Из книги Марии Ильиничны Ульяновой "О В.И.Ленине и семье Ульяновых".Как никто умел Владимир Ильич и отдыхать в те немногие месяцы, которые он мог использовать на отдых. На это время он выбирался обыкновенно куда-нибудь на лоно природы, стараясь опять-таки выбрать более уединенное место. В мою бытность за границей мне несколько раз приходилось проводить с ним этот отдых в Швейцарии и под Парижем. Устанавливался сразу совсем особый распорядок дня, ложились с петухами, особенно первое время, часто даже не зажигая огня, а перед сном сидели и лежали где-нибудь в поле под стогом сена или соломы, и обществом Ильича, милого, веселого, жизнерадостного, несмотря на переутомление, можно было наслаждаться вовсю. Предпринимались и длинные прогулки пешком и на велосипедах. Лазили по горам, оставляя велосипеды где-нибудь в ресторанчике у подножья горы. Возвращались домой обычно, особенно когда прогулка предпринималась из города, а не с места дачного отдыха, лишь поздно вечером в воскресенье, и таким образом весь праздничный день проводили на воздухе. Пока велосипеды еще не вошли у нас в обиход, ходили пешком. В туристский мешок, который привешивался на спину, брали с собой бутерброды и бутылку красного швейцарского вина. Это вино по дороге разбавлялось обычно из всех встречавшихся ключей и колодцев и скоро представляло из себя лишь розовую водичку. На велосипедах прогулки делались более дальние, иногда за несколько десятков километров. Возвращались домой уже совершенно переутомленные, и я помню, как раз, в одну из таких поездок, Ильич лавировал между мной, которая лежала около велосипеда, недалеко от дороги, и Надеждой Константиновной, которая очутилась в таком же положении, но сзади. Владимир Ильич был посередине и ходил от одной к другой, стараясь как-нибудь подбодрить нас, чтобы доделать оставшуюся дорогу до дома. Раз во время дальней прогулки на велосипедах у нас с Владимиром Ильичом лопнули на велосипедах шины. Мы зашли в какой-то ресторанчик и долго провозились там с заклейкой шин. Но так как дело это было нам внове, заклеить хорошенько не удалось, и нам пришлось пешком, ведя велосипеды, возвращаться домой. Ночь была прекрасная, и прогулка эта оставила самое светлое воспоминание.
На более продолжительный отдых устраивались обычно в каком-нибудь пансионе. Естественно, что, имея деньги всегда в обрез, пансион выбирался дешевый. При этом Владимир Ильич всегда настаивал, что во время обедов и ужинов в пансионе надо все съедать, а то, мол, решат, что дают слишком много, и убавят порции. Во время таких пребываний на даче он обыкновенно хорошо поправлялся, хотя, повторяю, пансионы выбирались обычно самые дешевые. Раз как-то меня в то время не было за границей, они устроились с Надеждой Константиновной где-то в горах, в пансионе за такую мизерную плату, что получали самое примитивное питание. Мяса почти никогда не видели, не получали даже сахару, а купить близко было негде, и за время своего пребывания в этом пансионе они питались главным образом молоком, а недостаток сахара восполняли ягодами, которые в изобилии росли на горах.
[Читать далее]Обычно питание в городе было в семье Владимира Ильича очень упрощенное. Правда, все было вполне свежее, так как приготовлялось дома, но приготовлялось очень скромно и в обрез. Суп обычно был из магги (кубик с сухим вегетарианским супом, который опускался в кипяток) — преимущество его было скорое приготовление, а на второе кусочки мяса или котлеты, тоже в обрез. Принцип был такой, чтобы готовить только на один раз и чтобы ничего не оставалось. И, действительно, каждый съедал свою порцию и никаких остатков хранить не приходилось. Голодными, конечно, не бывали после этих двух блюд, но все же скудность такого обеда отмечали позже те товарищи, которым приходилось обедать в семье Ильича за границей. Говорил об этом, например, тов. Сталин. То же отмечает в своих воспоминаниях и Калмыкова. «Наступало время ужина,— пишет она,— состоял он неизменно из двух горячих сосисок и чая. Перед уходом за их покупкой Надежда Константиновна с матерью решала, сколько нужно будет купить лишних сосисок, так как Владимиру Ильичу и Потресову и еще кому-то надо было давать три сосиски».
Ничего удивительного в такой строгой экономии, конечно, не было. Средства всегда были очень ограничены, и в семье Ильича был принцип жить возможно более скромно. Кроме того, готовить приходилось самим… все хозяйственные хлопоты лежали на Надежде Константиновне и ее матери. Надежда Константиновна была слишком занята общественными делами, чтобы тратить много времени на возню с хозяйством, а мать ее, Елизавета Васильевна, была плохого здоровья, часто прихварывала и очень не любила кухонную возню и тяготилась ею. Около Ильича не было, таким образом, человека, который бы специально следил за его диетой, стремился накормить его побольше и получше, да и условия, повторяю, были для этого совершенно неблагоприятны. А ему, несомненно, с его огромной умственной работой, нервной трепкой и пр. было бы это крайне необходимо. Нужна была более легкая и разнообразная пища, может быть, даже более усиленное питание. Помню, что, когда Владимир Ильич приехал в Россию в апреле 1917 г. и поселился на квартире Анны Ильиничны (я жила тогда вместе с Елизаровыми), мы отмечали с ней, с какой жадностью он набрасывался на пищу, которой за границей ему видеть не приходилось: кур, телятину и т. п. Никого не обвиняя, так как виноваты здесь в первую голову условия эмигрантской жизни, я считаю все же нужным отметить, что в его болезни головного мозга это слишком упрощенное, недостаточное при его колоссальной работе питание, которое он имел за все долгие годы своей эмигрантской жизни, оказало свое влияние на ее быстрое и катастрофическое развитие.
А положение с финансами за этот период жизни Владимира Ильича было действительно крайне неудовлетворительное: литературный заработок из-за границы, не имея нужных для этого связей, возможности лично переговорить, было очень трудно найти, партийные деньги брались на прожитие лишь при самой острой необходимости. В письмах Ильича, которые сохранились, эта постоянная материальная нужда, нехватка денег, полная необеспеченность и неизвестность, чем жить через несколько месяцев, сквозит очень часто. Стоит вспомнить только, что его книга об аграрном вопросе, написанная в 1907 г., пролежала в рукописи до октября 1917 г., так как не удалось найти издателя. Еще в 1911 г. он пишет М. Горькому: «А что, не устроите ли Вы мне книги об аграрном вопросе в «Знании»? Поговорите с Пятницким. Не нахожу издателя, да и баста. Хоть караул кричи». Но, как сообщила М. Ф. Андреева, Горький к этому времени ушел уже из «Знания» и не мог выполнить эту просьбу Ильича.
…
Одной из характерных черт Владимира Ильича была большая аккуратность и пунктуальность, а также строгая экономия в расходовании средств, в частности лично на себя. Вероятно, эти качества передались Владимиру Ильичу по наследству от матери, на которую он походил многими чертами характера. А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени.
Насколько Владимир Ильич был бережлив и экономен в расходах на себя, видно из его письма от 5 декабря 1895 г.
«Нынче первый раз в С.-Петербурге вел приходо-расходную книгу, чтобы посмотреть, сколько я в действительности проживаю. Оказалось, что за месяц с 28/VIII по 27/IX израсходовал всего 54 р. 30 коп., не считая платы за вещи (около 10 р.) и расходов по одному судебному делу (тоже около 10 р.), которое, может быть, буду вести. Правда, из этих 54 р. часть расхода такого, который не каждый месяц повторится (калоши, платье, книги, счеты и т. п.), но и за вычетом его (16 р.) все-таки получается расход чрезмерный — 38 р. в месяц. Видимое дело, нерасчетливо жил: на одну конку, например, истратил в месяц 1 р. 36 к. Вероятно, пообживусь, меньше расходовать буду».
И он действительно экономил, особенно когда не было собственного заработка и приходилось прибегать к «вспомоществованию», как он называл помощь матери в деньгах. Экономил настолько, что не выписывал даже «Русских Ведомостей», когда жил в Петербурге в 1895 г., а читал их в Публичной библиотеке «за 2 недели назад». «Может быть, выпишу их, когда получу работу здесь»,— писал он сестре.
Эта черта осталась за Владимиром Ильичом на всю жизнь и ярко проявлялась у него не только в те времена, когда в эмиграции ему не удавалось найти издателя для своих литературных работ (стоит вспомнить хотя бы тот факт, что «Аграрный вопрос» пролежал целые 10 лет и только в 1917 г. увидел свет) и Владимир Ильич оказывался иногда прямо в критическом положении, но и тогда, когда его материальное положение было вполне обеспечено, т. е. после революции 1917 г.
На чем Владимиру Ильичу, однако, трудно было экономить, так это на книгах. Они были нужны ему для его работ, чтобы быть в курсе иностранной и русской политики и экономики и пр. и т. д.
«К великому моему ужасу,— пишет он в письме к матери от 29 августа 1895 г. из Берлина,— вижу, что с финансами опять у меня «затруднения»: «соблазн» на покупку книг и т. п. так велик, что деньги уходят черт их знает куда». Но и в этом он старался урезывать себя и ходил работать в библиотеки; это давало ему и более спокойную обстановку для работы, без сутолоки и бесконечных утомительных разговоров, которые были так свойственны эмигрантам, скучавшим в непривычной, чуждой для них обстановке и любившим отводить душу за разговорами.
Библиотекой Владимир Ильич пользовался, впрочем, не только за границей, но и живя в России. В письме к матери из Петербурга он пишет, что доволен своей новой комнатой, которая находится «недалеко от центра (например, всего 15 минут ходьбы до библиотеки)». Проездом в ссылку он даже те немногие дни, что пробыл в Москве, использовал для работы в Румянцевском музее. А живя в Красноярске и ожидая открытия навигации, чтобы ехать в Минусинский уезд, он занимался в библиотеке Юдина, хотя для этого ему приходилось делать ежедневно около пяти верст.
…
Владимир Ильич мало любил различные увеселения, в которых другие товарищи находили себе отдых от напряженной работы. Он никогда, кажется, не ходил в кинематограф, когда жил за границей, редко бывал и в театрах. Был он в Берлине на «Ткачах» в первый свой приезд за границу, ходил в театр и когда жил в эмиграции «довольно одиноко» (т. е. без семьи) или когда после усиленной работы ему удавалось попадать по какому-нибудь делу в большой город и он использовал эту поездку для того, чтобы немного «встряхнуться». Но заграничные театры мало удовлетворяли Владимира Ильича своими постановками (иногда они с Надеждой Константиновной уходили из театра с первого действия, подвергаясь за это шуточным упрекам товарищей за напрасную трату денег), и из позднейших его посещений театра, кажется, только постановка «Живого трупа» произвела на него впечатление. Но ему очень понравился Художественный театр, в котором он был еще в бытность свою в Москве, до эмиграции, вместе с Лалаянцем («Колумбом»), и в письме к матери в феврале 1901 г. он пишет, что «до сих пор вспоминает с удовольствием» это свое посещение. «Хотелось бы в русский Художественный, посмотреть «На дне»... — читаем мы в его письме от 4 февраля 1903 г. Посмотреть «На дне» ему удалось уже много лет спустя, когда он жил в Москве после революции.
Сравнительно редко бывал Владимир Ильич и в концертах, хотя любил музыку. «Недавно были первый раз за эту зиму в хорошем концерте, — читаем мы в том же письме,— и остались очень довольны,— особенно последней симфонией Чайковского (Symphonie pathetique)». «Был на днях в опере, слушал с великим наслаждением «Жидовку»: я слышал ее раз в Казани (когда пел Закржевский) лет, должно быть, 13 тому назад,— пишет он матери 9 февраля 1901 г., — но некоторые мотивы остались в памяти». И нередко потом он насвистывал эти мотивы (со своей особой манерой насвистывать сквозь зубы). Позднее, за границей, Владимир Ильич редко бывал в опере и на концертах. Музыка слишком сильно действовала на его нервы, и, когда они бывали не в порядке — а это бывало так часто при трепке и сутолоке эмигрантской жизни, — он плохо выносил ее. Немало влияли на уединенный (в смысле развлечений) образ жизни Владимира Ильича его большая занятость и скромный бюджет.
Мало сравнительно внимания уделял Владимир Ильич и различным достопримечательностям. «Я вообще к ним довольно равнодушен,— пишет он в письме из Берлина в 1895 г., — и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п.».
…
…в своей книжке «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» Владимир Ильич использовал случай с нападением на него бандита.
«Представьте себе, — пишет он там, — что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно. «Do ut des» («даю» тебе деньги, оружие, автомобиль, «чтобы ты дал» мне возможность уйти подобру-поздорову). Но трудно найти не сошедшего с ума человека, который объявил бы подобный компромисс «принципиально недопустимым» или объявил лицо, заключившее такой компромисс, соучастником бандитов (хотя бандиты, сев на автомобиль, могли использовать его и оружие для новых разбоев). Наш компромисс с бандитами германского империализма был подобен такому компромиссу».