В ноябре по Казанской губернии был объявлен циркуляр губернатора:
«Продовольственных ссуд не будет дано. Кто не имеет хлеба, становись на общественные работы. Спроси в волостном правлении, где они есть».
— Очень хорошо, — одобрил циркуляр один мой знакомый, сельский священник. — Крестьянину приятнее заработать хлеб трудом, чем получать «паек»... Только нужно, чтобы голодающий, действительно, мог зарабатывать для себя и семьи кусок хлеба. Гарантирует это губернатор?
— Вот у нас в селе пруд рыли, — продолжал он, — работало 28 человек, их меняли на других, так что всего было занято 150 человек. А к пруду каждый день подходила толпа в 500 человек и просила техника: «Дай, Христа ради, работы! Не умирать же нам». Но работы не было, и они уходили домой.
Это, конечно, не единичный случай. Циркуляр расклеен в Казанской губернии, видимо, по ошибке, так как общественные работы здесь не кормят и пятой части голодающих, желающих работать. А за организацию этих работ прямо стыдно перед мужиком...
В Тетюшском уезде я нашел несколько селений (Людоговка, Чемчурино, Мал. Яльчики и др.) без общественных работ. Крестьяне просили администрацию: «Дайте нам возможность заработать». Но в ответ им были одни обещания...
[Читать далее]Но и там, где работы устроены, они кормят далеко не всех нуждающихся жителей селения. Работает треть, пятая часть села. Остальные же стоят поодаль и завидуют счастливчикам. Волостное правление не в силах указать им, где найти заработок.
Понятно, что из чужих селений не принимают — «самим мало». Одна чувашка мне жаловалась:
— Не пускают мово хозяина на работу.
— Почему?
Семья многочисленная, очень бедная.
— Он отрубник. Говорят: «Ты отрубился и уходи. Работы идут на нашей земле, а не на твоей!»
Из-за работ ссоры, распри, зло. Побеждает, конечно, зажиточный слой. Когда, под аккомпанемент криков о помощи, в Казани шел спор о том, кто должен заведовать помощью, — администрация или земство, — поставили вопрос:
— Кому помогать общественными работами?
Земство говорило:
— Главным образом, крестьянину среднего достатка, чтобы не допустить его до разорения.
Администрация была «демократична».
— Помогать необходимо беднейшим. Им надо дать возможность прокормиться до нового хлеба.
Спор бестолковый, никому не нужный. Все равно жизнь отдала бы победу в руки зажиточных.
На работы принимаются по спискам волостных правлений, а в эти списки было велено записывать только беднейших. Но выходило всегда так, что там было больше зажиточных.
— У нас работают имеющие 3—4 лошади, — с негодованием рассказывал мне один татарин, — а бедноту теснят, оттирают...
Богатым мирволят. Но иногда их гонят с работы, — слишком уж ясна бывает несправедливость. Они все-таки находят лазейку... Следить некому. Техник бывает редко, — он один на волость. Старшина везде не поспеет. А табельщик скрывает.
Самые работы таковы, что они требуют применения сил зажиточных, а не бедных. Для возки земли нужны непременно лошади, для копания - лопаты; чтобы работать среди осенней сырости и холода, необходима теплая одежда.
— Работы не про нас, — говорил мне один бедняк, — простудишься в своем рваном ватошнике, на весь век калекой будешь. Проработай-ка с 6-ти часов утра до 6-ти вечера с пустым брюхом и на холоде!
- Без спины, без рук приходят, — передавали мне.
Есть слой бедного деревенского населения, который уже совершенно не может воспользоваться работами: калеки, больные, дети, старики, женщины с детьми и без работника, один работник при большой семье (ему бывает нельзя отойти от дома). Таких тысячи в каждом уезде. Что с ними делать?
Заработок на общественных работах незавидный. Пятьдесят копеек в день, а у подростков и женщин 30 коп. По воскресеньям и праздникам работ не производится. Заработок, значит, 40 коп. в день. Если работает один из семьи, — таких большинство, — то ему на трешницу в неделю трудно бывает прокормиться с семьей. Пуд муки стоит уже 1 р. 40 к. Нужно и лошади подсыпать в солому муки. Трудовой «кусок хлеба», как видите, тощий...
Но он делается совсем незаметным, если работа происходит вдали от родного села. Тогда что крестьянин заработает, то и проест, а семье ничего не останется.
Работы нередко прерываются. Организация плохая. То заработанных денег ждут и не работают, — а деньги задерживаются неделями; то техник не может долго осмотреть сработанное; то еще какие-нибудь причины. Я знаю село, где месячный заработок 60-ти крестьян равняется 116 рублям...
- Техник плохой, — наивно объясняли крестьяне.
В «знаменитом» казанском споре обнаружились две точки зрения на общественные работы.
— Работами надо только дать прокормиться, а не преследовать общественную пользу от тех или иных сооружений, — говорила администрация устами д. с. с. Ковалевского.
- Нет, общеполезность сооружений надо ставить на первый план, — возражало земство.
Спор и в этом пункте оказался лишним. Хотя работы были отданы земству, но оно спроектировало сооружения, имеющие узкое местное значение. О широкой экономической программе некогда и некому было подумать.
Главным образом, копают водоемы в пожарных целях и кое-где укрепляют овраги и насыпают дамбы. Вот и все. Сооружение исключительно в интересах одного села.
Я ехал по Тетюшскому уезду, где работы были отданы в руки чиновников попечительства о трудовой помощи. Крестьяне везде мне говорили, что работ мало. А я видел пред собой ленту совершенно испорченного центрального шоссе, по которому уже перестали ездить, — так оно избито.
- Вот бы, — говорил я, — вам шоссе исправить?
— Не дают.
Общеполезные сооружения воспрещены, — вспомнил я д. с. С. Ковалевского. — А судьба мелких сооружений известна из опыта прежних общественных работ. Пруды затянутся илом и станут вонючим болотом-клоакой, дамбы обсыплются, овраги будут по-прежнему сползать.
— Значение общественных работ ничтожно, - справедливо говорило чистопольское земство.
Работают кое-как. «Для видимости». За работой никто не смотрит. Работы носят благотворительный и... деморализующий характер.
— Не работа, а один разврат, — сказал мне близкий к делу человек. — Из крестьянина готовят скверного рабочего.
— Нам не дом домить, а душ кормить, — определяют крестьяне пословицей значение работ.
Так смотрят на дело и некоторые техники. Один старшина рассказывал мне:
Вижу, не открывает техник в одной деревне работ, да и только. Спрашиваю:
— Когда откроешь?
- Успеешь, — отвечает, — вы сработаете, а я потом чем буду жить?
Конечно, в денежных делах работ злоупотребления. Табельщики приписывают работников. Работает 100, а они пишут 120. За лишних получают в свой карман. Табель недельная. Техник не в силах проверить.
Наконец, — самое главное, — с первым снегом работы кончаются. Говорят, сучья и кирпич будут возить. Но эта работа уже прямо для зажиточных. Да и займет она единицы.
- А с весной, рассказывали мне в некоторых селениях, — у нас нечего будет делать. Все уже сделали: пруд вырыли, ключ вычистили...
…
Мы не только не вооружены в борьбе с голодом, но даже, — стыдно сказать, — не знаем сил своего противника. У нас прорывалось желание замолчать бедствие, но нет самого существенного — правильной, точной статистики голода.
Сначала официально были объяты пламенем бедствия только 17 губерний. Потом оказалось, что пораженных несчастьем губерний уже 20. И, наконец, было высчитано, что голодающих губерний в России 26. Попятно, что при такой «статистике» невозможна и своевременная помощь населению.
Но зато возможны жалкие попытки скрыть размеры голода. К сожалению, эти попытки исходили не только от темных людей, ловивших рыбу в мутной воде. И не одна местная администрация занималась этим бесцельным занятием. Голод старались скрыть даже некоторые земские управы Казанской губернии. Например, на свияжском земском собрании был прочитан такой доклад управы.
- Урожай хороший, даже лучше прошлогоднего.
Гласные изумились. Что такое? В уезде голод, — это все знают, — требуется немедленная помощь, а по докладу выходит, что «все обстоит благополучно».
Стали разбираться. Оказалось, что «цифровые данные не проверены», доклад составлен «наспех», кое-как. Председатель управы г. Сушко сознался:
- Цифры, действительно, мертвые…
Труднее всего в нищей России обнаружить нищету. Кажется, легче накормить голодного, чем «открыть» голод.
Казанский уезд, например, не был признан «пострадавшим от неурожая». Но в земском собрании выяснилось, что даже по сведениям волостных правлений, — несомненно, преуменьшенным, уезд требует крупной продовольственной помощи:
— Нужно свыше полмиллиона пудов на обсеменение полей, нужен корм для скота, нужно продовольствие и ссуды...
Уезд, оказывается, «пострадал от неурожая».
Ядринскому земству пришлось даже выдержать некоторую борьбу за попытку обнаружить голод.
Член земской управы поехал в уезд собирать сведения о неурожае. Между прочим, обратился к волостным правлениям:
— Как у вас нынешний год?
— Никаких сведений мы не можем выдать, — сухо отвечали ему те.
Некоторые правления сначала было откровенно рассказали:
— Вопиющая у нас нужда...
Но потом послали догнать на дороге члена управы и посланный уверял его:
— Сведения ошибочны. Урожай хороший. Население в помощи не нуждается...
На земском собрании управа заявила, что «уездный съезд дал неверные сведения об урожае», вследствие чего несколько голодных волостей оставлены без помощи на произвол судьбы. Один гласный, — волостной писарь, — очень ходатайствовал об организации общественных работ.
— Страшная нужда во всех волостях, - говорил он.
А в своих сведениях, несомненно, писал для «начальства» иначе:
- Все, ваше высокоблагородие, обстоит благополучно!..
Так, видимо, приятнее «начальству». А главное — меньше ему хлопот.
Та же картина и в Царевококшайском уезде. По сведениям администрации, тамошние крестьяне тоже «не пострадали от неурожая». Но земство настойчиво просило об организации общественных работ, указывая на голод...
Ясно, в чью руку играют люди, скрывающие голод. Выгодно это только хлеботорговцам. Им надо, чтобы навигация была закрыта без шума. А потом - шуми сколько угодно: у них одних будет заготовлен хлеб…
В Чистопольском уезде, более других уездов губернии пострадавшем от неурожая, на этой почве было совершено даже уголовное преступление, которое, к сожалению, осталось безнаказанным.
После того, как даже биржевой комитет признал, что степень урожайности в уезде «ниже среднего», в «Торгово-промышленной газете», «Вестнике рыбинской биржи», союзническом «Казанском телеграфе» и др. подобных органах появилась корреспонденция из Чистополя, в которой прямо говорилось, что в Чистопольском и Лаишевском уездах урожай обещает быть «не ниже среднего».
«Предполагают, — пишет корреспондент, - что умолот в сложности составит 50 пудов с казенной десятины, а, может быть, и больше...»
В действительности умолот оказался равным 10—20 пудам, а местами гораздо меньше. И не было момента, который давал бы повод надеться на большой урожай.
Ложь была так ярка и вредна, что чистопольское земское собрание сочло нужным разоблачить тайные мотивы ее, опровергнуть корреспонденцию.
Мы здесь входим уже по горло в болото низких человеческих страстишек...
На тетюшском земском собрании обсуждался вопрос о продаже хлеба по заготовительной цене.
Председатель управы, (после «подавший в отставку») купец-мельник Ашмарин энергично настаивал на продаже хлеба непременно мукой, а не зерном.
— За размол ржи надо набавить 6 копеек с пуда, — предлагал он.
— Позвольте, — возражали местные купцы Полосухин и Крупин. — Шесть копеек это — цена заграничная. На мельнице Ашмарина и на других тетюшских мельницах можно было бы брать за размол 3 1/2 копейки...
Мне рассказывали о проделке одного волостного старшины Тетюшского уезда.
— В сведениях о нынешнем урожае он написал, что с сотни снопов умолот 7—8 пудов. В действительности умолот 2 пуда.
— Что же, он богатый человек?
— Нет, средний, даже бедный.
— Хотел угодить начальству?
— И этого как будто не было. Ему даже попало от начальства за эту ложь... Но он в большой дружбе с одним видным земцем. А этот земец взял в банке 2,000 рублей из 6%, купил на них хлеба и роздал крестьянам в долг под заклад земли. Наживет процентов 15—20.
Этому земцу выгодно было, чтобы о неурожае много не шумели, пока он не заготовил хлеба...
