А. Р. Раупах о гражданской войне. Часть III: Добровольческая армия (начало)
Из книги Александра-Роберта-Карла-Рихарда Робертовича фон Раупаха "Лик умирающего".
Кадры этой армии решено было создать по принципу добровольчества, и в торжественном воззвании бывшие главнокомандующие призвали всю Россию подняться «всенародным ополчением» для свержения немецко-большевицкого ига. Но прозелиты, объехавшие с этим воззванием все доступные города и местечки, успеха не имели. Число завербованных ими воинов добровольцев было ничтожно. На Кавказских курортах, сообщал генерал Эрдели, было множество преимущественно гвардейских офицеров, из них не откликнулся ни один. В самом большом городе края, Ростове, все кафе и панели были полны молодыми и здоровыми офицерами, но только единицы пошли на призыв своих бывших главнокомандующих. Донское офицерство, в несколько тысяч человек, вовсе уклонилось от борьбы.
«Всенародного ополчения не вышло», — скорбит генерал Деникин. «Отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и очень, очень мало прочих городских и земских русских людей». Буржуазия проявила полнейшее равнодушие, и в конце концов из трехсоттысячного корпуса офицеров и миллионной буржуазии в армию поступали только дети...
Молодая армия оказалась рожденной с глубоким органическим пороком: она была «классовой».
К январю месяцу 1918 года бывший Верховный Главнокомандующий многомиллионной русской армии генерал Корнилов располагал отрядом в три-четыре тысячи человек, все роды оружия которого состояли из офицеров, учащейся молодежи и юнкеров.
Создание этой миниатюрной армии сопровождалось огромной трудностью. Не было вооружения, боевых припасов, не было обоза, кухонь, теплых вещей, сапог. Офицеры несли службу рядовых в условиях крайней материальной необеспеченности. В донских войсковых складах хранились, правда, огромные запасы, но получить их оттуда иначе как путем кражи или подкупа было совершенно невозможно, а казачьи аппетиты были огромны, и денег для удовлетворения их не имелось. От богатейшей ростовской плутократии и буржуазии с трудом удалось получить два миллиона рублей. Денежная Москва ограничилась обещанием отдать «все» для спасения родины. Это «все» выразилось в сумме около восьмиста тысяч рублей, присланных в два приема, дальше этого Москва не пошла. Только Вологда в лице проживавших там дипломатических агентов союзников прислала генералу Алексееву десять миллионов рублей.
[Читать далее]Весь состав армии оплачивался нищенским содержанием, а первое время получал только паек. Трудно было и с артиллерией. Два орудия удалось раздобыть от комитета для отдания почестей на похоронах. Одну батарею купил за пять тысяч рублей полковник Симановский, догадавшийся споить вернувшихся с фронта казаков-артиллеристов.
Встретились затруднения и в других областях, а между тем съехавшиеся со всех концов России в Новочеркасск русские общественные деятели обвиняли генерала Каледина в медленности и настоятельно требовали скорейшего освобождения России от красного засилья.
— А вы что сделали? — ответил им Каледин. — Я лично отдаю Родине свои силы, не пожалею и жизни, но весь вопрос в том, имеем ли мы право выступать сейчас и можем ли мы рассчитывать на широкое народное движение. Развал общий. Русская общественность прячется где-то на задворках, не смея возвысить своего голоса против большевиков.
27 января 1918 года генерал Каледин, собрав правительство, сообщил, что для защиты от большевиков во всей области нашлось только 147 штыков. «Положение наше, — сказал он, — безнадежно. Население нас не только не поддерживает, но настроено враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно»…
Добровольцы, пишет генерал Деникин, встречали всеобщее равнодушие, в народе вражду. Они были оборваны, мерзли и голодали, видя, как беснуется и веселится богатейший Ростов. Напор на него большевиков сдерживали несколько сот офицеров, юнкеров, гимназистов и кадет, а панели и кафе города были полны здоровыми офицерами, не поступавшими в армию.
После взятия Ростова большевиками их комиссар Колюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему с заявлением, «что они не были в Добровольческой армии».
При полном отсутствии помощи со стороны населения дальнейшие пребывание Добровольческой армии на территории донских казаков стало невозможным, и генерал Корнилов решил уходить в Кубанскую область…
Не океан земли и не страх перед врагом смущают Дроздовского. Его огорчает «отсутствие энергии, апатия, мягкотелость, моральное ничтожество среды, бесталанность и нерешительность верхов, предназначенных судьбой к водительству». «Все это, — пишет он, — губит всякое начинание и налагает на все печать могилы».
Огромный по численности Румынский фронт дал всего около 900 добровольцев офицеров. Одесса, в которой насчитывалось до 15 000 офицеров, не прислала ни одного, а командовавший фронтом генерал Щербачев, руководствуясь политическими соображениями, освободил добровольцев от данных ими обязательств и приказал отряд распустить.
…
…генерал Деникин перешел к принципу обязательной службы. Во всех занимаемых им территориях офицерство и все военнообязанное население должно было мобилизоваться.
Необходимая реформа эта коренным образом изменила характер не только армии, но и всей борьбы. Увеличившуюся во много раз армию военное командование не сумело ни организовать, ни уберечь от распада, а пополнение рядов по набору обратило героический период борьбы в борьбу по принуждению, по повинности.
Бестолковость, то есть полное отсутствие системы и порядка, красной нитью проходящие через всю деятельность военного и правительственного аппаратов генерала Деникина, сказались тотчас же, как только сложное дело мобилизации потребовало некоторых организационных способностей.
«Мобилизовали без конца, — пишет член правительства, профессор Соколов. — Мобилизовали беженцев, студентов, фельдшериц и просто всех жителей до сорокавосьмилетнего возраста. Воспрещали выезд из городов, устраивали облавы, но вялость правительственного аппарата и массовые злоупотребления не позволяли ни провести как следует мобилизацию, ни толково использовать собранный человеческий материал».
Не удалась также и другая, еще более важная задача: заготовление на своей территории предметов снабжения. «Вследствие этого, — пишет помощник Главнокомандующего, генерал Лукомский, — войсковым частям приходилось прибегать к реквизициям. Захваченное ими у населения имущество считалось военной добычей, и после пополнения собственных запасов посылалось в тыл для товарообмена, причем лица, этим занимавшиеся, конечно, старались обогатиться сами». По словам члена деникинского правительства профессора Соколова, реализация военной добычи была главным источником средств армии и представляла в сущности не что иное, как самый откровенный грабеж. Безнаказанность и беспрепятственное ограбление жителей стало правилом, и в этом ограблении принимали участие лица всех рангов и положений. Правительство все чаще и чаще стало получать сведения о громадных капиталах, скоплявшихся в отдельных руках и у целых войсковых частей. Рассказывали, говорит профессор, об имуществе полков, которое загромождало целые поездные составы, и в минуту неудач части на фронтах думали прежде всего о спасении своего добра, а поезда с войсковым имуществом тормозили и нарушали всякую планомерную эвакуацию. Как-то зимою один из весьма популярных военных начальников следовал на отдых со своими «ребятами». Это был поезд-гигант из многих десятков вагонов, груженный мануфактурой, сахаром и разными другими припасами. На время им забит был весь путь. Когда вследствие царившего хаоса состояние армии стало катастрофическим и разутых и раздетых солдат оказалось невозможно снабдить теплыми вещами, тогда пошли толки о необходимости, по примеру большевиков, реквизировать всю теплую одежду у буржуев. Члены деникинского правительства энергично взывали к «большевицким методам», и на замечание одного из них, что, уж если прибегать к большевицкому способу действия, то полностью, включая и угрозу «стенкой», некоторые члены твердо сказали, что да, надо применять и «стенку».
Вслед за Корниловым, Марковым, Дроздовским, Алексеевым сошло в могилу и большинство других идейных борцов. Ими и ограничивались все лучшие элементы нашей общественности, все то благородное, что она могла дать, и в созданной по принципу общей мобилизации новой армии не было уже ни идеологии добровольцев, ни их жертвенности, ни железной дисциплины. Это было скопище русских обывателей, малодушное, своекорыстное, берегущее свою шкуру стадо. К тому же необходимость как можно скорее усилить армию новыми частями исключала возможность длительной и прочной выучки, и не сколоченные, со слабой боеспособностью части несли огромную убыль дезертирами и пленными.
Уже в конце 1918 года атаман Донского Войска, генерал Краснов докладывал: «Прекрасно вооруженные, снабженные пулеметами и пушками наши отряды уходят без боя в глубь страны, оставляя хутора и станции на поручение врагу. Фронт заболел большевизмом».
Разбросанные на огромной территории отряды прежде всего рассчитывались с крестьянами, жгли их дома, насиловали женщин, уводили скот и беспощадно грабили. Но и в городах воровство шло повально. Доставлявшееся союзниками обмундирование, пишет главнокомандующий Деникин, по пути на фронт расхищалось, а те из этих предметов, которые доходили до строевых солдат, открыто продавались ими, и, несмотря на строжайшие меры, английские фирменные вещи всегда можно было в изобилии видеть на городских базарах и в деревнях.
Казак, говорит генерал Деникин, возвращался с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать, а на другой день идет в поход в одной рваной рубашке. Генерал Мамонтов вызвал общее ликование своей телеграммой: «Посылаем привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей дорогие иконы и церковную утварь».
Все это, по наблюдениям целого ряда очевидцев, являлось следствием не только одной разнузданности войск, но и полного неумения наладить дело снабжения. Нельзя себе и представить, пишет профессор Соколов, какие колоссальные запасы всякого рода обмундирования и других казенных вещей сдавали противнику, не моргнув глазом, белые генералы в то время, когда их собственные отступавшие войска шли разутыми и раздетыми.
Вели себя белые отвратительно. Однажды, рассказывает писатель Наживин, проезжавший через деревню отряд наехал на пасущихся гусей. «Те подняли головы и го-го-го. Один из офицеров распалился: «Не сметь перед русским офицером высоко головы поднимать!» — выхватил шашку и бросился рубить гусей».
Взятки не стеснялись брать нисколько, пьянствовали и хозяйничали у всех на глазах совершенно открыто, и если одни, как начальник штаба генерал де Роберти, попали за это под суд, то другие, как безобразник генерал Добровольский, увольнялись под благовидным предлогом успешного завершения возложенной на них задачи.
Генерал Шкуро допускал такой грабеж населения, который повлек за собой целый ряд восстаний, и когда от генерала Деникина потребовали мер борьбы с этим злом, он заметил: «Бороться — но первый, кого я должен повесить, — это генерал Шкуро. Вы согласны на это?» Последовало общее молчание, и вопрос был снят с очереди.
В день въезда командующего армией генерала Май-Маевского во взятый им у большевиков город Харьков, на вокзале для торжественной встречи были выстроены войска и собрались депутации от города, земства, университета и т. д.
«И вот, — рассказывает Наживин, — среди торжественного молчания подходит поезд генерала Мая. Подошел, остановился, и — ничего. Потом в открытое окно вагона вылетает пустая бутылка и, звеня, откатывается в сторону. И опять ничего. Общее недоумение и растерянность. И, наконец, в раме окна появляется толстая, жирная и совершенно пьяная физиономия генерала Мая. Он тупо оглядывает всех заплывшими глазами и, обращаясь к общественным депутациям, по-генеральски хрипло кричит: „Здорово, корниловцы!“ И все это на глазах у всего населения и войск».
В константинопольской французской газете «Стамбул» появилась статья, в которой очень жесткими словами говорили, что помогать России довольно бесполезно, ибо все, что подвозится союзниками — танки, снаряды, артиллерия, обмундирование и прочее, — исправно передается пьянствующими генералами большевикам. Какой смысл помогать? И статья оканчивалась энергичным призывом: «Довольно пьянствовать!»
В своих записках генерал барон Врангель рассказывает, что генерал Деникин, прощаясь с ним по случаю данного ему нового назначения, между прочим сказал, что командующим Кавказской армией он назначил генерала Покровского, и спросил, можно ли назначить к нему начальником штаба генерала Зигеля? Честный ли Зигель человек? Получив ответ, что это в высшей степени порядочный офицер, Главнокомандующий сказал: «Ну и прекрасно, он не даст генералу Покровскому обобрать свою армию как липку». «Жутким недоумением, — замечает барон Врангель, — отозвались в моей душе эти слова Главнокомандующего».
«Белые генералы, — пишет генерал Деникин, — вносили элемент пошлости и авантюризма в общий ход кровавой и страшной борьбы за спасение России».
…
Отступая в центре фронта, большевики на восточной периферии потеснили к югу донских казаков, а на западе, очищая Малороссию от войск Петлюры, пришли в соприкосновение с войсками союзников.
По данным помощника Главнокомандующего генерала Лукомского, соотношение боровшихся там сил было следующее: общая численность войск французов, англичан, греков и румын и действовавшей с ними русской бригады была около 30 000- 35000 человек. Силы красных не превышали 15000 и слагались из отдельных отрядов и двух полков. Несмотря на огромный перевес сил противника, красные одержали над ним ряд побед, заставив войска союзников очистить города Харьков и Николаев и отступить к Одессе.
О впечатлении, которое произвели на французов их столкновения с советскими войсками, наш бывший военный агент в Сербии полковник генерального штаба Энкель, близко соприкасавшийся со ставкою генерала Франше д’Эспере, писал, что, по словам французов, красные проявляли все качества, присущие первоклассным войскам, и двинутые против них танки не произвели никакого впечатления и, несмотря на огромные потери с их стороны, были ими захвачены.
Еще более удивляло французов, сообщает полковник Энкель, умение быстро водворять и поддерживать строжайший порядок в занимаемых ими городах. По тщательно проверенным генералом Франше д’Эспере данным, в Киеве после царившей там вакханалии и невероятной анархии полный порядок был восстановлен в 24 часа.
Третьего апреля 1919 года командующий союзными войсками генерал д’Ансельм отдал приказ об эвакуации Одессы, и через два дня городом уже управляли большевики. Оккупация английскими войсками Бакинского и Батумского районов, однако, еще продолжалась, и получалось впечатление, пишет генерал Лукомский, что англичане собираются вести особую политику, поддерживая самостоятельность отделившихся от России новообразований, а Батум как вывозной город нефти хотят сохранять как можно дольше.
…
В то время, когда генерал Деникин теснил большевиков своими армиями, политическое наступление на них велось из Парижа и Одессы, ставших сборными пунктами всей нашей общественной, политической и государственной элиты. Командированного генералом Деникиным в Париж бывшего министра иностранных дел Сазонова там встретили весьма не сочувственно. Керенский выпустил манифест, требуя от демократических правительств Запада отказа от поддержки Колчака и Деникина, а «особое политическое совещание» с князем Львовым во главе противопоставило деникинской политической программе свою собственную. Между собравшимися в Париже политическими деятелями всех рангов и направлений велась беспрерывная борьба, и проводившиеся ими во французской печати взгляды и суждения вызывали среди союзников полное недоумение, заставляли их теряться среди той взаимной ненависти, непонимания, изветов и обличений друг друга в самых тяжелых не только политических, но и уголовных преступлениях.
В результате русские представители не допущены на мирную конференцию ни с решающим, ни даже с совещательным голосом, а на самой конференции было сделано предложение всем русским политическим деятелям собраться для совещания, но не в Лондоне, а на Принцевых островах.
В Одессе — другом центре бежавшей русской буржуазии и интеллигенции — одновременно создались: «Совет государственного объединения», «Национальный центр», «Союз возрождения», «Совет земств и городов», «Внепартийный блок» и «Демократический фронт». Помимо этих организаций там имелись еще фракции всех других политических партий от крайних правых и до большевиков включительно. Представителям французской интервенции приходилось ежедневно выслушивать диаметрально противоположные взгляды, советы и предложения всякого рода делегаций и депутаций, из которых каждая говорила от имени русского народа или, по меньшей мере, широких слоев русской общественности.
«История антибольшевицких общественных организаций есть история русской общественности», — справедливо, замечает генерал Деникин. Ни одного более или менее прочного политического объединения эта общественность создать не сумела.
Правительство генерала Деникина носило название «Особое совещание» и состояло из лиц, им лично избираемых и назначаемых. Состав этого правительства, по словам одного из его членов, профессора Н. Соколова, был неопределенным. Общей политической физиономии оно не имело и очень скоро обросло самыми разнообразными практически неработоспособными комиссиями и комитетами. Рядом с ним в Кубанской области действовала «Краевая рада», образованная по принципу выборного начала. Между нею и «Особым совещанием» немедленно возникло «конфликтное отношение», скоро переросшее в открытый разрыв. Эта продолжавшаяся во время деятельности генерала Деникина борьба, а также вялость и пухлость всех прочих центральных управлений сделали то, что вся политическая жизнь обратилась в непрекращаемую свалку мелких групп, кружков, центров и союзов, которые интриговали, подсиживали, доносили, клеветали, кого-то валили и, более всего, болтали и сплетничали. При таких условиях не только не было «хорошего управления», но не было никакого управления, и деятельность его, осуществлявшаяся массой чиновного мира, выражалась в судорожных некоординированных движениях.
С первых же дней своего существования, свидетельствует генерал Деникин, советская власть повела самую решительную борьбу с «самовластием мест». Всю административную деятельность она передала членам своей партии, снабженным неограниченными полномочиями, но беспрекословно подчинявшимся приказаниям центра. Этому разумному примеру вождь белой армии не последовал, и местная власть на огромном пространстве, занятом его войсками, территории была вручена уцелевшим остаткам царской администрации, старым земским начальникам, воскресшим приставам и вернувшимся помещикам. Эти люди стали управлять старыми способами, исходившими прежде всего из желания перевешать как можно больше «серой скотинки» за все то, чего она их лишила. Наезжая в качестве царьков, пишут очевидцы Г. Раковский и И. Наживин, эти люди кормились сами и старались подкормить отощавших помещиков, которые при их поддержке и содействии государственной стражи отнимали у крестьян скот и другое имущество, пороли их, совершали над ними самые грубые насилия и очень скоро подняли все население на дыбы. В короткое время их хозяйничанья богатейший хлебный район стал испытывать острый недостаток в хлебе, а мирового значения угольные копи оказались неспособными вырабатывать уголь в количестве, достаточном для поддержания местного железнодорожного транспорта. Ужасное состояние администрации сводило на нет все громкие слова о законности, праве и порядке.
Административное банкротство было полное, и если старую власть не любили, то новую ненавидели. Население видело, как под прикрытием высоких лозунгов тысячи грозных и жадных рук тянулись к власти. Кому же, спрашивается, могла прийти охота ценой собственной жизни поддерживать это жадное стадо и доставлять ему жирную кормежку? Вера в самую идею новой власти была народом утеряна, и, выкопав из земли запрятанные туда винтовки и пулеметы, крестьяне обратили их против белых. Начались восстания, которые, распространяясь с быстротой пожара, охватили всю огромную территорию между Днепром и Азовским морем, и в тылу генерала Деникина стали хозяйничать бесчисленные банды и партизанские отряды вроде знаменитого батьки Махно.
Все это видел и знал генерал Деникин, все это в существенных чертах сам подтвердил в своих «Очерках», и тем не менее, на часто слышанный им приговор, что народ встречал белых с радостью на коленях, а провожал с проклятиями на коленях, генерал с негодованием возражает: «С проклятьем! Не потому ли, что мы уходили, оставляя народ лицом к лицу с советской властью».
Тут весь генерал Деникин: «А все-таки Дульцинея прекраснейшая из женщин!».
Кадры этой армии решено было создать по принципу добровольчества, и в торжественном воззвании бывшие главнокомандующие призвали всю Россию подняться «всенародным ополчением» для свержения немецко-большевицкого ига. Но прозелиты, объехавшие с этим воззванием все доступные города и местечки, успеха не имели. Число завербованных ими воинов добровольцев было ничтожно. На Кавказских курортах, сообщал генерал Эрдели, было множество преимущественно гвардейских офицеров, из них не откликнулся ни один. В самом большом городе края, Ростове, все кафе и панели были полны молодыми и здоровыми офицерами, но только единицы пошли на призыв своих бывших главнокомандующих. Донское офицерство, в несколько тысяч человек, вовсе уклонилось от борьбы.
«Всенародного ополчения не вышло», — скорбит генерал Деникин. «Отозвались офицеры, юнкера, учащаяся молодежь и очень, очень мало прочих городских и земских русских людей». Буржуазия проявила полнейшее равнодушие, и в конце концов из трехсоттысячного корпуса офицеров и миллионной буржуазии в армию поступали только дети...
Молодая армия оказалась рожденной с глубоким органическим пороком: она была «классовой».
К январю месяцу 1918 года бывший Верховный Главнокомандующий многомиллионной русской армии генерал Корнилов располагал отрядом в три-четыре тысячи человек, все роды оружия которого состояли из офицеров, учащейся молодежи и юнкеров.
Создание этой миниатюрной армии сопровождалось огромной трудностью. Не было вооружения, боевых припасов, не было обоза, кухонь, теплых вещей, сапог. Офицеры несли службу рядовых в условиях крайней материальной необеспеченности. В донских войсковых складах хранились, правда, огромные запасы, но получить их оттуда иначе как путем кражи или подкупа было совершенно невозможно, а казачьи аппетиты были огромны, и денег для удовлетворения их не имелось. От богатейшей ростовской плутократии и буржуазии с трудом удалось получить два миллиона рублей. Денежная Москва ограничилась обещанием отдать «все» для спасения родины. Это «все» выразилось в сумме около восьмиста тысяч рублей, присланных в два приема, дальше этого Москва не пошла. Только Вологда в лице проживавших там дипломатических агентов союзников прислала генералу Алексееву десять миллионов рублей.
[Читать далее]Весь состав армии оплачивался нищенским содержанием, а первое время получал только паек. Трудно было и с артиллерией. Два орудия удалось раздобыть от комитета для отдания почестей на похоронах. Одну батарею купил за пять тысяч рублей полковник Симановский, догадавшийся споить вернувшихся с фронта казаков-артиллеристов.
Встретились затруднения и в других областях, а между тем съехавшиеся со всех концов России в Новочеркасск русские общественные деятели обвиняли генерала Каледина в медленности и настоятельно требовали скорейшего освобождения России от красного засилья.
— А вы что сделали? — ответил им Каледин. — Я лично отдаю Родине свои силы, не пожалею и жизни, но весь вопрос в том, имеем ли мы право выступать сейчас и можем ли мы рассчитывать на широкое народное движение. Развал общий. Русская общественность прячется где-то на задворках, не смея возвысить своего голоса против большевиков.
27 января 1918 года генерал Каледин, собрав правительство, сообщил, что для защиты от большевиков во всей области нашлось только 147 штыков. «Положение наше, — сказал он, — безнадежно. Население нас не только не поддерживает, но настроено враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно»…
Добровольцы, пишет генерал Деникин, встречали всеобщее равнодушие, в народе вражду. Они были оборваны, мерзли и голодали, видя, как беснуется и веселится богатейший Ростов. Напор на него большевиков сдерживали несколько сот офицеров, юнкеров, гимназистов и кадет, а панели и кафе города были полны здоровыми офицерами, не поступавшими в армию.
После взятия Ростова большевиками их комиссар Колюжный жаловался на страшное обременение работой: тысячи офицеров являлись к нему с заявлением, «что они не были в Добровольческой армии».
При полном отсутствии помощи со стороны населения дальнейшие пребывание Добровольческой армии на территории донских казаков стало невозможным, и генерал Корнилов решил уходить в Кубанскую область…
Не океан земли и не страх перед врагом смущают Дроздовского. Его огорчает «отсутствие энергии, апатия, мягкотелость, моральное ничтожество среды, бесталанность и нерешительность верхов, предназначенных судьбой к водительству». «Все это, — пишет он, — губит всякое начинание и налагает на все печать могилы».
Огромный по численности Румынский фронт дал всего около 900 добровольцев офицеров. Одесса, в которой насчитывалось до 15 000 офицеров, не прислала ни одного, а командовавший фронтом генерал Щербачев, руководствуясь политическими соображениями, освободил добровольцев от данных ими обязательств и приказал отряд распустить.
…
…генерал Деникин перешел к принципу обязательной службы. Во всех занимаемых им территориях офицерство и все военнообязанное население должно было мобилизоваться.
Необходимая реформа эта коренным образом изменила характер не только армии, но и всей борьбы. Увеличившуюся во много раз армию военное командование не сумело ни организовать, ни уберечь от распада, а пополнение рядов по набору обратило героический период борьбы в борьбу по принуждению, по повинности.
Бестолковость, то есть полное отсутствие системы и порядка, красной нитью проходящие через всю деятельность военного и правительственного аппаратов генерала Деникина, сказались тотчас же, как только сложное дело мобилизации потребовало некоторых организационных способностей.
«Мобилизовали без конца, — пишет член правительства, профессор Соколов. — Мобилизовали беженцев, студентов, фельдшериц и просто всех жителей до сорокавосьмилетнего возраста. Воспрещали выезд из городов, устраивали облавы, но вялость правительственного аппарата и массовые злоупотребления не позволяли ни провести как следует мобилизацию, ни толково использовать собранный человеческий материал».
Не удалась также и другая, еще более важная задача: заготовление на своей территории предметов снабжения. «Вследствие этого, — пишет помощник Главнокомандующего, генерал Лукомский, — войсковым частям приходилось прибегать к реквизициям. Захваченное ими у населения имущество считалось военной добычей, и после пополнения собственных запасов посылалось в тыл для товарообмена, причем лица, этим занимавшиеся, конечно, старались обогатиться сами». По словам члена деникинского правительства профессора Соколова, реализация военной добычи была главным источником средств армии и представляла в сущности не что иное, как самый откровенный грабеж. Безнаказанность и беспрепятственное ограбление жителей стало правилом, и в этом ограблении принимали участие лица всех рангов и положений. Правительство все чаще и чаще стало получать сведения о громадных капиталах, скоплявшихся в отдельных руках и у целых войсковых частей. Рассказывали, говорит профессор, об имуществе полков, которое загромождало целые поездные составы, и в минуту неудач части на фронтах думали прежде всего о спасении своего добра, а поезда с войсковым имуществом тормозили и нарушали всякую планомерную эвакуацию. Как-то зимою один из весьма популярных военных начальников следовал на отдых со своими «ребятами». Это был поезд-гигант из многих десятков вагонов, груженный мануфактурой, сахаром и разными другими припасами. На время им забит был весь путь. Когда вследствие царившего хаоса состояние армии стало катастрофическим и разутых и раздетых солдат оказалось невозможно снабдить теплыми вещами, тогда пошли толки о необходимости, по примеру большевиков, реквизировать всю теплую одежду у буржуев. Члены деникинского правительства энергично взывали к «большевицким методам», и на замечание одного из них, что, уж если прибегать к большевицкому способу действия, то полностью, включая и угрозу «стенкой», некоторые члены твердо сказали, что да, надо применять и «стенку».
Вслед за Корниловым, Марковым, Дроздовским, Алексеевым сошло в могилу и большинство других идейных борцов. Ими и ограничивались все лучшие элементы нашей общественности, все то благородное, что она могла дать, и в созданной по принципу общей мобилизации новой армии не было уже ни идеологии добровольцев, ни их жертвенности, ни железной дисциплины. Это было скопище русских обывателей, малодушное, своекорыстное, берегущее свою шкуру стадо. К тому же необходимость как можно скорее усилить армию новыми частями исключала возможность длительной и прочной выучки, и не сколоченные, со слабой боеспособностью части несли огромную убыль дезертирами и пленными.
Уже в конце 1918 года атаман Донского Войска, генерал Краснов докладывал: «Прекрасно вооруженные, снабженные пулеметами и пушками наши отряды уходят без боя в глубь страны, оставляя хутора и станции на поручение врагу. Фронт заболел большевизмом».
Разбросанные на огромной территории отряды прежде всего рассчитывались с крестьянами, жгли их дома, насиловали женщин, уводили скот и беспощадно грабили. Но и в городах воровство шло повально. Доставлявшееся союзниками обмундирование, пишет главнокомандующий Деникин, по пути на фронт расхищалось, а те из этих предметов, которые доходили до строевых солдат, открыто продавались ими, и, несмотря на строжайшие меры, английские фирменные вещи всегда можно было в изобилии видеть на городских базарах и в деревнях.
Казак, говорит генерал Деникин, возвращался с похода нагруженный так, что ни его, ни лошади не видать, а на другой день идет в поход в одной рваной рубашке. Генерал Мамонтов вызвал общее ликование своей телеграммой: «Посылаем привет. Везем родным и друзьям богатые подарки, донской казне 60 миллионов рублей, на украшение церквей дорогие иконы и церковную утварь».
Все это, по наблюдениям целого ряда очевидцев, являлось следствием не только одной разнузданности войск, но и полного неумения наладить дело снабжения. Нельзя себе и представить, пишет профессор Соколов, какие колоссальные запасы всякого рода обмундирования и других казенных вещей сдавали противнику, не моргнув глазом, белые генералы в то время, когда их собственные отступавшие войска шли разутыми и раздетыми.
Вели себя белые отвратительно. Однажды, рассказывает писатель Наживин, проезжавший через деревню отряд наехал на пасущихся гусей. «Те подняли головы и го-го-го. Один из офицеров распалился: «Не сметь перед русским офицером высоко головы поднимать!» — выхватил шашку и бросился рубить гусей».
Взятки не стеснялись брать нисколько, пьянствовали и хозяйничали у всех на глазах совершенно открыто, и если одни, как начальник штаба генерал де Роберти, попали за это под суд, то другие, как безобразник генерал Добровольский, увольнялись под благовидным предлогом успешного завершения возложенной на них задачи.
Генерал Шкуро допускал такой грабеж населения, который повлек за собой целый ряд восстаний, и когда от генерала Деникина потребовали мер борьбы с этим злом, он заметил: «Бороться — но первый, кого я должен повесить, — это генерал Шкуро. Вы согласны на это?» Последовало общее молчание, и вопрос был снят с очереди.
В день въезда командующего армией генерала Май-Маевского во взятый им у большевиков город Харьков, на вокзале для торжественной встречи были выстроены войска и собрались депутации от города, земства, университета и т. д.
«И вот, — рассказывает Наживин, — среди торжественного молчания подходит поезд генерала Мая. Подошел, остановился, и — ничего. Потом в открытое окно вагона вылетает пустая бутылка и, звеня, откатывается в сторону. И опять ничего. Общее недоумение и растерянность. И, наконец, в раме окна появляется толстая, жирная и совершенно пьяная физиономия генерала Мая. Он тупо оглядывает всех заплывшими глазами и, обращаясь к общественным депутациям, по-генеральски хрипло кричит: „Здорово, корниловцы!“ И все это на глазах у всего населения и войск».
В константинопольской французской газете «Стамбул» появилась статья, в которой очень жесткими словами говорили, что помогать России довольно бесполезно, ибо все, что подвозится союзниками — танки, снаряды, артиллерия, обмундирование и прочее, — исправно передается пьянствующими генералами большевикам. Какой смысл помогать? И статья оканчивалась энергичным призывом: «Довольно пьянствовать!»
В своих записках генерал барон Врангель рассказывает, что генерал Деникин, прощаясь с ним по случаю данного ему нового назначения, между прочим сказал, что командующим Кавказской армией он назначил генерала Покровского, и спросил, можно ли назначить к нему начальником штаба генерала Зигеля? Честный ли Зигель человек? Получив ответ, что это в высшей степени порядочный офицер, Главнокомандующий сказал: «Ну и прекрасно, он не даст генералу Покровскому обобрать свою армию как липку». «Жутким недоумением, — замечает барон Врангель, — отозвались в моей душе эти слова Главнокомандующего».
«Белые генералы, — пишет генерал Деникин, — вносили элемент пошлости и авантюризма в общий ход кровавой и страшной борьбы за спасение России».
…
Отступая в центре фронта, большевики на восточной периферии потеснили к югу донских казаков, а на западе, очищая Малороссию от войск Петлюры, пришли в соприкосновение с войсками союзников.
По данным помощника Главнокомандующего генерала Лукомского, соотношение боровшихся там сил было следующее: общая численность войск французов, англичан, греков и румын и действовавшей с ними русской бригады была около 30 000- 35000 человек. Силы красных не превышали 15000 и слагались из отдельных отрядов и двух полков. Несмотря на огромный перевес сил противника, красные одержали над ним ряд побед, заставив войска союзников очистить города Харьков и Николаев и отступить к Одессе.
О впечатлении, которое произвели на французов их столкновения с советскими войсками, наш бывший военный агент в Сербии полковник генерального штаба Энкель, близко соприкасавшийся со ставкою генерала Франше д’Эспере, писал, что, по словам французов, красные проявляли все качества, присущие первоклассным войскам, и двинутые против них танки не произвели никакого впечатления и, несмотря на огромные потери с их стороны, были ими захвачены.
Еще более удивляло французов, сообщает полковник Энкель, умение быстро водворять и поддерживать строжайший порядок в занимаемых ими городах. По тщательно проверенным генералом Франше д’Эспере данным, в Киеве после царившей там вакханалии и невероятной анархии полный порядок был восстановлен в 24 часа.
Третьего апреля 1919 года командующий союзными войсками генерал д’Ансельм отдал приказ об эвакуации Одессы, и через два дня городом уже управляли большевики. Оккупация английскими войсками Бакинского и Батумского районов, однако, еще продолжалась, и получалось впечатление, пишет генерал Лукомский, что англичане собираются вести особую политику, поддерживая самостоятельность отделившихся от России новообразований, а Батум как вывозной город нефти хотят сохранять как можно дольше.
…
В то время, когда генерал Деникин теснил большевиков своими армиями, политическое наступление на них велось из Парижа и Одессы, ставших сборными пунктами всей нашей общественной, политической и государственной элиты. Командированного генералом Деникиным в Париж бывшего министра иностранных дел Сазонова там встретили весьма не сочувственно. Керенский выпустил манифест, требуя от демократических правительств Запада отказа от поддержки Колчака и Деникина, а «особое политическое совещание» с князем Львовым во главе противопоставило деникинской политической программе свою собственную. Между собравшимися в Париже политическими деятелями всех рангов и направлений велась беспрерывная борьба, и проводившиеся ими во французской печати взгляды и суждения вызывали среди союзников полное недоумение, заставляли их теряться среди той взаимной ненависти, непонимания, изветов и обличений друг друга в самых тяжелых не только политических, но и уголовных преступлениях.
В результате русские представители не допущены на мирную конференцию ни с решающим, ни даже с совещательным голосом, а на самой конференции было сделано предложение всем русским политическим деятелям собраться для совещания, но не в Лондоне, а на Принцевых островах.
В Одессе — другом центре бежавшей русской буржуазии и интеллигенции — одновременно создались: «Совет государственного объединения», «Национальный центр», «Союз возрождения», «Совет земств и городов», «Внепартийный блок» и «Демократический фронт». Помимо этих организаций там имелись еще фракции всех других политических партий от крайних правых и до большевиков включительно. Представителям французской интервенции приходилось ежедневно выслушивать диаметрально противоположные взгляды, советы и предложения всякого рода делегаций и депутаций, из которых каждая говорила от имени русского народа или, по меньшей мере, широких слоев русской общественности.
«История антибольшевицких общественных организаций есть история русской общественности», — справедливо, замечает генерал Деникин. Ни одного более или менее прочного политического объединения эта общественность создать не сумела.
Правительство генерала Деникина носило название «Особое совещание» и состояло из лиц, им лично избираемых и назначаемых. Состав этого правительства, по словам одного из его членов, профессора Н. Соколова, был неопределенным. Общей политической физиономии оно не имело и очень скоро обросло самыми разнообразными практически неработоспособными комиссиями и комитетами. Рядом с ним в Кубанской области действовала «Краевая рада», образованная по принципу выборного начала. Между нею и «Особым совещанием» немедленно возникло «конфликтное отношение», скоро переросшее в открытый разрыв. Эта продолжавшаяся во время деятельности генерала Деникина борьба, а также вялость и пухлость всех прочих центральных управлений сделали то, что вся политическая жизнь обратилась в непрекращаемую свалку мелких групп, кружков, центров и союзов, которые интриговали, подсиживали, доносили, клеветали, кого-то валили и, более всего, болтали и сплетничали. При таких условиях не только не было «хорошего управления», но не было никакого управления, и деятельность его, осуществлявшаяся массой чиновного мира, выражалась в судорожных некоординированных движениях.
С первых же дней своего существования, свидетельствует генерал Деникин, советская власть повела самую решительную борьбу с «самовластием мест». Всю административную деятельность она передала членам своей партии, снабженным неограниченными полномочиями, но беспрекословно подчинявшимся приказаниям центра. Этому разумному примеру вождь белой армии не последовал, и местная власть на огромном пространстве, занятом его войсками, территории была вручена уцелевшим остаткам царской администрации, старым земским начальникам, воскресшим приставам и вернувшимся помещикам. Эти люди стали управлять старыми способами, исходившими прежде всего из желания перевешать как можно больше «серой скотинки» за все то, чего она их лишила. Наезжая в качестве царьков, пишут очевидцы Г. Раковский и И. Наживин, эти люди кормились сами и старались подкормить отощавших помещиков, которые при их поддержке и содействии государственной стражи отнимали у крестьян скот и другое имущество, пороли их, совершали над ними самые грубые насилия и очень скоро подняли все население на дыбы. В короткое время их хозяйничанья богатейший хлебный район стал испытывать острый недостаток в хлебе, а мирового значения угольные копи оказались неспособными вырабатывать уголь в количестве, достаточном для поддержания местного железнодорожного транспорта. Ужасное состояние администрации сводило на нет все громкие слова о законности, праве и порядке.
Административное банкротство было полное, и если старую власть не любили, то новую ненавидели. Население видело, как под прикрытием высоких лозунгов тысячи грозных и жадных рук тянулись к власти. Кому же, спрашивается, могла прийти охота ценой собственной жизни поддерживать это жадное стадо и доставлять ему жирную кормежку? Вера в самую идею новой власти была народом утеряна, и, выкопав из земли запрятанные туда винтовки и пулеметы, крестьяне обратили их против белых. Начались восстания, которые, распространяясь с быстротой пожара, охватили всю огромную территорию между Днепром и Азовским морем, и в тылу генерала Деникина стали хозяйничать бесчисленные банды и партизанские отряды вроде знаменитого батьки Махно.
Все это видел и знал генерал Деникин, все это в существенных чертах сам подтвердил в своих «Очерках», и тем не менее, на часто слышанный им приговор, что народ встречал белых с радостью на коленях, а провожал с проклятиями на коленях, генерал с негодованием возражает: «С проклятьем! Не потому ли, что мы уходили, оставляя народ лицом к лицу с советской властью».
Тут весь генерал Деникин: «А все-таки Дульцинея прекраснейшая из женщин!».