Задача привлечения населения на сторону антибольшевистских сил облегчалась тем, что в Северной Таврии процент бедных был крайне ничтожен, и большевизм среди мелкобуржуазных хозяев-собственников встречал к себе так же, как и в казачьих областях, резко отрицательное отношение.
Однако, летние месяцы показали воочию, что те, кто претендовал на роль освободителей России, не только не привлекли симпатии населения на свою сторону, но в этом отношении добились диаметрально противоположных результатов.
Крестьянство с необычайной стойкостью и упорством уклонялось от участия в гражданской войне. Суровые репрессии, драконовские приказы о мобилизациях не могли парализовать массового, чуть ли не поголовного дезертирства из рядов «Русской армии».
Вот что пишет, например, по этому поводу в своем рапорте начальнику штаба Донского корпуса начальник штаба Донской отдельной учебной бригады полковник Бородин.
- В Ново-Алексеевке из 207 принятых крестьян, мобилизованных Бердянского уезда, осталось в 18-VI 165. Остальные дезертировали. Перед выступлением я обратился с речью к мобилизованным. В своей речи я обрисовал им сущность борьбы с большевиками и объяснил, почему они призваны. Я осудил дезертировавших, сказав, что они понесут должное наказание, и выразил надежду, что больше никто из них не дезертирует.
- И что же, — констатирует Бородин, — в ночь на 19-VI бежало 63, а в ночь на 20-VI бежало 23.
Крестьяне уклоняются от подводной повинности, не желают продавать продукты войскам, высказывают неудовольствие по поводу постоя войск, кормят и укрывают дезертиров, которые десятками и сотнями наполняют сады и рощи, камыши и огороды.
[Читать далее]Если мобилизация и производилась сейчас же, как только местность была занята крымскими войсками и жители не знали еще, с кем имеют дело, то она проходила хорошо. Так было, например, в Днепровском уезде, где первоначально явилось 90% мобилизованных. Но, по донесению начальника Марковской дивизии, генерала Третьякова, на имя командира корпуса генерала Писарева, все мобилизованные солдаты сейчас же разбежались, как только узнали, что в деревнях, оставшихся в тылу, идет грабеж имущества их семейств.
В борьбе с уклонением от мобилизации и побегами из войсковых частей Врангелем был издан приказ о конфискации имущества у родственников бежавших и уклонившихся. Этот приказ, исполнение которого было возложено на карательные отряды, действовавшие под командой строевых начальников, фактически был приказом, дозволявшим безнаказанно грабить население. Обстановка исполнения этого приказа была так ужасна, что некоторые офицеры отказывались ехать начальниками карательных отрядов, а генерал Зеленин, например, состоявший в распоряжении командира 1-го корпуса после первой же своей командировки в качестве начальника карательного отряда поспешил уйти в отставку, чтобы не видеть этих ужасов.
Как можно было после этого говорить серьезно о том, что аграрный закон тесными узами связал Врангеля с крестьянством?
Разработанный ближайшими сотрудниками и единомышленниками Столыпина аграрный закон, значение которого в некоторых крымских официозах сравнивали с значением открытия шарообразности земли, встретил среди населения резко отрицательное к себе отношение. В основу закона был положен принцип принудительного отчуждения и выкупа. Новые собственники земель должны были платить за них правительству одну пятую ежегодного урожая или же соответствующую сумму в течение двадцати пяти лет. Этими платежами правительство хотело удовлетворять бывших землевладельцев. Закон составлен был очень казуистично, написан суконным канцелярским языком, для населения совершенно непонятным. Весь смысл издания этого закона заключался в тех купчих крепостях, которые должны были получать крестьяне. Купчих этих, однако, им не выдавали. Крестьянин мог получить этот документ лишь после оплаты земли в течение 25 лет. Такая форма разрешения аграрного вопроса казалась крестьянину очень неудачной, и, во всяком случае, не сулила немедленного закрепления права собственности на землю.
- Раньше было лучше, — говорили крестьяне. Купил землю, заплатил и... все. Теперь же нужно закабалиться на всю жизнь, двадцать пять лет платить помещикам...
Крестьяне, ознакомившись по опыту с бренностью всякой власти, с особенным скептицизмом относились к прочности «шестнадцатой» по счету врангелевской власти, заранее считая, что платежи, которые с них взыщут за землю, — дело пропащее.
Неудивительно, что население настолько отрицательно отнеслось к этому аграрному закону, что во многих волостях, как в Крыму, так и в Северной Таврии, крестьяне совершенно уклонились от выборов в волостные земельные советы.
Что касается организации административного управления, то после Деникина положение не улучшилось, а ухудшилось. Как Крым, так и Северная Таврия были наводнены отбросами старой царской администрации. В этом отношении наблюдалась картина полной реставрации, вплоть до того, что администраторы носили даже свою дореволюционную форму.
Как относились к своим обязанностям эти администраторы об этом свидетельствуют официальные рапорты ответственных представителей командного состава. С этими рапортами, в частности с рапортом полковника Бородина на имя командира Донского корпуса, мне пришлось ознакомиться.
- Надзиратели, стражники, — пишет он, — пьянствуют дебоширят, бьют морды крестьянам, берут взятки, обещая за это освобождение от мобилизации и освобождение от ареста. Под арест же сажаются крестьяне не только без достаточных к тому поводов, но и с целью вымогательств. Пристава смотрят свозь пальцы на преступные деяния низших органов административной власти, сами участвуя и в попойках и в сокрытии преступлений. Пристава, надзиратели, стражники, волостные старшины и старосты бездействуют и пристрастно относятся к зажиточным крестьянам, от которых можно кое-что получить «детишкам на молочишко». Это вызывает у крестьян в лучшем случае безразличное, в худшем — ярко враждебное отношение вообще к власти генерала Врангеля.
- Чиновники высокомерны, продажны, неспособны и бесчестны, — отмечают, в своих корреспонденциях представители иностранной печати, благожелательно настроенные в отношении Крыма. Они ничего не поняли в совершившемся и в их глазах старая жизнь возобновляется после некоторого перерыва. Многие из них не верят в успех Врангеля и смотрят на занимаемый ими пост исключительно как на источник доходов. Во всяком случае, все демократические предприятия сознательно ими саботируются.
- Население местностей, занятых частями Крымской армии, - читаем мы в записке, составленной чинами военно-судебного ведомства уже после крымской катастрофы, — рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране. Приказы о пресечении грабежей были пустым звуком. При наблюдении того, что творилось по деревням, и как власть реагировала на это, можно было вынести только одно заключение, что требование о прекращении грабежей было основано на желании кого-то убедить, что все благополучно. В действительности население буквально стонало от произвола комендантов, администрации, от полной беззащитности, от распущенной ничем и никем не сдерживаемой офицерской и солдатской вольницы. Защиты у деревни не было никакой. Крестьянин был абсолютно бесправным существом, находился, можно сказать, «вне закона».
- Приказы-то Врангеля хороши, да нам от этого не легче, - говорили крестьяне, не имея никакого представления и не обнаруживая ни малейшего интереса к личному составу правительства, возглавляемая Кривошеиным, тем более, что это правительство, с точки зрения крестьян, ничем не облегчало тяжести их существовать.
Наоборот: своими мероприятиями оно, как будто бы, умышленно создавало себе среди населения злейших врагов.
Кардинальным вопросом, например, для таврического крестьянства являлся вопрос о реализации хлеба. Хлебная политика крымского правительства коренным образом затрагивала самые жизненные интересы населения. Ввиду того, что с 1914 года никакого экспорта хлеба не было, в Северной Таврии скопилось огромное количество зерна. Наряду с этим у населения накопилась масса нужд в самых необходимых товарах.
Обосновавшись в Крыму, Врангель не имел никаких запасов и мог существовать лишь на валюту, получаемую от вывоза шерсти, табаку и, главным образом, хлеба. Экспорт хлеба за границу имел колоссальное экономическое и политическое значение. Понятно, что крымское правительство выколачивало все что можно было у крестьян и везло за границу.
Вокруг вывоза хлеба, которым расплачивались в Крыму за поставки и товары, царила вакханалия спекуляции, в которой принимали участие и лица, занимавшие самые ответственные политические посты. В Крыму и за границей возникает ряд новых акционерных предприятий, под флагом которых действуют одни и те же лица. В коммерческих кругах открыто говорили о том, что цель, которая побуждала быть многоликими господ Кокаревых, Чаевых, Виноградовых и им подобных любимцев Кривошеина, заключалась в том, чтобы маскировать слишком бросавшееся в глаза пристрастие к ним крымских администраторов в смысле предоставления им всяких концессий, в первую очередь хлебных. Характерно также, что такие представители правящих верхов, как Кривошеин, занимая самые ответственные посты, были в то же время влиятельными членами акционерных предприятий, которые являлись поставщиками и контрагентами крымского правительства.
Самый способ закупки хлеба вызывал у крестьян глубокую ненависть к контрагентам крымского правительства. Закупки велись разными способами. Главный способ заключался в том, что контрагент правительства подписывал с ним контракт, покупал хлеб и из закупленных запасов 80% отдавал правительству, а 20% оставлял себе. За хлеб, который сдавался крымскому правительству, последнее платило крымскими деньгами по две тысячи рублей за пуд.
Но, кроме этого способа, интендантство вело заготовку хлеба самостоятельно. Конечно, интендантский аппарат, как всякий казенный, не мог конкурировать с частными купцами, которые к тому же покупали за товары, а не за деньги. В результате создалось такое положение, что крестьяне, которые ощущали острую нужду в товарах, отказывались продавать хлеб интендантству, платившему деньгами по очень низким твердым ценам. Интендантство запротестовало. Правительство тогда издало закон, в силу которого хлеб можно было покупать только за деньги и лишь 25% общей закупки можно было выменять за товары. Деньги же крестьяне отказывались принимать, так как на них почти ничего нельзя было приобрести.
Итак, разрешалось купить на товары 25% общего количества хлебной закупки. Крестьяне набрасывались на эти товары, как изголодавшиеся звери. Скупщики хлеба диктовали свои условия, невыгодные для крестьян по сравнению с мирным временем в 200 раз. Примерно: 13 вершков стекла обходились в Крыму для купца 96 рублей, а за них он покупал пуд ячменя, который стоил в Крыму 2000 рублей. Эта операция по товарообмену давала 1200% барыша. Мало этого: такую прибыль имели кооперативы. Частные же торговцы получали пуд ячменя не за 13 вершков стекла, а за один. Вершок стекла в мирное время стоил 1/4 копейки. Таким образом, пуд ячменя стоимостью по мирному времени в 50 коп. крестьянин вынужден был отдавать за вершок стекла стоимостью в ¼ коп.
В конечном итоге, не говоря уже о насилиях воинских частей и администрации, у крестьян окончательно закрепилось убеждение, что их грабят как красные, так и белые.
- Что это делает правительство, почему оно не заботится о нас? — говорили крестьяне представителям командования. Почему ваша власть установила цены на хлеб и не устанавливает цены на товары? Ведь спекулянты дерут с нас шкуру так же, как и коммунисты. Товаров много, а купить их невозможно.
- И коммунисты нас разоряли, и вы нас разоряете. Разница только в том, что коммунисты просто у нас забирали, а вы у нас забираете за большие деньги, но нам даете товар за такие деньги, что хоть ложись и помирай. Сил нету никаких... Одни грабили и другие грабят. Только ваши грабители грабят не только прямо, но и через обман: и деньги дают, и товаров уйму показывают, а мы остаемся и без хлеба и без денег…
