Еще в апреле месяце была сделана первая проба сил реформированных частей армии. Однако, лично руководимый Врангелем десант в Хорлах и Геническе, имевший целью облегчить выход из Крыма, не увенчался успехом. Операция окончилась разгромом десанта, причем Алексеевская дивизия была уничтожена почти целиком, а Дроздовская дивизия понесла огромные потери — до тысячи человек убитыми и ранеными.
Врангель, однако, в беседе с журналистами превратил поражение в победу. Официальные же сводки умолчали о неудаче десанта. Это послужило прецедентом. Таким методом ставка пользовалась и в дальнейшем. Неудачные операции замалчивались в сводках и раздувались в победы в беседах Врангеля с журналистами.
…
Население Северной Таврии, изнемогая под бременем самовольных реквизиций, крайне враждебно относилось к белым.
Правда, при первом появлении армии к ней относились сердечно. Крестьяне встречали войска хлебом-солью, выставляли столы с угощением. Но достаточно было пробыть армии 2-3 недели в занятой местности, как население проклинало всех, начиная с самых высших начальников.
В ставку в огромном количестве поступали жалобы и ходатайства о прекращении бесчинств, которые окончательно разоряли крестьянство, ограбленное до этого красными. Жаловались на казаков, жаловались на добровольцев. Снова начались разговоры о том, что в моральном отношении армия не переродилась и гражданская война является по-прежнему источником наживы.
Из ставки по воинским частям сыпались приказы о борьбе с грабежами. Однако на самовольный реквизит лошадей главное командование смотрело сквозь пальцы, так как прирожденные конники, пешие казаки не представляли собою боеспособных частей. Жалобы и ходатайства населения игнорировались. Суровые приказы оставались приказами на бумаге.
[Читать далее]…
Как бы то ни было, а завоевание Северной Таврии укрепило положение правящих кругов Крыма и создало уверенность в правильности намеченного курса. Ставка засыпает газеты победоносными реляциями. Успехи раздуваются до размеров «беспримерных в военной истории побед». Врангеля сравнивали в крымских газетах с Петром Великим, с Наполеоном и даже с Александром Македонским.
Крымская журналистика могла писать и писала о фронте лишь казенным «подлым штилем», и, конечно, не могла даже намеками отражать подлинные настроения и переживания тех, кто находился на фронте.
Фронтовики же, все, кто не был только профессионалом военного дела, кондотьером по духу, несмотря на военные успехи, хорошую погоду, изобилие продовольствия, явный перевес в силах над красными, — несмотря на все то, что создавало внешнюю бодрость духа — чувствовали глубокую неудовлетворенность. У них не было веры в правоту своего дела, энтузиазма первого периода антибольшевистского движения. Они не чувствовали никакой связи с враждебно относившимся к ним населением и, в сущности, уже окончательно переставали верить в успех борьбы.
Фронт не был одушевлен идеей. В армии не было души.
- Воюем по разгону, по инерции... За что воюем — сами не знаем.
Это говорили не рядовые фронтовики, а командиры добровольческих офицерских частей. О безыдейности борьбы в Крыму говорили старейшие из добровольцев, первые сподвижники, сотрудники Алексеева, Корнилова, Маркова, Каледина... На такой же точке зрения стояли и видные представители «касты» первопоходников. Объединившись в корниловский союз участников кубанского похода, они являлись наиболее устойчивым во всех отношениях антибольшевистским элементом в стане белых и, как заявил Врангель на благотворительном празднике, устроенном союзом корниловцев, должны были служить ядром русской армии. Но это ядро разъедалось ржавчиной скептицизма и пессимизма.
- Да и как мы могли быть оптимистами, — говорил мне, например, генерал Корвин-Круковский, заместитель председателя корниловского союза донского атамана Богаевского — когда идейных борцов на фронте осталось ничтожное количество. Казаки воюют, потому что они находятся в безвыходном положении и стремятся пробиться на Дон. Добровольцы же дерутся по инерции, как люди определенная ремесла, как хорошие профессионалы. Что им и делать, как не драться!.. Как это ни грустно, но приходится признаться, что в качестве боевого стимула огромную роль, как раньше, так и теперь, играет жажда наживы. Помимо грабежей и разбоев, теперь процветают спекуляция и торгашество. Поставленные в тяжелое материальное положение офицеры путем спекуляции и торгашества стараются обеспечить себя и свои семьи. Недаром же поезда, связывающие Крым с Северной Таврией, переполнены военными спекулянтами, думающими только о том, как бы захватить что-нибудь на фронте и отправиться в тыл. Войска растлеваются этим еще в большей степени, чем при Деникине, ибо на грабеж пойдет не всякий, на торгашество же почти каждый...
Действительно, хотя реорганизованные войска с внешней стороны казались вполне боеспособными, — в тлетворной крымской атмосфере быстро развивался начавшийся во времена Деникина гангренозный процесс вырождения, разложения того, что составляло основу Добровольческой армии, вооруженных сил Юга России.
Широковещательный термин — «Русская армия» — сохранялся лишь на бумаге. Казачьи части, как и раньше, оставались инородным телом в составе «Русской армии». Не-казачьи войска по своей сущности, по духу, в полной мере оставались «добровольческими» частями, «добровольем», которое шло не освобождать, а завоевывать Россию.
В армии царила своеобразная «добровольческая дисциплина», но настоящей военной дисциплины не было. Объяснялось это, между прочим, и тем, что высшие представители командного состава, соперничая между собой в популярности среди войсковых масс и не желая вступать с ними в конфликты, в огромном большинстве случаев ограничивались только отдачей строгих приказов. Боясь потерять симпатии войсковых частей, они не прилагали стараний, да и, в сущности, были бессильны добиться того, чтобы эти распоряжения осуществлялись на деле.
Приказы о соблюдении старшинства при назначении на командные должности весьма часто не исполнялись. На вакантные должности в полках назначались лица, служившие в этих же полках, что делалось независимо от того, были ли они достойны этой должности. Назначения делались обыкновенно с ведома и согласия той части, где оказалась вакансия. Так как значительная часть офицеров состояла из зеленой молодежи, развращенной гражданской войной, привыкшей к попойкам и картежной игре, бывшей поэтому не прочь пограбить, то естественно, что эта молодежь выдвигала на командные должности кандидатуру тех офицеров, которые, помимо своих боевых заслуг, вели такой же, как и они, образ жизни, и которые должны были в будущем прикрывать всякие безобразия.
Система выборного начала в армии практиковалась не только в отношении низших, но и высших начальников, как это было, напр., правда, уже в сентябре, с назначением начальника Дроздовской дивизии. По желанию Дроздовской дивизии, командующий первой армии Кутепов вынужден был отчислить назначенных в качестве начальников генералов, сначала Кельнера, потом Непенина и назначить дроздовца же, генерала Туркула, прославившегося своими насилиями и смертными казнями. Все это вынужден был санкционировать и сам Врангель...
Неудивительно, что высшие начальники ничего не могли сделать со своими подчиненными, если какой-либо их приказ не нравился последним.
Когда, например, беспрерывные жалобы крестьян на так называемые реквизиции вынуждали Кутепова назначить офицеру какое либо дисциплинарное наказание, то он часто не в силах был достичь того, чтобы это наказание было приведено в исполнение в части, где находился провинившийся, раз этого не желал командир полка. Даже приговоры корпусных и военно-полевых судов, вынесенные за грабежи и хулиганство, систематически не приводились в исполнение.
Корниловцы, марковцы и дроздовцы третировали старших офицеров других дивизий, что вызвало вражду между дивизиями и выливалось во взаимных оскорблениях.
Придворная атмосфера севастопольской ставки налагает свой деморализующий отпечаток на командный состав. Вокруг ставки идет глухая, скрытая возня, в которой деятельное участие принимают виднейшие военные начальники, ведущие между собою ожесточенную борьбу за первенство. Больше других волнуется Слащев, который никак не может помириться с тем, что его отодвигают на задний план. Слащев рвет и мечет, засыпает Врангеля рапортами, доказывая, что истинных защитников Крыма затирают, что его, Слащева, хотят «убрать» и т. д. Он доносит, что начальник штаба главнокомандующего Махров и генерал-квартирмейстер Коновалов «подрывают обаяние личности Врангеля». Он, видимо, никак не может примириться с крушением своих надежд на то, что «по политическим соображениям Врангель соединил его имя со своим». Слащев пишет доклады, дает советы, грозит уходом в отставку, даже просит отдать его под суд... и добивается в конце концов того, что в ставке начинают считать его не только беспокойным, но даже опасным человеком. Ведь Слащев имеет своих сторонников, которые не прочь выдвинуть его и на более высокий пост. Об этом поговаривают не только в преторианских офицерских кружках, но его имеют в виду «на всякий случай» в правых монархических кругах.
Офицеры и даже отдельные части втягиваются в эту закулисную борьбу за власть и первенство. В ставке, поэтому, начинают обращать усиленное внимание на благонадежность фронтовиков. Щупальца всемогущей крымской контрразведки из центра протягиваются к перифериям и густая сеть контрразведчиков раскидывается по фронту. Агенты охранки внедряются в штабы корпусов, дивизий и полков.
Контрразведка свирепствует не только в низах. Она имеет огромное влияние и среди крымских верхов, устанавливая надзор за лицами, занимавшими в армии самое ответственное положение.
- Даже за мной было установлено наблюдение, — рассказывал мне бывший в то время начальником штаба главнокомандующего генерал Махров, вынужденный скоро в виду своей «левизны» оставить Крым. Он уехал в качестве представителя Врангеля в Варшаву, заявив на прощанье Шатилову:
- Вас погубят попы и жандармы...
Все эти и многие другие признаки вырождения и разложения армии окончательно убивали у искренних патриотов веру в успех борьбы и создавали в Крыму кадры апатично настроенных пессимистов.
Характерно, что завоевание Северной Таврии не произвело на широкие круги населения в Крыму никакого впечатления. Радовались этому лишь спекулянты, для которых с занятием нового богатого района наступало золотое время, открывались огромные перспективы в смысле ввоза и вывоза. Население Крыма равнодушно относилось к продвижению армии на север, и реагировало на ряд новых мобилизаций быстро разраставшимся зеленоармейским движением.
Все это, однако, игнорировалось.
Что касается восторженной оценки военных успехов Врангеля, то весьма авторитетные представители военного мира правда, под сурдинку, категорически утверждали, что завоевание Северной Таврии не является результатом высокой боеспособности армии и искусно проводимых военных операций, а объясняется исключительно тем, что второстепенные по боевым качествам силы Красной армии отличались плохой устойчивостью.
