Летние месяцы борьбы с большевиками наглядно показали крымским верхам, что казаки, даже и после новороссийской трагедии, являются главной опорой всех антибольшевистских сил. Роль казачества в борьбе с большевиками была не сыграна. Наоборот, именно теперь совершенно определенно выяснилось, что дальнейшая борьба возможна лишь при участии в ней казаков, с помощью которых только и можно было освободить юго-восток России с его однородным, зажиточным, воинственным и свободолюбивым населением, с его изобилием продовольствия, угля и другими богатствами. Крестьянство энергично уклонялось от пополнения частей Крымской армии. Стойкие кадры свежих бойцов можно было получить, как думали в Крыму, лишь среди населения казачьих областей.
Главные надежды теперь возлагаются на казаков. На казачьем вопросе концентрируется общее внимание.
Что же представляли собою в это время казаки? В каком положены находились они в Крыму и каковы были их взаимоотношения с главным командованием?
[Узнать]В военном отношении казаки, именно донцы, являлись главной составной частью армии генерала Врангеля, и почти все военные успехи объяснялись необычайной стойкостью, упорством и, вообще, высокой боеспособностью казаков, в особенности казачьей конницы.
В противоположность кубанцам, терцам и астраханцам, число которых не превышало нескольких тысяч, — общее количество донцов в Крыму доходило до тридцати тысяч человек.
Понятно, что руководящую роль в Крыму играли донцы во главе с атаманом Богаевским.
Представитель донского казачества Богаевский не имел никакого определенного казачьего политического лица. До революции это был «генерал, свиты Его Величества»... Придворная атмосфера наложила на него неизгладимый отпечаток, и он на всю жизнь остался «царедворцем». Участник кубанского похода, единомышленник Деникина, Богаевский любил называть себя «старым добровольцем» и, как раньше, так и теперь, действовал в полном единодушии с главным командованием. Врангель в лице Богаевского имел деятельного помощника во всех своих начинаниях.
Расформированное, наполовину сокращенное донское правительство во главе с чиновником министерства финансов Корженевским отличалось поразительной бесцветностью, безличием, пассивностью. Мало кто знал о существовании донского правительства; им никто не интересовался. Никакой политической роли оно не играло. К тому же казачьи правительства были поставлены главным командованием в чрезвычайно тягостные в материальном и моральном отношении условия.
- В Крыму, — говорил мне Богаевский, — мы чувствовали себя гостями, бедными родственниками.
Более определенно охарактеризовал мне положение казаков, в частности донцов, управляющий отделом внутренних дел донского правительства Шапкин:
- Общее отношение к донцам в Крыму со стороны главного командования, — говорил он, — было весьма неопределенное, неустойчивое, а иногда прямо провокационное. Особенно остро сказывалось это в вопросах финансовых. У нас в Крыму не было, как раньше, своего печатного станка. Средства мы получали от главного командования, и правительство донское постоянно ставилось в этом отношении в унизительное положение. Издевательства министерства финансов превосходили всякие границы, и нужно было иметь наше терпение, чтобы все это переносить. Вообще к нам относились хуже, чем к бедным родственникам. Бедного родственника терпят. В лице же нашем видели враждебную сторону, влияние и авторитет которой нужно было свести на нет... Лишь тогда, когда мы нужны были, когда, например, приходилось заключать соглашение, то на несколько дней отношение к нам менялось. С нами были ласковы и предупредительны. Особенно ухаживали в эти дни за атаманом...
Так же скверно чувствовали себя в Крыму члены Круга, воинские части и беженская донская масса. Неудивительно, что в настроении казачьих частей красной нитью проходила мечта о собственной территории, ибо с этой мечтой связаны были надежды и чаяния в отношении более активной, более успешной защиты чисто казачьих интересов.
Правительство этих интересов защищать не могло, да и не проявляло в этом отношении достаточной активности. Что же касается выразителя воли донского казачества, — Донского Войскового Круга, — то этот последний по-прежнему находился в состоянии полной деморализации и вплоть до осени, в сущности, ничем не заявлял о своем существовании.
В результате новороссийской катастрофы Круг разбился на ряд групп, из которых наибольшая группа оказалась в Константинополе, на острове Халки в количестве около 80 человек. На Лемнос попало человек 25. Наконец человек 15-20 находилось в Грузии, в Тифлисе. Остальные жили в Крыму, главным образом, в Евпатории.
Когда председатель Круга Харламов приехал с депутатами в Константинополь, он устроил их на французское довольствие, а сам решил выехать в Грузию…
В весенние и летние месяцы политическая работа Круга была ничтожна. Тифлисская группа, руководимая бывшим министром земледелия южно-русского правительства Агеевым, изыскивала пути соглашения, примирения с большевиками…
Лемносская группа менее всего занималась общегосударственными вопросами. Деятельность членов Круга лемносской группы сводилась к устроению на этом заброшенном острове себя самих и беженцев, донских казаков, в организованной ими «Лемносской станице». …лемносские парламентарии абсолютно ничего не знали о том, что творится на белом свете.
Что же касается более многочисленных групп, — халкинской и крымской, — то эти осколки Круга имели тенденцию проявить себя в области государственной жизни, что выражалось в устройстве частных совещаний по разным государственным вопросам. Депутаты избирали президиум, устраивали заседания, выносили те или иные пожелания. Впрочем, круг интересов и вопросов, занимавших, например, халкинскую группу, был чрезвычайно ограничен. Вопросы общеполитические, вопросы борьбы с большевиками, вопросы фронта, вопросы, касавшиеся положения казаков в Крыму, эту группу очень мало интересовали. Халкинские парламентарии занимались преимущественно устроением собственной судьбы в смысле питания, получения обмундирования, прочности своего пребывания на французском пайке, а также контролем и наблюдением за деятельностью представителей исполнительной власти в Константинополе - управляющих отделами донского правительства.
Контроль, впрочем, был очень своеобразный, и сводился, главным образом, к стремлению «урвать» что-либо для себя из остатков войскового имущества. Достаточно сказать, что на одним из контрольных совещаний заместитель председателя Круга генерал Янов предложил продать все товары и деньги взять в свое ведение, что истолковывалось в смысле дележа их между членами Круга.
Дела личного характера, в особенности обсуждение вопросов о всяких субсидиях и пособиях, буквально заполняли жизнь халкинских и константинопольских парламентариев. Депутаты томились от безделья, варились, что называется, в собственном соку, занимались сведением личных счетов, озлобленно ругали Врангеля, атамана, правительство, одним словом всех и вся. Но они бессильны были что-либо сделать. Они боялись возвращаться в Крым, держались выжидательно, критически и скептически относясь к тому, что там делается.
Правда, в Крыму не горевали по поводу отсутствия донского парламента, Врангель был доволен, что нет будирующего элемента. У атамана же с Кругом отношения были натянутые. Приезд депутатов создавал ряд крупных осложнений, и он также был доволен, что Круга в Крыму нет.
Однако к августу месяцу положение фронта, казалось, упрочилось, и, когда с Дона стали поступать сведения об успехах десанта Назарова, о массовых восстаниях в казачьих областях, члены Круга неудержимо потянулись в Крым. Скрепя сердце, представители крымской власти согласились на это, хотя и продолжали чинить возвращавшимся парламентариям всякие препоны.
…
Терцы в Крыму были обезличены до последних пределов и совершенно не выявляли своего казачьего лица, своего демократического казачьего начала. Они плелись где-то в хвосте политической жизни, не оказывая на нее никакого влияния.
Хуже всех, однако, обстояло дело у кубанцев. В своей политической работе в Крыму они точно умышленно задавались целью дискредитировать идею казачьей государственности, скомпрометировать ее самым беспощадным образом.
Когда Иванис уезжал в первый раз из Крыма в Тифлис, где должен был получить булаву от Букретова, он назначил своим заместителем в Крыму бывшего командующего Кубанской армией генерала Улагая, который фактически как бы являлся заместителем кубанского атамана. В Крыму в то время находилось человек сорок членов Кубанской Рады, принадлежавших в большинстве к ее правому крылу и имевших своим лидером члена Рады Фендрикова, всемерно поддерживавшего Врангеля. Ввиду полной дезорганизации находившихся в Крыму кубанцев, Улагай по настоянию кубанских парламентариев отдал приказ о созыве кубанского съезда, в состав которого должны были войти члены Рады, пополненные представителями от воинских частей…
Съезд объявил себя Кубанской Радой, что совершенно не соответствовало краевой конституции, а затем, как с горечью констатировали сами кубанцы, началась «похабщина».
Когда Иванис возвратился уже в качестве полномочного кубанского атамана, Рада отправила к нему делегатов, которые заявили, что считают Иваниса за капитуляцию Кубанской армии изменником и предателем, и что дальше оставаться ему во главе войска не уместно, а потому Иванис должен уйти по добру, по здорову.
Иванис на это ответил, что он не ответственен перед импровизированной Радой, а потому никому на сдаст атаманской булавы…
В кубанских политических кругах начинается страшная сумятица. «Фендриковская» Рада посылает к Врангелю делегацию по поводу выборов нового атамана. Врангель занимает какую-то неопределенную позицию. Кубанцы делятся на два лагеря, между которыми идет ожесточенная борьба... Кончилось все это тем, что Рада, дискредитировав Иваниса, не имея более кандидатов на пост атамана, вынесла постановление:
- Считать вопрос о выборе кубанского атамана открытым…
Все это происходило накануне признания Крымского правительства Францией. Врангелю необходимо было всячески демократизировать свое политическое лицо перед заграницей и придать возможно больший авторитет своему правительству в общественных и политических кругах Крыма.
Для этой цели в ставке решено было заключить торжественное соглашение с представителями Дона, Терека и Кубани…
Донской атаман Богаевский, терский — Вдовенко и астраханский — Ляхов были сторонниками соглашения с главным командованием и не могли создать Врангелю серьезной оппозиции. Сложнее обстоял вопрос с Иванисом, который, будучи в Крыму, вел двойную игру и находился в тесной связи с тифлисской группой членов Кубанской Рады, занявшей в отношении Врангеля враждебную позицию.
До последнего момента атаманам ничего не говорили о готовящемся соглашении. Когда началось формирование десанта, Иванису, который находился в Севастополе, неожиданно предлагают немедленно выехать в ставку, в Джанкой, куда вызваны были и все другие атаманы.
- Я в это время был на фронте и возвращался в Севастополь, — рассказывал мне Богаевский. В Джанкое я зашел к Врангелю и неожиданно там застал других атаманов. Врангель нас пригласил к себе и заявил:
- По политическим обстоятельствам крайне необходимо продемонстрировать перед Европой наше единение. То соглашение, которое было заключено в апреле месяце, необходимо развить подробнее…
- Врангель, — сообщает Богаевский, — очень торопил нас, и здесь же, прочитав свой текст соглашения, предложил немедленно его подписать нам, атаманам и председателям правительств, чтобы тотчас же отослать этот документ в Париж.
Выслушав Врангеля, атаманы, несмотря на всю свою сговорчивость, все же категорически отказались подписать предложенный им документ и заявили, что предварительно текст соглашения необходимо тщательно проштудировать.
Из всех атаманов в особенно щекотливом положении находился Иванис. Он боялся подписывать соглашение, так как знал, что в Тифлисе к этому отнесутся очень отрицательно.
С другой стороны, он был очень доволен, что Врангель считается с ним, как с атаманом, и, подписывая соглашение, он тем самым как бы получает официальное признание главного командования.
Иванис сделал было слабую попытку уклониться от участия в соглашении, сославшись на то, что, мол, с ним нет председателя правительства. Но в ответ на это ставка срочно вызвала из Феодосии члена кубанского правительства по внутренним делам Захарова, который должен был подписать акт за председателя правительства.
Атаманам был дан суточный срок для обсуждения проекта. Начались споры и переговоры...
Как бы то ни было, а представители казачества не нашли возможным стать в оппозицию к главному командованию.
- Когда было назначено окончательное заседание с участием Кривошеина, — сообщает Богаевский, — мы просили его отложить разрешение вопроса до следующего дня. Кривошеин не согласился и заявил, что он получил от Врангеля категорическое приказание закончить все в этот же день.
4 августа 1920 года договор был подписан...
Когда находившиеся в Тифлисе члены Кубанской Рады узнали о том, что этот договор подписан Иванисом, их возмущению не было пределов. Председатель Краевой Рады Тимошенко выступил в местных газетах со следующим заявлением:
- Договор, подписанный в Крыму 4 августа, — говорил он, - еще более неприемлем для казачьей демократии, чем апрельское соглашение. В частности, казачья демократия твердо убеждена, что не барону Врангелю, душителю кубанской свободы, спасать и освобождать от большевиков не только Кубань, но и Россию. Демократия с Врангелем не пойдет...
Во всяком случае, договор встретил глубоко отрицательное отношение к себе не только среди тифлисской группы кубанцев, но и среди тех казачьих политических деятелей, которые в основу своей тактики полагали принцип единения всех антибольшевистских сил, в том числе демократического казачества и консервативного и реакционного главного командования…
Принципиальная ценность соглашения заключалась лишь в том, что оно являлось попыткой заранее произвести разграничение сфер управления и деятельности местных и центральных правительственных органов. По существу же оно не соответствовало скромным потребностям и справедливым интересам казачества, даже по сравнению с проектом, разработанным во времена Деникина на Южно-Русской Конференции — проектом, который, кстати сказать, встретил тогда отрицательное к себе отношение со стороны большинства представителей казачества.
Крымское соглашение, еще более урезав права казаков, тем самым в меньшей степени могло их удовлетворить. Это удовлетворение испытывали лишь те, кто стоял на точке зрения соглашения во что бы то ни стало.
Договор Врангеля с представителями казачества явился результатом исключительно неблагоприятной обстановки, в которой в Крыму находились казаки. Отсутствие своей собственной территории, отсутствие организованной стойкой власти, вот что наложило самый существенный отпечаток на соглашение. Не на кого было опереться, некому было в полной мере отстаивать в случае необходимости чисто казачьи интересы. Неудивительно, что даже сторонники единения с главным командованием называли соглашение «похабным», в особенности в отношении финансов, торговли и промышленности, где были даны все преимущества правительству главного командования в ущерб казачьим интересам. Даже некоторые из представителей казачества, подписавших договор, признавали, что он нуждается в коренной переработке, и оправдывались тем, что соглашение помогло, мол, признанию Крыма Францией.
В конечном итоге, соглашение нисколько не улучшило положения казаков. Многочисленные заявления Врангеля о невмешательстве во внутренние дела казачьих войск предназначались для внешнего, а не для внутреннего употребления. Как раньше, так и теперь в ставке думали только о том, как бы окончательно обезличить казачество, лишить его собственного политического лица и всецело подчинить главному командованию. В этом отношении ставка не останавливалась перед средствами. Врангель, Кривошеин, Шатилов и их помощники действовали по принципу divide et impera — разделяй и побеждай.
После разгрома донского штаба с генералом Сидориным во главе нужно было окончательно прикончить «гидру самостийности» среди кубанцев, окончательно дезорганизовать их и подчинить своему влиянию. Ставка оказывает всемерное покровительство группе Фендрикова, стоявшего во главе Феодосийской Рады, и поддерживавшего главное командование. Официально признавая Иваниса, лаская его, Врангель, Шатилов и Кривошеин всячески помогали Фендрикову, вплоть до того, что ему, как видно из официальных документов, отпускали десятки миллионов рублей «на развитие здоровой кубанской политики», т. е. в сущности и на работу против Иваниса и, конечно, тифлисской группы кубанцев.
Тяжело и горько было честным и стойким выразителям казачьих чаяний видеть это унижение и развал казачества. Ясно было, что со стороны ставки шла определенная игра на разложение казачества и Кубани в особенности. В конечном итоге авторитет кубанского атамана был окончательно подорван. Войсковые же начальники кубанских частей даже прямо его третировали. Цепляясь за жалкие обломки оставшейся у него власти, не умея поддержать собственного достоинства, Иванис доходил до того, что, следуя примеру Фендрикова, забегал в ставку и жаловался на кубанских генералов, прося, например, генерала Шатилова оказать воздействие на генерала Бабиева, дабы тот относился к нему, Иванису, с большим почтением и признавал в его лице атамана.
Шатилов же рассказывает об этом Фендрикову и добавляет:
- Какой же Иванис атаман после этого...
Несмотря на свое тяжелое положение, донцы и терцы с горечью и чувством брезгливости наблюдали за развалом среди кубанцев. Они осуждали Иваниса за недостойное поведение, но в то же время считали, что и собравшиеся в Крыму члены Рады ведут себя по меньшей мере бестактно, давая крымским черносотенцам пищу для того, чтобы, захлебываясь от удовольствия, издеваться над казачьими учреждениями и дискредитировать идею народоправства. Особенно тяжело действовали на донцов и терцев сведения о делегациях Феодосийской Рады к главному командованию, о том, что эти делегации домогаются признания вместо Иваниса кубанским атаманом Улагая. Все это привело даже к тому, что терский и донской атаманы сочли нужным указать Врангелю на необходимость соблюдения полного невмешательства в казачьи дела.
