в Государственной Думе, читал его речи и статьи и всегда выносил впечатление, что в его голове собраны целые залежи всякого рода знаний, но то, что французы называют «justess de lesprit», то есть здравый смысл, отсутствует в ней совершенно. От всякого выступления Милюкова можно было ожидать каких угодно заключений, за исключением только тех, которые просто и естественно выте­кали из сути дела. Он всегда открывал Америку, и я совершенно уверен, что если бы у этого человека зачесалось правое ухо, он непременно стал бы чесать его левой рукой. А между тем десятки напечатанных томов. Это, конечно, заслуга, но ведь, с другой стороны, не лишено основания сделанное кем-то наблюдение, что умный человек вовсе не тот, в голове у которого много мыслей, так же как великий полководец не тот, у которого много солдат.
Собранный членом Чрезвычайной следственной комиссии Рудневым материал по делу об убийстве Григория Распутина состоял из полицейского и следственного расследований, произ­веденных при участии и под непосредственном наблюдением высших судебных властей. Установленная этим расследованием картина убийства была очень обстоятельно разработана, и, насколько помню, никакими новыми допросами и следствен­ными действиями Руднев ее не дополнял, ограничившись лишь систематизацией собранного материала.

Юсупов, бывавший у Распутина, знал о его желании позна­комиться с молодой и красивой графиней П., а потому было решено, под предлогом познакомить с этой хорошенькой женщи­ной, заманить Распутина в Юсуповский дворец на Мойке и там отравить. Узнав от Юсупова, что яд (цианистый калий) он получил от депутата В. А. Маклакова, Пуришкевич решил предложить последнему принять активное участие в деле, но тот от этого уклонился, пообещав однако, «если что-нибудь выйдет не гладко, помочь юридическим советом и выступить защитником на суде». «Но вот о чем я Вас горячо прошу, — с живостью добавил Мак­лаков, — если дело удастся, не откажите немедленно послать мне срочную телеграмму в Москву, хотя бы такого содержания: „Когда приезжаете". Я пойму, что Распутина уже не существует и что Россия может вздохнуть свободно». «Типичный кадет» — справедливо замечает по этому поводу Пуришкевич. Желая исполнить «пат­риотический долг», соучастники не в меньшей степени хотели, чтобы это исполнение осталось для них безнаказанным, а потому весь план убийства определился теми мерами, которые саперы называют «самоокапыванием».

Чтобы получить представление о том впечатлении, которое произвело убийство Распутина на широкие массы, достаточно взять номер любой газеты того времени. В течение нескольких недель все, не исключая и военных известий, потеряло свой интерес. Эзоповский язык, к которому приходилось прибегать ввиду запрещения называть имя Распутина, создавал еще только большой интерес к делу. Для каждого стало ясно, что дни дина­стии, связанной с убитым «старцем», сочтены.
Впоследствии, когда в качестве члена Чрезвычайной следст­венной комиссии, расследовавшей дело генерала Корнилова, я допрашивал бывшего Начальника штаба, генерал-адъютанта Алексеева, он утверждал, что с момента убийства Распутина считал войну для России проигранной. Заполнившие столбцы всех газет и разного рода подпольных листовок сведения об убийстве Распутина, обычно сопровождавшиеся скандальной хроникой его жизни, до такой степени уронили авторитет Вер­ховного Главнокомандующего Императора Николая II и Царицы, что имена их произносились не иначе, как с прибавлением к ним данной Распутину нецензурной клички. В армии ходила острота: «Царь с Егорием, а Царица с Григорием».
Результат убийства Распутина ударил дальше намеченной цели и даже намного дальше, ибо исполнителям его и в голову не приходила, конечно, та оценка, которая из уст в уста стала передаваться в низших народных слоях: «Из нас, мужиков, только один и дошел до Царя, так и его проклятые господа убили».

Изложенное состояние всех элементов государства привело к тому, что правительственная машина, работавшая и до того без достаточной налаженности, стала к началу 1917 года давать такие перебои, которые явно для всех свидетельствовали о неиз­бежности изменений в положении вещей. Где должны были произойти эти перемены и в какой именно части государст­венного тела будет произведена первая операция, на это указы­вали милюковская речь 1 ноября и убийство Распутина.
Такие люди, как Великий князь Дмитрий Павлович и князь Юсупов, обладать особым государственным смыслом, конечно, обязаны не были и могли не задаваться вопросом, перенесет ли расслабленное государственное тело задуманную ими операцию, и не повлечет ли она за собой потрясение, угрожающее самой жизни больного организма? Но профессор истории и долго­летний политический деятель Милюков, утверждавший, что в «одно и то же время» можно делать революцию и вести тяг­чайшую войну до «победного конца», несомненно уподоблял себя бессмертному гоголевскому Ноздреву, который, угощая своих гостей вином, уверял их, что его вино особенно замеча­тельно тем, что в «одно и то же время» оно является и бургунд­ским и шампанским.
Начавшаяся после речи Милюкова и убийства Распутина оппозиция всему правительственному к концу 1916 года приняла такие размеры, что Царя стали покидать уже члены его соб­ственной семьи. В ноябре ему писал о необходимости измене­ния политического курса Великий князь Георгий Михайлович. За этим письмом последовало обращение аналогичного содер­жания со стороны Великого князя Николая Михайловича. В декабре Великий князь Александр Михайлович уже прямо указывал Царю, что существующее правительство подготав­ливает революцию. Тогда же жандармский генерал Спиридович в докладной записке, обрисовав положение страны, пред­сказал совершенную неизбежность революции, и притом не политической, а социальной, с конечной победой партии боль­шевиков.

«Царь после отречения долго гулял между поездами, спо­койный на вид». Подавленный всем происходящим, генерал Дубенский стоял у окна своего вагона и плакал. В это время мимо вагона прошел Царь с герцогом Лейхтенбергским, весело посмотрел на Дубенского, кивнул и отдал честь. «Тут, — говорит Дубенский, — возможно, выдержка, или холодное равнодушие ко всему. После отречения у него одеревенело лицо, он всем кланялся и протянул мне руку, и я эту руку поцеловал. Я все-таки удивился, — Господи, откуда у него берутся такие силы, он ведь мог к нам не выходить. Когда он говорил с Фредериксом об Алексее Николаевиче один на один, я знаю, он все-таки заплакал. Когда с С. П. Федоровым говорил, ведь он наивно думал, что может отказаться от престола и остаться простым обывателем в России. „Неужели вы думаете, что я буду интри­говать, я буду жить около Алексея и его воспитывать. После отречения Царь сказал только: „Мне стыдно будет увидеть ино­странных агентов в Ставке и им неловко будет видеть меня. — Слабый, безвольный, но хороший и чистый человек, он погиб из-за Императрицы, ее безумного увлечения Григорием. Россия не могла простить этого».
Генерал Дубенский, однако, находил, что Царь не имел права отказываться от престола таким «кустарным образом» — «Он отрекся от престола, как сдал эскадрон».

Гучков, которому все предшествующие события не были из­вестны, поразился той легкостию, с которой удалось отречение. Обыденность сцены произвела на него такое сильное впечатле­ние, что ему пришло в голову, что он имеет дело с ненормаль­ным, с пониженной сознательностью и чувствительностью. По впечатлению Гучкова, Царь был совершенно лишен трагического понимания события: при самом железном самообладании мо­жно было не выдержать, но голос у Царя как будто дрогнул только тогда, когда он заговорил о разлуке с сыном.

Нико­лай II по личным своим качествам на крупные роли способен не был.







Tags: Александра Фёдоровна, Кадеты, Милюков, Николай II, Распутин, Рокомпот
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments