Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

А. Р. Раупах о гражданской войне. Часть I: Сибирь (начало)

Из книги Александра-Роберта-Карла-Рихарда Робертовича фон Раупаха "Лик умирающего".

Первый толчок к борьбе против советской власти дало вы­ступление чехословаков... Начатая ими борьба с большевиками велась без всякого плана и никакого определенного задания не имела, но так как силы красных в то время и по боевой подготовке, и по численности были незначительны, то шла она с большим успехом, в особен­ности, когда к чехам стали присоединяться составленные из офицеров добровольческие отряды. Скоро и с легкостью были захвачены целый ряд лежавших на Волге городов, в том числе и Казань с хранившимися в ней сотнями миллионов кредитных билетов и императорским золотым запасом в 651 миллион золотых рублей. Одновременно чехословацкий капитан Гайда, пользуясь слабостью утвердившегося в Сибири правительства большевиков, сверг его.

С 1918 года вся Восточная Сибирь находилась во власти партизанских отрядов, предводительствуемых атаманами: гене­ралом Семеновым, полковником Калмыковым, есаулом Орловым и другими. Поставив себе целью создать автономный Дальний Восток и стать его хозяевами, атаманы образовали тайный союз с генералом Ивановым-Риновым и начальником штаба русских войск генералом Хрещатицким, и через их агентов-вербовщиков сманивали молодых солдат из регулярных войск в свои отряды.
Чтобы привлечь к себе молодежь, придумывались разные способы, между прочим, и самые попугайские формы одежды, украшавшиеся всевозможными эмблемами вроде таинственных кружков на погонах с замысловатыми закорючками, символизи­ровавшими петлю, предназначенную для вешания красных. Ор­ганизации эти между собой ссорились, занимались интригами и провокацией, и служившая в них молодежь была обречена на гниение. Над населением они творили невероятные безобразия. Насиловали женщин, жгли целые деревни и беспощадно гра­били. Безобразничали так, что за две недели в отряде генерала Семенова семь офицеров не выдержали и лишили себя жизни.
Объявив себя спасителями отечества от большевицкой заразы, партизанские отряды в действительности были организациями чисто анархическими, служившими интересам тех иностранцев, которые давали им деньги, и только до тех пор, пока эти деньги давались. Сами атаманы и окружавшие их банды насильников-интриганов и темных дельцов, прикрываясь высокими и святыми лозунгами, преследовали единственно свои личные, честолю­бивые и корыстолюбивые интересы. Влиятельнейший из них генерал Семенов, украсив себя в Монголии княжеским титулом, вел в Харбине такую безобразную и пьяную жизнь, что субсиди­ровавшие его японцы, возмущенные афишируемой им связью с кафешантанной певицей Машкой Шерабан, которую он зава­ливал бриллиантами, значительно ограничили даваемую ему субсидию. Тогда генерал Семенов предложил соперничавшим с японцами американцам свои услуги по защите и проведению в стране их интересов, а его соратники не стеснялись говорить: «Нам что, доллары еще лучше йен!»
[Читать далее]Было совершенно необходимо либо заставить атаманов пе­рейти на курс общей государственной работы, либо, ни перед чем не останавливаясь, беспощадно их истребить. Ни того, ни другого сделано не было, и во время сибирской эпопеи атаманы явля­лись одним из главных препятствий к водворению на Дальнем Востоке Сибири порядка и законности. Они работали на боль­шевиков гораздо успешнее проповедей Ленина и Троцкого.
Победоносное наступление белых сибирских войск на ближ­нем востоке, то есть на Уральском фронте, к началу 1919 года уже окончилось. Командированный туда Лениным Сталин привел деморализованную красную армию в порядок и оттеснил белые сибирские войска к Уралу, заставил их очистить города Уральск и Оренбург. В апреле 1919 года отступал уже весь фронт.
Фронт этот, тянувшийся с севера до Оренбурга, то есть на расстояние около тысячи верст, защищался четырьмя белыми армиями. Численность их по отчетностям определялась в 700-800 000 ртов, но количество штыков составляло не более одной десятой этой цифры и не превышало 80 000 бойцов. Все ос­тальное составляли штабы и управления, разбухшие до такой степени, что, например, в управлении инспектора артиллерии одного из корпусов было восемь генералов, а во всем корпусе семь пушек.
В штабах и управлениях устраивались бесчисленные родст­венники и близкие разного рода власть имущих людей, а когда разрешено было заменять писарей машинистками, то все штабы переполнялись женами, сестрами, кузинами и сердечными сим­патиями. При эвакуации только одного из многих управлений западной сибирской армии было вывезено 502 женщины и 162 ребенка. Имевшим такой семейный багаж служащим было, конечно, не до войны.
Медленное наступление красных частей позволяло многое вывезти из эвакуируемых местностей, но дороги всегда оказыва­лись запруженными штабными эшелонами с женами, детьми и няньками, а в железнодорожных вагонах, добываемых обыва­телями за огромные взятки, увозилась обстановка, мебель и их обладатели.
В Уфе не спасли даже раненых, и в Уфимском районе поте­ряли до 2 миллионов пудов зерна и до 200 000 пудов гречневой крупы.
Брошенные и оставленные без снабжения войска переставали исполнять приказания. Они отходили без боя и, вынужденные кормиться собственными средствами, грабили население, отни­мали у него лошадей, подводы, фураж и продукты питания.
Фронтовые офицеры и солдаты тряслись от негодования, рассказывая, как производится эвакуация и как жгут огромные запасы со снабжением, которого они давно не видели и тщетно добивались получить.
Ссоры, интриги и сплетни в переполненных женщинами шта­бах и управлениях приняли такие размеры, что атаман Ураль­ского войска, истощив все средства борьбы с этими явлениями, приказал всех, уличенных в распространении ложных слухов, подвергать публично телесному наказанию. После нескольких случаев его применения сплетники обоего пола, не желая отка­зываться от привычного чесания своим языком, предпочли переселиться в другие, менее неприятные места.
Начальником штаба Верховного командования был молодой генерал Лебедев. Без всякого военного опыта, не понимавший ни психологии армии, ни условий жизни войск и их состояния, «стратегический мальчик» этот, сидя за сотни верст от фронта у главного руля, самоуверенно и решительно играл войсками так, как он делал это с бездушными шашками, когда учился в академии. Такими же самолюбивыми мальчиками были и все подчиненные ему начальники штабов армий. Боевой опыт, знания, знакомство с делом — все это заменялось резкими окриками и обидными замечаниями по адресу фронтовых начальников, бахвальством и самым легкомысленным презрением к против­нику. В своих донесениях Верховному правителю адмиралу Кол­чаку штаб неизменно повторял заведомую, но тешившую Колчака ложь, что войска рвутся в бой и что при первом же натиске разложившаяся красная армия сдастся как стадо баранов. Но красные упорно не хотели разлагаться. Части их, обрекавшиеся в донесениях на гибель и уничтожение, неизменно возрождались, и, к великому удивлению Верховного правителя, фигурировали в следующих докладах в качестве боевых единиц. Одетых в гене­ральскую форму мальчиков, однако, это нисколько не смущало, и они продолжали обманывать ничего не понимавшего в воен­ном деле «большого ребенка» до тех пор, пока командуемые ими армии не были обращены в лохмотья, а «большой ребенок» не оказался пленником расстрелявших его в Иркутске социалистов-революционеров.
Ни к чему в армиях не относились с таким презрением и с такой нескрываемой ненавистью, как к штабам. Вместо испол­нения долга войска видели там физическую и нравственную лень, недобросовестность, разгул, а очень часто казнокрадство и хищения. Вместо забот о нуждах подчиненных и знания реальной действительности фронт получал из штабов распоря­жения, не считавшиеся ни с физическим, ни с моральным сос­тоянием войск. «Они знали, — замечает генерал Будберг, — как слова пишутся, но не знали, как они выговариваются».
Все белые сибирские армии комплектовались путем мобили­зации. Многомиллионное и в общем консервативное население Сибири давало полную возможность создать очень хорошие вой­сковые части при условии, конечно, чтобы этим делом ведали надежные, честные и знающие руки. Этого не случилось, и белые войска представляли собой части, слепленные из сырых солдат, лишенных внутренней спайки и не желавших воевать. Это были кучи вооруженных людей, собранных принуждением и держав­шихся принуждением. Боевое значение их было часто отрица­тельным.
Резервные части не обучались совершенно, их только скола­чивали по внешнему виду и натаскивали на церемониальном марше, которым они потом щеголяли перед Верховным прави­телем. К полевому, а тем более к маневренному бою они были совершенно неспособны.
Солдат вообще был заброшен, оборван и голоден. Исчерпав все средства добыть необходимую одежду, командир корпуса генерал Сукин вывел почетный караул для встречи Верховного правителя адмирала Колчака без штанов, то есть в том виде, в каком ходили все солдаты его корпуса. Генерала отрешили за это от командования, но положение вещей осталось неиз­менным. В армиях царила полная распущенность, дисциплина исчезла совершенно, и с отступавшего фронта все чаще и чаще стали поступать донесения с грозными словами: «Перебив своих офицеров, такая-то часть сдалась красным». «Не хотят воевать, не хотят ходить, не хотят терпеть», — сообщало фронтовое началь­ство. А вместо того, чтобы накормить усталых людей, дать им от­дохнуть и отоспаться, была сделана нелепая попытка создания новой армии из добровольцев. На подвиг, однако, идут только те, кто способен служить идее, ради нее самой, за деньги это не покупается и от молебнов не распространяется. Но малочис­ленная идейная интеллигенция, старое офицерство и солдаты уже совершили свой крестный путь, и взять их было неоткуда, а молодежь была скупа на подвиг и слишком склонна к шкур­ничеству и трусости. Ничего, кроме разочарования, добро­вольческие формирования, конечно, не дали, да и как можно было хоть на минуту поверить в возможность двинуть на лишения и даже на смерть дряблого и трусливого русского обывателя.
Низший командный состав армии Колчака слагался из офи­церов старого воспитания и офицеров молодежи. Первых было не много, вторых — большинство. Тяжесть Великой войны, нажитые в ней физические недуги, переживания революции и скитания в эмиграции обратили прежних воинов в отработан­ный пар, увядшие листья. Дерево, к которому они принадле­жали, питало их своими соками, и они продолжали держаться на нем, но связь эта была чисто механической, без внутренней силы, без жизненной энергии.
Молодежь, усвоившая наружную дисциплину, щеголяла воен­ной выправкой и утрированным отданием чести, но внутренне она была совершенно распущена и не приучена ни к труду, ни к повиновению. В военном деле молодые офицеры не понимали решительно ничего и по своим специальностям были настолько неграмотны, что мало чем отличались от солдат. На временный порыв они еще были способны, но малейший неуспех быстро гасил веру и создавал неустойчивость, часто вызывавшую пани­ческое бегство офицеров из своих частей.
Начальник Ижевских заводов доносил, что задолго еще до прихода туда отступавших войск они уже наполнились офи­церами, которые верхом и на подводах удирали в тыл. Уйти с фронта и занять хоть какую-нибудь должность в тылу или устроиться при каком-нибудь управлении составляло заветную мечту всех офицеров почти поголовно. И оттого улицы Омска и других городов кишели военной молодежью, в ресторанах шли кутежи, швырялись десятки тысяч рублей и устраивались скан­далы и массовые драки, после которых все дравшиеся отправ­лялись в буфет запивать мировую. Во избежание скандалов дежурным по отрядам приходилось выдавать особый аванс для расплачивания с извозчиками, привозившими в казармы на­пившихся офицеров, которые, при малейшем неудовольствии, хватались за оружие и производили насилие.
Когда бежавший от красной армии полковник Кателин на уст­роенной им публичной лекции, между прочим, с горечью сказал, что в советских армиях много больше порядка и дисциплины и что там пьяный офицер — явление невозможное, ибо его сейчас же застрелит любой комиссар, то слушавшая его аудитория отве­тила на это грандиозным скандалом с попыткой избить лектора.
Легко себе представить, какое острое и тяжелое впечатление выносили попадавшие в тыловые центры чернорабочие офицеры и солдаты, и сколько злобы и негодования накапливалось в их душе по адресу тыла.
Генеральский состав был еще хуже.
«Честолюбивые мальчики» в генеральской форме, как назы­вает молодых генералов барон Будберг, неопытные, бездарные и безграмотные, наивно думали, что полководцу достаточно только приказать и пригрозить, как все сделается. Но так как суровая действительность неизменно заставляла их уходить с разбитыми носами, то обычным приемом их донесений стало очковтира­тельство. Пользуясь слепотой жаждавшего побед адмирала Кол­чака, они самым бесстыдным образом его убеждали, что ввиду полного разложения красных все неудачи белых будут скоро ликвидированы и что успех подготавливаемого ими нового нас­тупления вполне обеспечен. Бороться с этим бессовестным об­маныванием не было никакой возможности.
Верховный правитель адмирал Колчак не хотел слушать указа­ний даже на непреодолимые возможности. Радостно настроенный, он на все доводы смеялся и говорил, что ему достаточно было познакомиться с войсками, чтобы уверовать в несомненность грядущих успехов. А между тем то, что видел адмирал во время своих объездов фронта, были натасканные на церемониальном марше части, представлявшие сырье, для боя совершенно не год­ное и к нему не подготовленное.
Глядя на этих маршировавших солдат, Колчак приходил в восторг, улыбался, свита его ахала и восхищалась, и на дру­жеских беседах после таких смотров создавались такие проекты московского похода, которые исключали самую возможность вообще когда-либо увидеть Москву. Но Колчак верил каждому фантазеру и радостно пожимал руки всем, кто ему рассказывал о скором вступлении его войск в Москву и о торжественном звоне ее колоколов.
Из разбросанных в дневнике генерала Будберга отдельных за­меток слагается ряд портретов генералов старой службы, прежнего воспитания. Тут было много специалистов по всем отраслям.
Охотников посмеяться развлекал прославившийся своими пьяными шутками Генерального штаба генерал-лейтенант Доманевский. Он заканчивал свои кутежи в кабаках тем, что шашкой отрубал ветки стоявших в ресторане пальм, делал из них букет и, обвязав его снятой со своего шейного ордена Владимирской лентой, посылал на сцену понравившейся ему певичке. Пода­вавших ему лакеев генерал награждал русскими орденами, а на представленном за съеденное и выпитое счете клал резолюцию: «Китайскому генералу Ма рассмотреть и доложить» и т. п. При­сутствующая пьяная публика надрывалась от смеха, но великий Достоевский, вероятно, с грустью повторил бы свое наблюдение: «Широк русский человек — я бы сузил». Доманевский считал себя прекрасным чтецом и любил угощать гостей декламацией. Одна­жды, когда он читал стихи поэта Надсона, состоявший при нем для особых поручений судейский генерал Л., угощая присутст­вующих чаем, зазвенел стаканом. Доманевский поднялся, подошел к Л. и, дав ему пощечину, продолжал читать «Христос молился».
Какова же была степень распущенности, если этот воспитан­ный французским гувернером азиат мог оставаться в положении общественного и государственного деятеля?
Мастерством по устройству банкетов славился командующий армией генерал Иванов-Ринов. О великолепии этих торжеств красочно говорит счет в 200 000 рублей, предоставленный казне за два устроенных им для иностранцев банкета. Супруга этого генерала избрала себе другую специальность. Сопровождая своего мужа в его поездках на Дальний Восток, она привозила из Хар­бина в Омск без пошлины массу разных товаров, на открытой продаже которых зарабатывала сотни тысяч рублей.
Монополию по организации русско-японских формирований присвоил себе начальник штаба русских войск на Дальнем Вос­токе генерального штаба генерал Хрещатицкий. Так как всем служащим формируемых частей предполагалось платить в япон­ских йенах, то дело это было очень выгодным, и «химически чистый» от всяких принципов генерал, добиваясь его осущест­вления, пошел на самые унизительные условия. Он предложил включить в каждую русскую часть пол японской роты (для усмирения) и предоставлял даже должность начальника штаба этих формирований японскому офицеру.
Настаивая перед Верховным правителем о назначении его инспектором этих формирований, Хрещатицкий докладывал, что этого его назначения требуют японцы, и притом в самой ульти­мативной форме, угрожая в случае неисполнения прекращением отпуска вооружения и снаряжения. Адмирал Колчак поручил своему министру иностранных дел переговорить по этому воп­росу с японским представителем Такаянаги, но тот катего­рически заявил, что ни о чем подобном японское правительство не только никогда не думало, но даже не считает себя вправе вмешиваться в этого рода дела.
Наглая ложь Хрещатицкого была таким образом изобличена, и вопрос о его назначении отпал. Факта этого, однако, не только не оказалось достаточным, чтобы подобного генерала выгнать с позором, но две недели спустя безвольный адмирал подписал приказ о просимом им назначении, скрыв это от своего военного министра.
Постоянно разъезжая по делам формирований между Харби­ном и Владивостоком, Хрещатицкий в каждую такую поездку набивал вагоны своего поезда тысячами бутылок водки, каждая из которых давала ему при продаже во Владивостоке 10 рублей чистого дохода. По этой его специальности ему дали прозвище «превосходительный спиртовоз».
Австрийский фельдшер, неожиданно для себя ставший воен­ным специалистом, русским генерал-лейтенантом и кавалером двух Георгиевских крестов, генерал Гайда командует самой боль­шой и самой ответственной из колчаковских армий. В составе ее имеется шефский полк его имени и с вензелями на погонах. Охрану его личности несет собственный конвой, который пере­одеть в старую форму императорского конвоя стоило казне более трех миллионов рублей. В местах расположений своих войск Гайда захватывает все заводы и мастерские, заставляя их рабо­тать только на свои корпуса. Став владетелем единственных суконной фабрики и обозной мастерской, он не дает никому ни одной шинели и ни одной палатки, за что соседняя, западная армия оставляет его без фуража и гречневой крупы. В начав­шейся борьбе игнорируются все распоряжения интендантства, и потому всякая организация правильного снабжения войск становится совершенно невозможной.
В области оперативной Гайда и его 28-30-летние генералы совершенно безграмотны. Все они, однако, считают себя пол­ководцами, и потому не слушают и не исполняют ничьих прика­заний.
Только острый конфликт с высшим воинским командованием, созданный Гайдой в 1919 году, привел к предоставлению ему экстренного поезда, с великой помпой доставившего этого воен­ного авантюриста во Владивосток, где осенью 1919 года с целью свержения Колчака он организовал военный мятеж.
Такие подвижники идеи и долга как генералы Прибылович, Пепеляев, Флуг, Головин и Лохвицкий исчислялись даже не десятками, а единицами. «Но для восстановления страны необ­ходимы были не единицы, а целый настил на трясину русской действительности, нужны были герои, которые, погрузившись в эту трясину, исчезли бы в ней бесследно, но положили бы начало ее укреплению, стали бы фундаментом для следующих слоев государственного строительства».
Для такого настила, однако, людей не было.





Tags: Белые, Белый террор, Гражданская война, Интервенция, Колчак, Красная Армия, Сталин, Чехи
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments