Атаман строго преследовал пьянство, и офицеров, замеченных в нетрезвом поведении, увольнял вовсе от службы без мундира и пенсии. И он, и особенно командующий Донской армией генерал-майор Денисов требовали не только полного соблюдения воинской дисциплины и порядка, но и форменной, щегольской, насколько позволяли обстоятельства, одежды и благопристойного поведения в общественных местах. Разлад между Доном и Добровольческой армией начался с мелочей и пустяков, но вылился в тяжелые формы вследствие крайнего самолюбия Деникина.
Его постоянно раздражала мысль, что Войско Донское находится в хороших отношениях с немцами и что немецкие офицеры бывают у атамана. Генерал Деникин не думал о том, что благодаря этому Добровольческая армия неотказно получает оружие и патроны, и офицеры едут в нее через Украину и Дон совершенно свободно, но он видел в этом измену союзникам и сторонился от атамана…
В лице командующего Донской армией атаман имел блестящего помощника. Но горячий патриот генерал Денисов отличался резким, порывистым характером. Он был молод. Ему было всего 34 года, и, когда генерал Деникин командовал дивизией, Денисов был всего капитаном генерального штаба. Ставши командующим армией, Денисов установил отношения с генералом Деникиным, как с равным, и это коробило Деникина. Штаб Донской армии, богато снабженный и блестяще оборудованный, щеголял точностью донесений, красотою исполнения схем, аккуратностью работ, чего нельзя было сказать про штаб Добровольческой армии, и Денисов зло смеялся, критиковал и иронизировал над Добровольческой армией.
В Новочеркасске, в Александровском саду, по приказанию генерала Денисова действовало летнее гарнизонное собрание, куда могли приходить обедать офицеры с их семьями и где они могли иметь дешевую (за 2 руб. 50 коп.) и здоровую пищу. По вечерам там играл войсковой хор и пели войсковые певчие. Офицеры Добровольческой армии допускались туда на совершенно одинаковых условиях с офицерами-донцами. Добровольцы не раз устраивали там пьяные кутежи со скандалами и, наконец, пустили по адресу Войска Донского «крылатое» слово – «всевеселое войско Донское».
Денисов промолчал. Вскоре на одном вечере в присутствии Денисова и одного полковника из Добровольческой армии на Войско Донское стали жестоко нападать за его сношения с немцами.
– Но что же Войску делать, – сказал Денисов, – Немцы пришли на территорию его и заняли. Войску Донскому приходится считаться с совершившимся фактом. Не может же оно, имея территорию и народ, ее населяющий, уходить от них, как то делает Добровольческая армия. Войско Донское – не странствующие музыканты, как Добровольческая армия.
[Читать далее]Эти «странствующие музыканты» были переданы генералу Деникину, и он в свое время припомнил это словцо Денисова. Когда Войско Донское начало свои сношения с союзниками, в штабе Деникина сказали: «Войско Донское – это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит».
Денисов не остался в долгу и ответил: «Скажите Добровольческой армии, что если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании».
Это были мелочи. Но они разожгли самолюбие Деникина, и он стал добиваться удаления Денисова.
Генерал Деникин хотел, чтобы Войско Донское было Донскою областью с некоторой автономией, он не соглашался признать Донской армии, но желал иметь донские полки там, где они понадобятся; он решительно шел к тому старому режиму, о котором при обстоятельствах теперешнего момента атаман не мог и заикнуться. И Деникин стал во враждебные отношения к атаману, считая его главным виновником шовинистической политики Дона.
Но пока у донского атамана на фронте была 60-тысячная армия, а у него вместе с кубанцами насчитывалось 12 тысяч, пока все снабжение шло через донского атамана, взявшегося быть посредником между Украиной и немцами, с одной стороны, и Добровольческой армией, с другой, Деникин молчал, и только окружающие его готовили грозную кампанию против генерала Денисова, атамана и всех донских патриотов. Они стремились свалить Войско Донское, и впоследствии при помощи союзников они свалили его… но в результате погубили последний ресурс в своей борьбе. Как только война перестала быть национальной, народной, она стала классовой, и как таковая не могла иметь успеха в беднейшем классе.
Казаки и крестьяне отпали от Добровольческой армии, и Добровольческая армия погибла. Говорят об измене казаков Деникину, но нужно посмотреть, кто изменил раньше: казаки – Деникину или Деникин – казакам. Если бы Деникин не изменил казакам, не оскорбил бы жестоко их молодого национального чувства, они не покинули бы его. И прав был атаман, когда в числе своих врагов ставил и генерала Деникина. Генерал, быть может, сам того не понимая, работая на разрушение Донского войска, рубил сук, на котором сидел…
…
…в задачах Добровольческой армии и в тех задачах, которые ставили себе Украина и Дон и к которым они хотели привлечь Добровольческую армию, Грузию, Крым, Кубань и народы Северного Кавказа, было существенное расхождение. Гетман и атаман первою задачею ставили борьбу с большевиками и уничтожение большевизма в России и только по завершении этой задачи они склонялись решать вопрос о будущем России. Добровольческая армия ставила если не первой своей задачей, то, по крайней мере, задачей одновременной с борьбой с большевиками «объединение осколков бывшей России в Единую, Неделимую Россию» – иными словами, уничтожение самостоятельной Украины, самостоятельной Грузии, посягательства на полную автономию Крыма, Дона и Кубани.
…
Академически генерал Лукомский и генерал Деникин, конечно, были правы. Донские казаки должны были умирать за свободу Родины. Но мог ли требовать этого атаман, когда рядом воронежские, харьковские, саратовские и т. д. крестьяне не только не воевали с большевиками, не освобождали этой Родины от них, но шли против казаков. Атаман стоял перед фактами суровой действительности. Казаки отказывались выходить за пределы Войска Донского. В полках были митинги протеста.
«Расстреливать виновных», – говорили Деникин и Лукомский. Но кто же будет расстреливать, когда все Войско солидарно с протестующими? Почему же Деникин и Лукомский не мобилизовали население Ставропольской губернии и Кубанского войска и не создали свою русскую армию, которая пошла бы вместе с казаками? Почему же они держались принципа добровольчества? Да потому, что, когда мобилизовали, то мобилизованные передавались красным и уводили с собою офицеров.
…
Жадный до наживы кубанский казак боготворил тех вождей, которые добычей считали не только оружие и снаряды, но и имущество магазинов и кооперативных лавок занятых городов и сел, которые налагали на жителей контрибуции, взыскивали их и делились полученными деньгами с казаками. Такими вождями были генералы Покровский и Шкуро. Тот самый Покровский, который в апреле пробовал самостийничать перед генералом Корниловым, стал послушным слугою у генерала Деникина. Характера он был решительного и в основу войны положил грабеж. Когда соединенный Доно-Кубанский отряд переходил весною 1918 года снова в Кубанскую область, генерал Покровский до основания взорвал фундаментальный железнодорожный мост через реку Кубань лишь для того, чтобы донцы не перешли в Кубань и не стали там требовать своей части добычи. Пока в его отряд входили донские части, между кубанцами и донцами были постоянные споры из-за добычи.
…
Генерал Деникин оказался в центре самых сложных и запутанных политических интриг. Он поставил на своем знамени «Единую и Неделимую Россию», и все то, что не совпадало с этим, было ему ненавистно, и он враждебно к этому относился.
Скоропадский был изменником, изменниками были все украинцы, а с ними вместе изменниками были и руководители Рады – Быч, Рябовол, П. Л. Макаренко и все те, которые мечтали о федерации.
Как-то, несколько позднее, генерал Деникин был на большом официальном обеде у кубанского атамана в его дворце. Над дворцом, подобно тому, как это было на Дону, реял свой кубанский национальный флаг. Атаман сидел на первом месте, Деникин на втором. Это его оскорбило и взорвало. Когда дошло дело до речей, он сказал почти буквально следующее:
– Недавно над этим дворцом развевалось красное знамя и под ним во дворце сидела разная сволочь. Теперь над дворцом развевается знамя иных цветов и сидят иные, прочие люди. Я жду, когда над этим дворцом взовьется флаг Единой Великой России! За Единую, Неделимую Россию, ура!..
Заслуги кубанцев в боях и на походе затирались. В донесениях о них умалчивали или ставили на втором месте. Природные кубанские казаки, за исключением Шкуро, Улагая и Павличенко, не занимали видных мест. В штабе Деникина кубанцев не было, а генералы русской службы Май-Маевский, барон Врангель, Эрдели, Покровский выдвигались на видные места. Это злило кубанцев.
К Дону отношение было сдержанное. На него тоже смотрели, как на неблагодарного сына и стремились прибрать к рукам.
…
Пока дела Германии были хороши и все снабжение шло в Добровольческую армию из Украины через Дон, отношения Деникина к атаману были холодные, но сдержанные. Не желая оставить никаких следов о том, что Добровольческая армия получала патроны и снаряды от немцев, генерал Деникин не требовал письменно или через свой штаб нужного ему снаряжения, но к атаману или к командующему Донской армией прибывали из Добровольческой армии частные люди (инженер Кригер-Войновский и др.) или кто-либо из «общественных деятелей» и рассказывал о тяжелом положении добровольцев, о том, что у них не хватает ни патронов, ни снарядов и что им необходимо послать столько-то того-то или того-то. Или об этом передавал представитель Донского войска при Добровольческой армии генерал от кавалерии Смагин, и Донское войско, если только имело просимое, сейчас же, иногда в ущерб своим частям, отправляло транспорты добровольцам. Отношения между обеими армиями были вначале дружные, но равные. Дон не считал себя подчиненным генералу Деникину, и генерал Деникин, избегая прямых сношений с Доном, считал Дон независимым от себя.
Как только стало известно о победе союзников и о близкой перемене «ориентации», Добровольческая армия стала требовать от Дона все ей необходимое.
…
Генерал Деникин начинал мстить донскому атаману и показывать ему, что все находится теперь в его руках.
…
Вопрос о едином командовании был особенно важен генералу Деникину ввиду того, что по мере освобождения Кубанского войска от большевиков Кубанская Рада все более хотела освободиться от опеки генерала Деникина.
…
Атаман не хотел признавать генерала Деникина главнокомандующим не потому, что Войско Донское и Деникин жили не в ладу, не потому даже, что генерал Деникин не хотел отрешиться от старого взгляда на казаков, как на часть русской армии, а не как на самостоятельную армию, чего добивались казаки и за что боролись, но потому, что атаман считал генерала Деникина неспособным на творчество и притом совершенно не понимающим характера войны с большевиками и считал, что генерал Деникин погубит все дело. Кто угодно, но только не Деникин с его прямолинейной резкостью и уверенностью, что можно силой заставить повиноваться.
Атаман считался с обаятельной внешностью Деникина, с его умением чаровать людей своими прямыми солдатскими честными речами, которыми он подкупал толпу, но за этими речами атаман видел и другое. В то время, как на Дону были вызваны все производительные силы страны и создана покорная армия, генерал Деникин опирался на кубанских казаков и офицерские добровольческие полки. Солдатам он не верил, и солдаты не верили ему. Армия не имела правильного снабжения, не имела точных штатов, не имела уставов. От нее все еще веяло духом партизанщины, а партизанщина при возникновении Красной, почти регулярной, армии была неуместна.
Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый, а не народный характер, и при таких условиях если его не подопрут извне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть.
Генерал Деникин угнетал проявление кубанской самостоятельности, он не считался с Радой. Такого же отношения надо было ожидать и к Дону – это охладило бы казаков и могло бы окончиться катастрофой.
Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы – монархистом. В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать, презрительным названием «учредилки» оно было дискредитировано, унижено и опошлено в глазах народа.
Иди Деникин за царя – он нашел бы некоторую часть крестьянства, которая пошла бы с ним, иди он за народ, за землю и волю – и за ним пошли бы массы, но он не шел ни за то, ни за другое. «Демократия» отшатнулась от него и не верила ему, и Деникин боялся призвать ее под знамена.
Добровольцы были плохо одеты, плохо дисциплинированы, они не были войском – армия Деникина все была только корпусом, и хотя Деникин уже владел тремя громадными губерниями, он ничего не создал, и атаман боялся, что он не только ничего не создаст в будущем, но развалит и созданное такими трудами, неокрепшее и хрупкое.
Атаман не считал Деникина хорошим стратегом, потому что Деникин действовал по плану, который казался атаману некрупным и бесцельным. План Деникина состоял в покорении окраин, в этом Деникин видел обеспечение своего тыла. Сначала Кавказ, потом Крым, далее Украина. Атаман считал, что с окраинами, в том числе и Украиною, воевать нельзя и не стоит: с ними должно столковаться, признавши их права на свободное существование. Главная цель казалась атаману – борьба с большевиками и большевизмом: с первыми – оружием, со вторым – воспитанием, и только после победы над ними и освобождения от коммунистов всей России можно говорить о «единой и неделимой России». Генерал Деникин прямо шел к этой единой и неделимой и, по мнению атамана, создавал себе еще новых врагов, не справившись и со старыми. Деникин не признавал гетмана Скоропадского, потребовал подчинения ему Крыма, ссорился с Грузией, был в холодных отношениях с Кубанскою Радою, и атаман боялся, что он раздражит и донских казаков. Атаман считал, что во время войны не время заниматься мелочами. Надо идти прямо к цели – и цель эта: гнездо большевизма – Москва и Петроград. Еще недавно атаман сговаривался с гетманом Скоропадским и завязывал сношения с Польшей и Грузией – он искал друзей. Он считал, что путь к Москве один – создание единого фронта с чехо-словаками и Колчаком. Движение на северовосток к Царицыну, Саратову и Самаре, посылка большого конного отряда для связи с атаманом Дутовым, собрание сначала единой Русской армии, а затем поход на Москву. Генерал Деникин работал по обратным операционным линиям – на юг и на запад. На Владикавказ – Дербент, Петровск, Баку, на Сочи и Гагры, потом на Киев…
К этому примешивалось взаимно враждебное отношение штабов Донского войска и Добровольческой армии. Генерал Денисов имел большое влияние на атамана, как ежедневный непосредственный докладчик перед атаманом и его постоянный спутник в поездках по фронту и по станицам. Атаман высоко ставил Денисова и к мнению его всегда прислушивался. Генерал Денисов считал подчинение генералу Деникину крушением всего дела. Генерал Денисов слишком гордился своей работой и работой своего штаба. У него была отлично налаженная техническая связь, Войско Донское выпустило к этому времени 90 тысяч листов планов и карт для войск и издало заново почти все уставы и войсковые учебники, и генерал Денисов не желал передавать всего этого Добровольческой армии. Он считал операции, задуманные в его штабе, глубоко обоснованными, действия же Добровольческой армии – кустарными операциями и по-прежнему презрительно называл армию «странствующими музыкантами».
После приезда союзников и письма генерала Пуля перед атаманом стояла непременная задача согласиться на признание генерала Деникина верховным главнокомандующим и подчинить ему не только Донскую армию, но и все Войско. События на фронте, появление большевиков на Украине, создание нового, Западного фронта и вследствие этого необходимость во что бы то ни стало получить помощь извне, требовали от атамана уступок и изменения своего мнения. Генерал Деникин, так сказать, авансом послал дивизию Май-Маевского на Украину, но дивизия эта очень вяло работала и долго оставалась в районе Мариуполя и Юзовки, не продвигаясь на север и не занимая Луганска, Купянска и Харькова, особенно последнего, на чем настаивал атаман. Дивизия эта оказывала мало помощи, и было похоже, что генерал Деникин и не окажет большей помощи, пока не будет признан Войском Донским.
Атаман просил о присылке подкрепления Май-Маевскому и о побуждении его энергично продвигаться на север и занимать северную границу Украины. Деникин отвечал телеграммами, полными участия, и писал, что у него нет ни одного свободного полка. А между тем атаман знал, что большевики так поспешно отступали к Каспийскому морю, что преследовала их только одна конница, пехота же, две кубанские пластунские дивизии, которые были поставлены на отдых, легко могли покончить с большевиками, еще не окрепшими на Украине. Но политика заслоняла от Деникина соображения стратегии. Раньше признание его власти над Войском, потом уже помощь. А время не терпело. При таких условиях состоялось 13/26 декабря на станции Кущевка свидание между атаманом и генералом Пулем. Свидание началось очень холодно. Генерал Пуль настаивал на том, чтобы атаман первым явился к нему в вагон и чтобы разговоры происходили у него. Атаман отказался от этого, и одно время казалось, что свидание не состоится. К атаману был послан для переговоров английский полковник Киз.
– Передайте генералу Пулю, – сказал ему атаман, – что я являюсь выборным главою свободного пятимиллионного народа, который для себя ни в чем не нуждается. Слышите: ни в чем! Ему не нужны ни ваши пушки, ни ружья, ни амуниция – он имеет все свое, и он убрал от себя большевиков. Завтра он заключит мир с большевиками и будет жить отлично… Но нам нужно спасти Россию, и вот для этого-то нам необходима помощь союзников, и они обязаны ее оказать. С генералом Пулем будет разговаривать суверенный глава сильного и могучего народа, и он требует к себе известного уважения. Генерал Пуль обязан явиться ко мне – я не замедлю ответным визитом к нему.
Полковник Киз ушел, и опять шли переговоры, и два поезда стояли на путях друг возле друга к великому соблазну любопытных. Наконец, атаман приказал прицепить паровоз к своему поезду, он решил ехать обратно в Ростов. К нему явился переводчик генерала Пуля полковник Звегинцев и сказал, что генерал Пуль согласен придти для переговоров к атаману, если атаман согласится, что завтра будет у генерала Пуля. Это атаману было все равно, где ни завтракать, лишь бы договориться так, чтобы достоинство Всевеликого войска Донского не было унижено.
Как два индейских петуха, важных и надутых, встретились атаман и генерал Пуль. На вопрос о полном подчинении всего Войска Донского с его населением и армией генералу Деникину атаман ответил категорическим отказом. Армия – да, армия может подчиниться, но как совершенно самостоятельная армия. Войско теперь не может признать Деникина иначе, как через атамана.
– Вы имеете, – сказал атаман, – австралийскую армию, она отлично дралась у вас, но она самостоятельна. Поверьте, что генерал Деникин только выиграет от того, если Донская армия не распылится и не уничтожится, а будет в руках у своего атамана.
Присутствовавший при разговоре генерал Драгомиров стал настаивать на том, что Донская армия должна войти в Добровольческую армию не как нечто целое, а подчиниться вполне. Все назначения, все распоряжения по ней должны идти только через штаб Добровольческой армии, иначе какое же это единое командование! Все Войско Донское со всем его населением, хлебом и иными средствами снабжения должно отойти в распоряжение генерала Деникина, который должен распределять все это согласно с требованиями всего фронта, всей армии.
Атаман не согласился с этим, и Пуль стал на его сторону. Генерал Пуль считал, что предложение атамана передать полностью всю армию и самого себя в подчинение генералу Деникину, который будет иметь сношение с Войском Донским через него, атамана, вполне приемлемо. После этого разговор стал идти спокойнее. Генерал Пуль становился все более сторонником атамана, и против предложений и требований генерала Драгомирова уже было два голоса – атамана и генерала Пуля.
Генерал Пуль спросил атамана о его дальнейших планах. Атаман принес карты и показал, как он полагал бы при помощи иностранных войск освободить Россию. Первое – оккупация и устроение Украины как Украины, а не России, второе – движение на соединение с чехо-словаками и Колчаком, третье – движение всеми силами на Москву.
Оказалось, что и у Пуля был тот же план – создать единый фронт от Сибири до берегов Черного моря.
Около трех часов дня после с лишком трехчасового разговора генерал Пуль покинул вагон атамана, обещая ему в ближайшие дни посетить Войско Донское и на месте ознакомиться, как и куда направить войсковые части для помощи Дону в его наступлении на Воронеж и Царицын.
…
Как результат свидания с генералом Пулем должно было последовать соглашение с генералом Деникиным, и отношения между Доном и Добровольческой армией должны были вылиться в строго определенные формы.
/От себя: вот так атаман невольно проговаривается, что управляли белыми англичане./
