21-го марта 1920 г. ген. Деникин… передал по прямому проводу из Феодосии о передаче им всей власти ген. Врангелю. Пожелав новому главнокомандующему успеха в деле воссоздания родины, ген. Деникин в тот же день на английском миноносце покинул пределы России.
Ген. Врангель вступил в исполнение обязанностей правителя и главнокомандующего вооруженными силами юга России...
Была провозглашена беспощадная борьба с канцелярщиной и рутиной. Началась стремительная замена одних лиц и учреждений другими. Фактически, впрочем, дело свелось лишь к калейдоскопической перемене фамилий и вывесок, а зачастую даже только последних.
Был упразднен знаменитый «осваг», составивший целую эпоху в период политики особого совещанья, но вместо одного «освага» расплодилась чуть ли не дюжина маленьких «осважнят», представлявших в подавляющем большинстве случаев скверную креатуру своего родоначальника.
Началась какая-то лихорадка с подачей на имя главнокомандующего докладных записок, проектов и (конечно!) смет, доказывавших необходимость учреждения новых органов осведомления, пропаганды и т. п.
Политические авантюристы всех рангов и калибров, ex-министры особого совещания, голодные, оказавшиеся на мели, осважники, случайные репортеры вчерашних столичных газет — все это дни и ночи напролет сочиняли обеими руками рецепты спасения России.
К средине апреля месяца, когда казначейство В. С. Ю. Р. выдавало одной рукой последние миллионы потрясающих «ликвидационных» осважному персоналу, оно же другой рукой должно было вскармливать новых младенцев того же, увы, происхождения.
[Читать далее]Умерь «осваг», но вместо него в Севастополе и на местах работали:
а) Пресс-бюро,
в) Редаготы,
с) Инфоты,
д) Осогиты,
е) Политотделы и т. д., и т. д., а на свет Божий из куч проектов выглядывали тройками и пятернями «телеграфные агентства», какие-то секретные отделы под литерами (были и такие), журналы толстые, журналы тощие, газеты ежедневные, еженедельные, понедельничные, воскресные, народные, казачьи, рабочие, какие хотите.
Нечего, разумеется, пояснять, что почти весь осважный персонал перекочевал в «новые» учреждения и органы осведомления.
Вся эта публика наперегонки торопилась использовать искреннее расположение нового главнокомандующего к печати, атакуя все пороги дворца и чуть ли не вагоны штабного поезда на ходу.
Кредиты на пропаганду и «осведомление» грозили достичь гомерических размеров. Ведомство г. Бернацкого возопило о милосердии и осмотрительности. Целый ряд «новорожденных» оказался лишенным необходимого питания. Началась безобразная борьба за право на собственное существование. Каждый из новорожденных пытался изо всех сил признания его за собою и не стеснялся в выборе средств и способов, как бы половчее подставить ножку своему соседу.
Несомненно, ген. Врангель очень быстро понял, с кем имеет дело, и попытался исправить ошибку. Но людей, которые могли бы помочь ему найти надежный путь к такому исправлению, не было. Персональная чехарда и «ликвидации» не давали, в сущности, никаких результатов. В частности последние сводились лишь к бесконечным «перебежкам» ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, которые ухитрялись менять свою кожу по несколько раз в течение одной весны, укладывая ликвидационные во все четыре кармана. Независимая пресса в количестве двух с половиной газет и общественные круги по-прежнему держались особняком, и никакие соблазны, вроде льготного или дарового получения бумаги, не помогали.
Отчаявшись в возможности поставить дело рациональным образом, генерал Врангель разрешил его в конце концов чисто по-кавалерийски, отдав свой известный приказ о том, что пропаганда вовсе, по-видимому, не нужна, и пусть-де население судит о власти по делам ее.
Редаготы, инфоты, осоготы и иже с ними исчезли с лица земли. Все было заменено опять одним институтом — «отделом печати при начальнике гражданского управления» — тем же самым бессмертным «освагом» — роковым творцом внутренней политики на территориях «всюра». Не хватало только подходящего руководителя, но и тот вскоре объявился в лице молодого петербургского чиновника г. Немировича-Данченко, назначенного, как уверяли злые языки, на этот пост исключительно благодаря «очень подходящей фамилии».
…
10 июня
Сегодня вышел здесь 1-й номер нашей полувоенной газеты «Голос фронта». Цена пятьдесят рублей. Неделю тому назад советские «Известия» в 4 больших страницы продавались здесь по полтора-два рубля за номер. Отпечатан на лоскутке бумаги и бессодержателен, как и вся наша казенная пропаганда. Население от такой цены шарахается в сторону.
…
22 июня
Начиная с полудня, стали прибывать значительные партии пленных. Почти все раздеты, вернее, оставлены какие-то лохмотья. С наступлением холодов, если не прибудет из-за границы обмундирование, это будет сплошной тиф. Настроение огромного большинства из них весьма далеко от того, что пишется в газетах. Народ просто устал от войны и ему глубоко безразлично, кто его заставляет драться. Многие не боятся говорить совершенно откровенно: «мобилизуете вы — будем драться у вас против большевиков, попадем в плен обратно к ним, мобилизуют они — будем у них». Что-то животное тупое, страшное, но большинство рассуждает именно так. Искательства правды не видно абсолютно почти ни у кого. И в самом деле в наших рядах эти господа дерутся не хуже, чем у большевиков, и обратно.
Пропаганды с нашей стороны среди них, разумеется, никакой: газеты уже, кажется, по 500 рублей за номер. Агитация — доступная только для спекулянтов. Раздевание, по-видимому, создает у них сразу определенное на наш счет представление.
…
Казалось, вся логика вещей с абсолютной очевидностью показывала, что закон необходимо обратить в свой главный козырь. Казалось, что деревня будет ознакомлена во всех деталях с земельной реформой.
Фактически же дело… свелось к напечатанию (в далеко недостаточном количестве экземпляров) самого текста закона со штампом: «цена 100 рублей». Это после бесплатной советской пропаганды, после стоимости советских газет в 11/2-3 рубля за номер.
…
Патент на патриотизм был выдан с весны — не лично, конечно, ген. Врангелем, но просто фактически группе лиц, возглавлявшийся известным проф. Малаховым, г. Ножным и г. Бурнакиным — редактором «Веч. Слова».
Выход сотого номера этой газеты быль отпразднован в обстановке, достойной столетнего юбилея. На эстраде кинематографа рядом с г. Бурнакиным восседали еп. Вениамин, обер-квартирмейстер ставки (тогда еще полк. Д—н), начальники отделов политической части и печати, отделов, входивших еще в то время в состав штаба главнокомандующего. Вероятно, спустя месяц многие изъ этих «почетных гостей» дорого бы дали за то, чтобы вычеркнуть себя из списка присутствовавших, но есть, видно, вещи непоправимые, и всем им до конца пришлось выслушать рассуждения г. Бурнакина о том, что государственность, для надежной защиты и охраны ее, должно огородить частоколом, «сплошь утыканным головами» непокорных, а власть, созидающая оную государственность, «может быть с метлой, с песьей головой, но пусть это будет власть!» Комплименты относительно метлы и песьей головы сопровождались в порыве увлеченья невольными жестами в сторону почетных гостей, часть которых мгновенно испарилась после этой замечательной речи. Публика же (простые смертные), сидевшая в креслах, вспоминала с грустью о постановках «Торжественного заседания, посвященного памяти Кузьмы Пруткова», в незабвенном «Кривом Зеркале» и соображала, не во сне ли она видит на сцене клобук пастыря церкви. И действительно ни в каком «Кривом Зеркале» нельзя было вообразить постановки «патриотизма» более ловкой, чем это было проделано в кинотеатре «Ампир» на Б.-Морской.
Деятельность творцов этого патриотизма продолжалась вплоть до издания ген. Врангелем приказа, угрожавшего суровыми репрессиями за восстановление одной части населения против другой и… до опубликования в печати одного из отчетов о так называемых «патриотических гуляниях».
Из этого знаменитого отчета с неумолимой очевидностью явствовало, что три четверти валового сбора пришлось израсходовать на:
1) печатание объявления о гулянии в газете г. Бурнакина — 52,800 руб.,
2) выступление г. Бурнакина в качестве оратора — 40,000 руб.,
3) на выступления «других сотрудников» его редакции — (разные суммы),
4) помощнику распорядителя — 50,000 руб.,
5) на угощение «ораторов» — 245,000 руб. и т. д.
Но кроме всего этого, как писал «Воен. Голос», некоторые цифры были удивительно странные. Так например:
Доход по буфету - 852,585 руб.
Расход но буфету - 863,510 руб.
Выручили менее, чем затратили.
«Видно, — добавляла газета от себя, что у буфета близко были «патриоты», оказавшие и ему должное внимание».
Опубликованье этого славного отчета с доходом, обозначенным в 5.729.410 руб. при расходе в 4.622.071 руб. произвело необычайный эффект. Эффект усиливался еще тем обстоятельством, что «ораторы» выпили 27 ведер вина.
…
Иногда конфликты между цензурой и печатью принимали острый характер.
В этом отношении любопытна история столкновения Арк. Аверченко с Тверским и Данченкой.
Г. Тверской закрыл газету «Юг России» (издание сотрудников «Русск. Слова»), во главе которой стоял А. Т. Аверченко.
Закрытие было объявлено временным — на три, кажется, недели, в виде кары за неисполнение правил цензуры.
Так как единственным материалом, прошедшим в газете без цензуры, была коротенькая хроникерская заметка о приезде кого-то из чинов французской миссии, помещенная по просьбе этой миссии, то редакция сообщила о происшедшем французам.
Те выразили свое крайнее недоумение, каким образом при демократическом кабинете г. Кривошеина возможно что-либо подобное.
Одновременно А. Т. Аверченко посетил ген. Врангеля, которому поднесь свою последнюю как раз вышедшую книгу со следующей надписью (воспроизвожу на память):
«В знак моего глубокого уважения лично к вам, прошу вас принять на добрую память мою лебединую песнь. После закрытия моей газеты не могу оставаться в Крыму и уезжаю за границу».
Ген. Врангель приказал генералу для поручений ген. А. посетить Аверченко, благодарить его за книгу и сообщить, что им уже отдан приказ о разрешении «Югу России» выходить вновь.
Приказ был действительно отдан, но... власти, возглавлявшиеся г. Тверскими, ухитрились оттянуть исполнение его еще на два дня.
…
Нельзя сказать, чтобы среди этой печати вовсе не было сколько-нибудь чистоплотных изданий. Исключения, конечно, были, но en masse вся голодная стая на редкость малопочтенных господ редакторов-издателей этих газет изощрялась только в том, как бы заслужить благоволение начальства, а иногда даже того или иного генерала. Были газеты «кутеповские», «слащовские» и т. д…
Сплошным олицетворением лести и прислужничества была, бесспорно, чебышевско-шульгинская «Великая Россия», пользовавшаяся особым благоволением генерала Врангеля и сыгравшая, как и при генерале Деникине, фатальную роль своим специфическим оптимизмом до последней минуты.
Едва ли можно представить себе без особого полета фантазии те гомерические цифры, определяющие суммы расходов, в которых выражались траты на содержание всей этой... равняйсь-прессы.
Сомнительно, чтобы дело ограничивалось одними миллионами, когда издания лишь одного Чебышева и через него устраивавшиеся поглощали единовременно миллионные ссуды.
Все эти колоссальные траты на содержание органов пропаганды могли бы, разумеется, иметь свое оправдание, если бы они производились:
а) на издание газет, доступных, по крайней мере, для массы населения и б) при условии принятия на себя издателями обязательств выпускать и распространять их в достаточном количестве.
Что же было в действительности?
Всем, жившим в Крыму, отлично известно, что, во-первых, цены на газеты возросли к осени до одной тысячи рублей за номер в половину нормального листа (при цене советских 1½-3 рубля) и, во-вторых, ⅞ их читались за чашкой утреннего кофе, так как были написаны языком едва ли доступным для простого народа.
Все это поразительно напоминало прошлогоднюю пропаганду исключительно в залах и буфетах 1-го класса.
Еще великолепней обстояло дело с распространением этих органов. По официальным сведениям, затребованным ставкой в июне месяце, все получавшиеся ежедневно на фронте газеты распределялись следующим образом:
1-й корпус — 485 экз.
2-й корпус — 565 экз. (через день)
Конный — 330 экз.
Донской — 270 экз.
Всего, следовательно, 1650 экземпляров. На весь фронт. На всю армию со штабами! Если вычесть из этого количества добрую половину, оседавшую в канцеляриях, у писарей и т. д., то станет понятным, почему люди, сидевшие в окопах, получали харьковские и московские газеты раньше севастопольских, а в деревнях в августе расклеивались майские номера.
О какой-нибудь налаженности экспедиторского аппарата говорить не приходится вовсе.
Служба связи штаба главнокомандующего распределяла, как умела, получавшиеся в аптекарских дозах оттиски земельного закона, кое-какие (раза два, кажется) прокламации, газеты, но, в сущности, прав был генерального штаба полковник П., начальник связи штаба главнокомандующего, говоривший: «При чем мы тут?.. Почему это я должен возиться еще с газетами?..»
Особого распределительного органа не существовало.
И на это-то все тратились те десятки и сотни миллионов, которых было и без того в обрез.
В некоторых случаях усердие казеннокоштной печати не знало предела.
— Махно — разбойник, — говорила власть, и газеты были полны описаниями зверств махновцев.
— Махно — народная стихия, — решали вдруг силу имущие, и... Бурнакин выступал с передовой «Да здравствует Махно!».
Кстати о махновцах. Был момент, когда ставка на этих господ была в большой моде. В реальном отношении все расчеты на повстанцев дальше дававшихся им заданий по порче путей и мостов не могли идти. Несколько раз во время стоянки поезда генерала Врангеля в Мелитополе в поезд приезжали группами по 3-4 человека более чем сомнительные «камышевские батьки» в кожаных тужурках, подпоясанные то алыми, то зелеными шарфами и обязательно до зубов вооруженные целыми коллекциями автоматических пистолетов. «Батьки» шагали из доставлявших их штабных автомобилей прямо через дверцы, вызывая своим видом крайнее смущение у чинов генштаба, советовавшихся конфиденциально, «подавать им руку или нет». Все чувствовали себя определенно неловко; и ни та, ни другая сторона друг другу слишком не доверяли. Повторяю, что реальное значение их (если исключить фантастические перспективы) было совершенно ничтожным.
Однако газеты Немировича-Данченко в своем повстанческом упоении доходили до того, что носились, как с писаной торбой, даже с теми «батьками», о которых в штабе уже имелись лаконические телеграммы: «Приговор над (таким-то) приведен в исполнение тогда-то». Так было с весьма, если не ошибаюсь, модным осенью «атаманом» Володиным, казненным по приговору военно-полевого суда за будто бы доказанное пособничество большевикам.
Наконец, верхом чьего-то усердия и верхом наглости были явно вымышленные сводки штаба Махно, усердно печатавшиеся всей усердной прессой. В сводках сообщалось о занятии Махно Екатеринослава, Синельникова, Лозовой, Кременчуга, Полтавы и чуть ли не Харькова. Сводки демонстрировались в Севастополе на Нахимовском с экрана, собирая целые толпы бессовестно околпачиваемого люда. Излишне, само собой, говорить, что никакой связи с мифическим штабом Махно у нас не существовало. Безобразие было прекращено лишь по решительному требованию генерала Коновалова.
Так завязывался с каждым днем все туже и туже узел лжи, лести, самообмана. Эта ложь, лесть и самооколпачивание в особенности были наиболее гибельными в истории изображения взаимоотношений генерала Врангеля с поляками и с так называемыми союзниками. Иллюзии в этой области оказались таким же смертельным ядом, как и доброхотное чебышевское строительство перекопских твердынь.
