Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

Георгий Виллиам о деникинщине. Часть V: Осваг

Из книги Георгия Яковлевича Виллиама «Побеждённые».  

С этим странным названием я познакомился, на главной улице Новороссийска, на Серебряковской. Прочитал на вывеске: «Черноморский Осваг».
Задумался.
«Это что такое за штука?»
Однако разъяснение скоро нашлось.
Как-то встретил знакомого москвича. Общественный деятель, даже большевик в прошлом, – но только идейный, – он так напугался от практического применения своей теории, что сбежал от старых единомышленников, и не только от коммунизма, от всякого социализма открещивался: обжегшись на молоке, дул, так сказать, на воду.
Мне хотелось прочитать в Новороссийске несколько лекций. Я спросил у знакомого, как организовать их. Он ответил:
– Дело самое пустое. Я служу в союзе кооперативов. Союз организовывает лекции, – если темы подходящие, – и платит по сто рублей от штуки. Это мало: к тому же начальство старается совать ему палки в колеса. Между тем «Освагу» разрешения дают беспрепятственно, и платит он лекторам не сто, а пятьсот рублей.
Я обрадовался.
– Стало быть, вы можете объяснить мне, что такое «Осваг»?
Знакомый рассмеялся.
– Место злачное, – сказал он, – Как вы, однако, за границей от нас отстали: даже понятия об «Осваге» не имеете…
– Впрочем, для устройства лекций учреждение весьма подходящее: разрешение достанет, помещение снимет, афиши расклеит и гонорар выдаст без задержки. И даже независимо от того придут или не придут слушатели.
Далее он разъяснил, что «Осваг» – эти осведомительное бюро Отдела пропаганды при «Особом совещании».
[Читать далее]– Словом, – закончил знакомый, – вы так все равно ничего не поймете, пока не поживете у нас подольше. Видели, наверное, всякие странные картинки на стенах с поучительными сентенциями о «великой, единой и неделимой» и портреты генералов с их изречениями? Ну, вот это и есть «Осваг».
Он не ошибся: я действительно ничего не понял. А стены домов и окна магазинов в Новороссийске, правда, были сплошь оклеены дешевыми литографиями, наподобие известных лубков, как-то: «Смерть пьяницы», «Водка есть кровь сатаны» и т. д.
На этих картинках фигурировал Московский Кремль, освещенный зарею, русский витязь на борзом коне, Троцкий в образе черта; ярко рыжий англичанин тащил за собою связку крошечных корабликов и вез на веревочке игрушечные пушечки. На этом была надпись:
«Мои друзья русские! Я, англичанин, дам вам все нужное для победы».
Картинки препотешные; конечно, мне и в голову не приходило, что посредством их да еще небольших черносотенных прокламаций серьезно предполагали бороться, – хотя и за казенный счет! – с многоголовой гидрой большевизма. В заключение, я решил, что ни Троцкий с рожками, ни рыжий англичанин, ни даже генералы в лавровых венках нисколько не помешают мне обратиться в «Осваг» для устройства лекций. Поэтому в одно восхитительное осеннее утро, когда горы и море улыбались золотому солнышку и даже страшная «пятая пристань», залитая кровью русских офицеров, смотрела ласково, я пошел в «Осваг».
Меня приняли, выслушали и проводили к начальству. Это был худощавый брюнет с задумчивым лицом и черными глазами, бедно одетый в штатское платье. За его столом тогда сидел священник с подозрительно отечным, желтым ликом; около стоял господин благообразной наружности, с рыжей бородой веером, в общем, удивительно похожий на великодушного бандита, на манер Роб Роя или Ринальдо.
Мое предложение было принято. Я прочитал несколько лекций, все еще, однако, не выяснив себе толком: что такое «Осваг»? Знакомый оказался прав.
Но вот, после третьей, кажется, лекции, начальник отдела агитации вызвал меня к себе и предложил мне постоянную службу в «Осваге» в качестве заведующего литературным бюро и издательством «Освага».
– Сначала присмотритесь, – предложил он, – потом, если понравится, мы вас зачислим в штат приказом.
А рыжий бандит шепнул мне в ухо:
– Сахар, муку, дрова будете получать из склада… Комнату можете реквизировать… Спирт из Абрау-Дюрсо получаем!..
Я начал ходить в «Осваг» на занятия. В чем состояли мои обязанности, я до сих пор хорошенько не знаю. Предупреждали меня, чтобы я не внимал лукавым речам типографщиков, желающих освобождать от мобилизации своих печатников через «Осваг»; прочитал скучнейшую агитационную брошюру профессора Н., которую, по совести, посоветовал бросить в печь. Но недоумение наконец разрешилось: однажды ко мне подошел господин с рыжей бородой, похожий на великодушного бандита, фамильярно взял меня под руку и откровенно предложил:
– Не желаете ли вы одновременно служить «по информации»?
Это означало: «Не желаете ли сделаться шпионом?»
Бандит скромно прибавил:
– За это вы будете получать еще тысячу дополнительно.
Я пошел к начальнику отдела и заявил, что нашел службу в «Осваге» для себя неподходящей и поэтому ухожу.
Начальник был недоволен. Про него говорили, что он – идейный и даже партийный человек. К какой партии он принадлежал, не знаю. Мой отказ, видимо, волновал его, и он с горячей укоризной заметил мне:
– Вы, господа, все желаете выполнять аристократическую часть работы. На кого же свалить черную, грубую, подчас неприятную работу? А ведь она так же нужна… Словом, советую вам еще повременить с окончательным решением…
Я перестал бывать в «Осваге».
Еще до этого, на одной из моих лекций, со мой познакомился один весьма любопытный тип. Тип этот сделал мне признание:
– Что вам за охота ссориться с «Освагом»? Не нравится, не ходите, но зачем же заявлять об отказе? Деньги вам все равно платить будут, а потом, как знать? Может быть, и приглянется. У нас ребята добрые, а заведение питательное…
После лекции мой новый знакомый поздравил меня с успехом и пригласил в некоторое укромное местечко под рестораном «Слон», где хлысты торговали малороссийской колбасой и «самогонкой». После третьей рюмки господин этот немного охмелел, перешел на «ты» и рассказал, что он состоит начальником Отдела устной пропаганды «Освага».
– Как же вы пропагандируете? – поинтересовался я.
Он рассказал:
– Видишь, у меня есть целый штат прохвостов, то бишь, агитаторов, обучавшихся в особой школе… Образованные мерзавцы!.. Они ездят по моим инструкциям – для провокации. Чтобы тебе стал сразу, понятен характер деятельности, выслушай. Иду я, или один из моих негодяев, например, по Серебряковке и вижу, солдат без ноги, без головы, без руки там, одним словом пьяный, пристает к публике: «Подайте жертве германского плена!..» Я к нему: «Желаешь получать сто на день?..» Ну, конечно, желает… Так вот что, братское сердце: вместо того, чтобы без толку голосить «жертва германского, плена», голоси «жертва большевистской чрезвычайки». Понятно?! Говори про чрезвычайку, ври, что в голову прилезет, и – получай сто целковых на пропой души.
Тут я припомнил, что мне это уже приходилось слышать в Новороссийске. Пьяные оборванные, наглые люди в солдатских фуражках и в шинелях, благоухая «самогонкой», что-то такое рассказывали об ужасах, пережитых ими в чрезвычайках, нередко откровенно дополняя свои рассказы:
– По сто целковых платит за эту самую канитель Василь Иваныч. Подайте жертве!
Характер деятельности «Освага» постепенно выяснялся. Окончательно он выяснился несколько позже.
Я работал в Новороссийске в газете и начинал уже понемногу забывать об «Осваге». Однажды вечером в редакцию зашел начальник «устной агитации» и положил ко мне на стол туго набитый портфель. Весело и значительно поглядев на меня, он спросил:
– Угадай, что в портфеле?
Не дожидаясь ответа, он добавил:
– Денежки, батенька, денежки!
И расхохотался.
Я ничего не понимал. Мой новый друг продолжал:
– А знаешь сколько?
Я только плечами пожал, недоумевая.
Шестьдесят тысяч… – Но главное не в этом. Главное, угадай, для кого эти деньги?
И на эту загадку я не ответил. Тогда он торжественно вытащил пачку совсем новеньких, только что из типографии еще пахнувших краской тысячных «колокольчиков» и сказал:
– Этакий непонятливый. Для тебя эти деньги, получай, и пойдем в Капернаум вспрыскивать получку.
Уединившись за грязной ситцевой занавеской у гостеприимных хлыстов, он шлепнул портфель на стол и сказал доверчиво:
– Я знаю, что ты не дурак. Ты и без меня понимаешь, что таких денег даром не дают. Я согласился.
– Поэтому, – продолжал он, – вот тебе, кроме денег, еще проездной билет до Батума и обратно. В Батуме или там в Сухуме сейчас находится К-ий, мы имеем сведения: к товарищу Чхеидзе в гости пожаловал!.. Ведь ты его не любишь? – заглядывая мне пристально в глаза, вдруг спросил он.
– Допустим, – согласился я.
– Ну, видишь, тем лучше, стало быть, – обрадовался он. – Ты являешься в Батум, в Сухум, – словом, туда, где он, и… – он сделал жест, как будто давил ногтем насекомое, все время не спуская с меня пристального взгляда.
Он хлопнул меня по плечу, весело расхохотался и подмигнул мне.
– Знаю, знаю, батенька, что любишь хорошеньких, и такую тебе бабенцию в спутницы подыскал – все пальчики оближешь! Пьет, как драгун, и ни в одном глазу!
Я не знал, что делать: хотелось ударить по этой подлой, смеющейся роже, хотелось плакать; и подленький страх змеей заползал в душу: ведь подобных предложений не делают зря; или соглашайся, или пуля откуда-нибудь из-за угла, – и свидетеля рискованной затеи нет. А в Новороссийске дело с этим обстояло просто: убивали столько, что полиция даже не интересовалась, кто убитый, – закопают и все.
Устный пропагандист, однако, сейчас же отгадал мои колебания. Он расхохотался еще искренне; еще благодушнее:
– А еще писатель, – забубнил он, – публицист! Психолог! Даже позеленел весь! А ведь нет того, чтобы понять, что это просто шутка. Ну, станет кто-нибудь о таких вещах в кабаках всерьез разговаривать?
В этот вечер я долго не мог заснуть у себя в редакции. Горело электричество; сотни огромных крыс смело носились по полу, карабкались по стенам, дрались. Вокруг в лавровых венках висели портреты Корнилова, Алексеева, Дроздовского. Черная мгла смотрела в окно. А я думал об «Осваге». Теперь он был для меня совершенно ясен.
Я думал о том, что в этом учреждении работают русские профессора, писатели с большими именами, работает несчастная русская молодежь, и, признаюсь, слезы градом катились у меня из глаз.
– Вот вам и Троцкий в красной визитке, витязь со сверкающим мечом, залитый зарею Московский Кремль!..
На следующий день газета вернулась из цензуры с большими пробелами: видно было, что не в меру поусердствовал красный карандаш цензора. На другой день то же самое. Потом пришла бумага из «особого отдела». Официальное предупреждение с напоминанием об ответственности… Я всмотрелся в подпись и прочитал красиво, отчетливо выведенную фамилию «устной пропаганды».
А потом явился и он самолично. Шумный, веселый, похлопывающий всех по плечу, по животу:
– Видал миндал! – загрохотал он, подходя ко мне. – Я ведь по этой части могу, по цензорской!
Он подмигнул и провел пальцем у себя вокруг шеи:
– А кто говорит много, и по этой могу. Ловко?!





Tags: Белые, Гражданская война
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments