Гостеприимные сибирские крестьяне угощали красноармейцев шаньгами, молоком, свеженьким мясом.
Между Красной Армией и крестьянами установилась довольно плотная «смычка». Крестьяне слушали рассказы красноармейцев о своей походной жизни, о боевых эпизодах, о геройских подвигах того или иного товарища. Всматриваясь в загорелые лица и мускулистые руки красноармейцев, они узнавали в них таких же тружеников-крестьян, являющихся плотью от плоти многомиллионного своего класса.
Городских, фабричных было сравнительно мало.
Беседовали крестьяне и с коммунистами, но не находили разницы между ними и остальными красноармейцами-некоммунистами. Сибирские труженики-середняки убеждались, что Красная Армия — их армия, защитница их интересов, и что коммунисты — «хорошие, ласковые, умные люди». Они не только не делают насилий над, женщинами, не только не занимаются разбоем и грабежом, как говорили сибирякам белые, а всячески оберегают целость имущества крестьян, щадят нравы, семейный быт и их обычаи.
- Одним словом, уважительный народ эти коммунисты, — отзывались крестьяне.
[Читать далее]Убедившись в злостных наветах колчаковцев на Советскую власть, на Красную Армию, на коммунистов и комиссаров, крестьяне раскаивались в своей огромной ошибке. Это они поддержали вначале Учредиловку, а потом Колчака. Это они дали ему силу и победный марш до Свияжска и Глазова в борьбе с революцией.
- Уж больно много страшного наговорили нам о коммуне, а мы, по темноте своей, и поверили,— каялись крестьяне. И, как бы стараясь загладить свою вину в глазах красноармейцев, обильно поливали маслом блины, приготовленные для усталых бойцов...
- Ну, бабуся, и вкусные же ты стряпаешь ватрушки. Ты так угощаешь нас, как не сумела бы угостить, пожалуй, и родная мать.
- Уж, больно мы ждали вас. Ведь проклятущий Колчак забрал мово сына и увез с собой. Спрятался было он, а они его нашли, избили плетьми и насильно увели... И я получила плеть, отец вот — тоже... — Старушка отвернулась и смахнула грязным фартуком слезу. — Ешьте, ешьте, сударики мои, отдыхайте, поправляйтесь, да и идите, воюйте. Сынка-то мово выручайте.
…
А между нашими сторожевыми постами и противника нет-нет да и завяжется перепалка. Свинцовый горох сыплется с правого берега на левый, с левого — на правый.
- Перестань стрелять! — кричат через реку наши.
- А зачем вы стреляете? — отвечают колчаковцы.
Стрельба прекращается и завязываются «дипломатические переговоры». Одни других уговаривают, ругают, грозят, агитируют. Сыплются каламбуры, «круглые словечки» и часто вспоминают «мать». Больше всего достается от белых комиссарам, а от наших — золотопогонникам.
Изредка ведут перебранку между собой орудия. Пробуют, нащупывают, стращают друг друга.
Состязаются и наши броневики: «Красный Сибиряк», «Мститель» с броневиками противника, которые часто осыпают снарядами г. Курган. Одним из таких снарядов противника была убита целая семья: снаряд попал в окно и разорвался.
Наши долго терпели безобразия белых артиллеристов и, наконец, решили расправиться, отомстить за многие жертвы из среды мирных жителей. Были нащупаны наблюдательные и боевые пункты противника, обстреляны зажигательными снарядами и сожжены. Тогда противник успокоился…
Поздней ночью или ранним утром наши делали иногда вылазки на берег противника. Группа охотников, вооруженных винтовками, гранатами, переходила вброд Тобол и старалась поймать «языка» (взять в плен противника и доставить его в штаб полка на допрос).
Частенько это удавалось. В плен брали или дремавшего часового, или заснувшего из секрета…
Противник тоже пробовал групповые вылазки, но ему это не удавалось. «Языка» он доставал при помощи местных жителей. Но такие «лазутчики» часто приходили к нам и рассказывали, с какой целью они посланы. Оказывалось, что их посылали за сведениями под страхом смерти их и их семьи.
