Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

Григорий Раковский о белых. Часть X: Агония Крыма (начало)

Из книги Григория Раковского «Конец белых».

В начале октября по случаю полугодичного юбилея Крыма Врангель отдал пространный приказ, в котором подводил итоги деятельности командования и правительства в областях — во­енной, политической и международной.
В приказе указывалось, что за время с 25 мая по 1 ок­тября армией взято около 75.000 пленных, до 360 орудий, 30 бронеавтомобилей, 20 бронепоездов, около 1000 пулеметов, не­сколько тысяч лошадей и много другой военной добычи.
Армия и флот, по словам приказа Врангеля, блестяще вы­полнили первую часть намеченного плана и приобрели любовь и уважение населения.
[Читать далее]В области политических отношений обеспечено взаимное понимание и заключены братские соглашения между правитель­ством юга Росси и правительствами Дона, Кубани, Терека и Астрахани.
Налаживаются дружеские связи с Украиной. С Дальнего Во­стока откликнулся атаман Семенов, добровольно подчинившийся политическому руководству главного командования как всероссийскому.
За это же короткое время достигнуто признание власти пра­вительства юга России со стороны дружественной Франции, сделан первый шаг к возвращению России в семью культурных европейских держав.
Приказ этот отдавался тогда, когда совершенно очевидно было, что, в лучшем случае, крымские верхи могли рассчитывать на тяжелое отсиживание за перешейками. О том, что бу­дет в худшем случае, об этом не только говорить, но и ду­мать боялись.
А создавшаяся в Крыму осенью 1920 года обстановка на­водила на самые грустные размышления.
Одушевленные признанием крымского правительства Францией, воспламененные успехами поляков, загипнотизированные радужными перспективами реставрации, к Крыму отовсюду тя­нутся представители старой России. Их всех принимают здесь с распростертыми объятиями. Имена ближайших сотрудников и единомышленников Столыпина, обломков русской реакции, пе­реплетаются с именами Бернацкого, Струве, Махно и Володина, Бурцева и Климовича.
Все это именуется «единым антибольшевистским фронтом».
Ни о каком таком фронте в Крыму не могло быть и речи, тем более теперь, когда во всей своей неприглядности выявля­лись результаты «левой политики», делаемой «правыми руками», результаты многомесячной работы по создании такого порядка, таких условий жизни, которые, как говорил Врангель, «потянули бы к себе все помыслы и силы стонущего под красным игом народа».
Безотрадны были эти порядки, невыносимо тягостны были условия жизни в Крыму. Особенно ярко бросалось это в глаза тем, кто, находясь под впечатлением радужных официальных сообщены, приезжал в Крым из-заграницы. Вот как рассказывает, например, о своем первом столкновении с крымской дей­ствительностью член донского правительства Васильев.
- Когда я приехал в октябре месяце из Константинополя в Севастополь, то сразу же напоролся на контрразведку. Схожу с парохода и направляюсь в город. Вдруг передо мною появ­ляется какой-то субъект, и предлагает мне отправиться в контрразведку. Несмотря на мои указания, что я — член Донского правительства, несмотря ка предъявленные документы, — субъект продолжает настойчиво требовать, чтобы я пошел за ним. К счастью мимо проходил жандармский ротмистр. Он подошел разобрать инцидент, просмотрел мои документы и, извинившись, отпустил меня. Позже одна из моих знакомых, арестованная в это время контрразведкой, слышала, как агентов охранки весьма сожалели о том, что «к Васильеву не за что было придраться».
- Меня это сразу же страшно поразило, — добавляет Васильев. Не оставалось сомнений, в какое темное царство, царство произвола и насилия я попал. Каждый сыщик, не счи­таясь ни с чем, мог вас задержать, отправить в контрразведку, которая по характеру своей деятельности мало чем отлича­лась от «чрезвычайки».
Техника политического сыска была доведена в Крыму до высокой степени совершенства. Недостаточно уже было того, что тыл и фронт были насыщены агентами охранки. В неко­торых случаях население теперь официально приглашается к анонимным доносам. Сами же контрразведчики чувствуют себя прямо всемогущими.
Приказы Врангеля о высылке в Советскую Россию за раз­ные преступления, главным образом политические, об амнистии добровольно перешедшим со стороны большевиков, на практике сводились к расстрелам высылаемых, к арестам и тюремно­му заключению для перебежчиков. Высылка в Советскую Россию была замаскированной смертной казнью. Как пропускали через фронт, об этом можно судить по следующему разговору гене­рала Кутепова с начальником Марковской дивизии генералом Третьяковым в присутствии генерала Писарева.
- Неужели вы их действительно пропускаете? — спросил генерал Кутепов.
- То есть мы их не пропускаем, а только немного отпу­скаем, — поправил, красноречиво улыбаясь, генерал Третьяков.
- Ну, так и нужно, — одобрил Кутепов.
Тюрьмы в Крыму, как раньше, так и теперь, были перепол­нены на две трети обвиняемыми в политических преступлениях. В значительной части это были военнослужащие, арестованные за неосторожные выражения и критическое отношение к главно­му командованию. Целыми месяцами, в ужасающих условиях, без допросов и часто без предъявления обвинений, томились в тюрь­мах политические в ожидании решения своей участи.
Обыски и аресты, в особенности среди антибольшевистски настроенных рабочих, принимали характер какой-то вакханалии. Аресты производились чаще всего под предлогом сочувствия большевикам, причем это сочувствие выражалось, например, в том, что paбочие жаловались на дороговизну, на невозможные условия существования. Профессиональные союзы ожесточенно преследовались. Создалось в конце концов прямо невыносимое положение, и на рабочих конференфях дебатировался вопрос об официальном самоупразднении всех союзов. Мотивировалось это тем, что самый факт существования рабочих организаций дает контрразведке постоянный богатый материал для вылавливания своих жертв.
Озлобленно преследовались и кооперативы, которые явля­лись могущественными конкурентами крымским хищникам-спекулянтам, в числе которых были и лица, занимавшие высокие административные посты, вплоть до министерских. Крымские ко­оперативы в конце концов подверглись жесточайшему разгро­му под тем предлогом, что у них существует, мол, связь с со­ветскими кооперативными организациями.
Имуществом, судьбой и даже жизнью в Крыму распоряжа­лись взяточники, грабители, мошенники и бандиты, объединявшиеся в организации, именуемые контрразведкой.
- Я не отрицаю того, что она на три четверти состояла из преступного элемента, — такой отзыв о крымской контр­разведке дал в беседе со мной Врангель.
- Но в то же время, — говорил он, — меня возмущают несправедливые нападки на генерала Климовича. Он был толь­ко хорошим техником сыска, техником своего дела. Большеви­ки, или те, кто сидя в Праге, (с. р. группировавшиеся вокруг «Воли России»), вынес решение «бороться с авантюрой Вранге­ля», только они могли придавать приглашениюо Климовича по­литическое значение. Травля Климовича исходила из Праги.
Крымские Климовичи и Будаговские вылавливали преступни­ков. Крымские суды карали за преступления.
- Я знаю эксцессы царского суда. Знаю, что такое крас­ный суд. В Крыму же суд был «белый»…
Трудно добавить что-нибудь к этой краткой, но выразитель­ной характеристике крымского суда, сделанной в разговоре со мною известным защитником по политическим делам, присяж­ным поверенным Кобяковым, имевшим возможность детально ознакомиться с «белым судом» в Севастополе.
Если читать только приказы Врангеля, то можно, действи­тельно, подумать, будто правосудие и правда царили в крым­ских судах. Но это было только на бумаге.
- В действительности, — утверждают находящиеся ныне за границей весьма ответственные чины судебного ведомства, состоявшие на службе в Крыму, — все гражданские суды игра­ли в Крыму ничтожную роль. Судебные же учреждения военного ведомства были фактически вывеской для публики, для общественного мнения, но никакой существенной роли в насаждении правосудия не играли. Такое положение создалось отнюдь не по вине представителей этих учреждений, а единственно вследствие определенного отношения к ним высшего начальства, с которого брало пример и низшее, с благословения, конечно, того же высшего начальства.
Лучше всего в этом можно было убедиться на примере военно-судных комиссий. (Наряду с корпусными и военно-полевыми судами, при каждой дивизии и при каждом штабе корпуса существовала и военно-судная комиссия для борьбы с грабежами и насилиями, как на фронте, так и в тылу).
Как только появились эти комиссии на фронте, все начальники, начиная с командующего армией Кутепова, и его начальника штаба Достовалова, дружно стали на борьбу с комиссиями, заявляя открыто, что они их «не переваривают», что они «мешают войскам в их работе», что судные комиссии и прочая «тыловая мразь» им не нужны и т. д.
При таком отношении высших начальников естественно, что работа членов комиссий была сведена к нулю, так как им не давали средства к передвижению, положенных по штату людей и т. д. Такие же генералы, как начальник Корниловской дивизии Туркул и Дроздовской — Скоблин просто не подпускали к себе близко членов этих комиссий.
В результате, комиссии фактически почти никого не судили, а если и судили, то приговоры их не приводились в исполнение. Обо всем этом было известно Врангелю по донесениям председателей комиссий и начальников судных частей всех корпусов.
Главную роль в Крыму и, в особенности, в армии играли военно-полевые суды. При каждом полку, например, был воен­но-полевой суд, который судил воинских чинов армии, пленных красноармейцев, население. Его компетенция простиралась фак­тически на все преступления, предусмотренные как граждански­ми, так и военно-уголовными законами.
Здесь за все преступления выносились, главным образом, два приговора — расстрелять или оправдать. Военно-полевые суды свирепствовали в тылу. Свирепствовали они и на фронте в завоеванных областях.
Людей расстреливали и расстреливали... Еще больше их расстреливали без суда. Генерал Кутепов прямо говорил, что «нечего заводить судебную канитель, расстрелять и... все»...
О           независимости суда в Крыму говорить не приходится. Достаточно сказать, что по целому ряду дел имелись резолю­ции Врангеля, которые связывали суд по рукам и по ногам и предрешали приговор.
- Передать дело в военно-полевой суд, — пишет, напри­мер, Врангель, - и проявить наибольшую суровость для назидания другим.
Приказы редактируются безграмотно. На практике это при­водило к тому, что жизнь человеческая ставилась ни в грош.
Неоднократно общественные организации, как, например, городские думы, протестуют против военно-полевых судов, про­тив вакханалии смертных приговоров. Но эти протесты на прак­тике оставались гласом воюющего в пустыне.
В то время, когда в Крыму с таким старанием и заботли­востью культивировался сыск во всех его родах и видах, когда за минимальные преступления грозили драконовские кары, — в это же время в гражданских и военных органах управления, среди высших чинов администрации, совершенно безнаказанно изо дня в день происходили у всех на виду грандиозные хищения, творилась невообразимая вакханалия взяточничества, со­вершались подлоги и т. д. Взятки брали почти все, от низших до высших. Взяткой никто не брезгал. Разница была только в цифрах: один брал меньше, другой — больше. Законным путем почти ничего нельзя было добиться. Какие бы, например, строгие при­казы о запрещении вывоза ни отдавались, опытные люди обхо­дили их без всяких решительно затруднений. Воровали все. Не воровал только тот, кто уж никак не мог этого делать, или был исключительным по честности человеком.
- Взятки в Крыму давали обыкновенно непосредственно, - рассказывал мне один из крупнейших крымских подрядчи­ков. Я и раньше давал взятки, чтобы чиновники не тормозили при получении ассигновок, но никогда я не видел ничего подобного тому, что делалось в Крыму. Я с 1900 года работаю по поставкам на армию, но с таким взяточничеством я столк­нулся впервые. К примеру сказать, в управлении Налбандова взятки открыто брали даже начальники отделений...
Правящие круги не имели никакой связи с широкими мас­сами населения Крыма и Северной Таврии. Народ чуждался того дела, к которому безуспешно то уговорами, то беспощадными репрессиями пытались привлечь его. Воевать с большевиками в рядах белых крестьянство не желает. Население чуть ли не по­головно уклоняется от мобилизации и уходит к зеленым. Зеле­ноармейское движение развивается до таких пределов, что «зеленовцы» серьезно угрожают крупным пунктам, как Евпатория, Ялта, Феодосия.
Характерной особенностью зеленоармейского движения в Крыму было желание отдохнуть, уйти от какой бы то ни было войны.
- Довольно, надоело, сил больше нет, — говорили кре­стьяне.
Теперь в связи с надвигающейся катастрофой, зеленоармейщина выливается в форму желания соблюдать нейтралитет в борьбе красных и белых. В Крыму движение зеленоармейцев, в противоположность тому, что наблюдалось и наблюдается на Черноморье, не имело идейного содержания, не носило такой яркой политической окраски и не отличалось в этом отноше­нии активностью. Зеленоармейцами здесь были, главным обра­зом, дезертиры, не желавшие идти на фронт и сражаться. Ника­ких политических и военных целей они не преследовали, тогда как воинственные черноморские зеленоармейцы воевали не только с белыми, но и с красными, и являлись сторонниками широкого народоправства.
Количество зеленоармейцев увеличивалось с каждым днем. Не помогали здесь ни беспощадные репрессии, ни конфискации имущества дезертиров, ни практиковавшаяся теперь система заложничества, когда вместо уклонившихся по набору брали од­ного из родственников, а остальных отправляли в тюрьмы. В числе «зеленовцев», сидевших в тюрьмах, было много женщин и девушек, ограбленных до нитки, часто изнасилованных, из­битых шомполами и прикладами...
Центрами зеленоармейского движения были горные мест­ности. Горное татарское население, враждебно относившееся к врангелевцам, оказывало зеленоармейцам мощную поддержку, тем более, что мусульманские нравы исключали возможность выдачи лиц, находивших у них убежище. Репрессии ожесточают «зеленовцев». Симпатии их склоняются на сторону большевиков, которые пользуются этим и начинают помогать повстанцам материально. У зеленых появляется уже свой руководитель, — адъютант бывшего командующего Добровольческой армией гене­рала Май-Маевского капитан Макаров.
Борьба с зеленоармейцами не сулила ничего хорошего, по­тому что они хорошо гнали местность и с успехом отражали мелкие отряды государственной стражи, чины которой и сами были далеко не безупречны в отношении пополнения рядов зе­леных.
Опасность усиления зеленоармейского движения делается столь серьезной, что в ставке по этому поводу устраиваются специальные совещания, причем генерал-квартирмейстером штаба главнокомандующего Коноваловым высказывается мнение, что дальнейшее игнорирование этого движения угрожает самому существованию Крыма. В руководящих военных кругах уже идут разговоры о необходимости направить для борьбы с зелеными всю Вторую армию, которой теперь командовал донской гене­рал Абрамов, чтобы огнем и мечом пройти по горным дерев­ням и раз навсегда ликвидировать всякие повстанческие и дезер­тирские скопления. Чтобы дальше держаться в Крыму, нужны были радикальные мероприятия, ибо, помимо всего прочего, бла­годаря зеленым, была теперь парализована всякая заготовка дров для железных дорог и для городов. Заготовленные же дрова уничтожались зелеными. Это угрожало теперь полным прекращением железнодорожного сообщения и катастрофическим топливным кризисом в городах.
А между тем, в официальном освещении все обстоит ве­ликолепно. Все высказывают полную уверенность в успехе борьбы, проповедуют бодрость и спокойствие. Однако более внимательному наблюдателю сразу же ясно было, что все это искусственно, все раздуто и внутреннее настроение даже пред­ставителей правящих кругов не соответствует внешнему его выраженно.
Казалось, что массы служилого люда, буржуазии, интеллигенции были как бы воспитаны, загипнотизированы главным командованием в желании обманывать не только других, но и себя радужными перспективами, говорить о том и высказывать мы­сли явно противоположные тем, которые каждый носил в глу­бине своей души...
Это особенно бросалось в глаза в Севастополе. Город был перегружен до последних пределов... Улицы — переполнены фланирующей публикой. Преобладают спекулянты, аферисты и... военные, в особенности гвардейцы... На лицах — оживление. Все чего-то ищут, о чем-то спрашивают. С внешней стороны все как будто бы спокойно. Но, когда присмотришься к ним поближе, прислушаешься к разговорам, отдельным фразам и словам, то сразу же обнаруживаешь полную неуверенность в успехе борьбы, неуверенность в завтрашнем дне. Каждый, казалось, думал, как бы поскорее удрать заграницу, как бы до­стать заграничный паспорт, валюту. Это было лейтмотивом всех разговоров и бесед.
На улицах Севастополя можно было встретить много из­вестных генералов, бывших вождей, героев, прославленных, от­меченных. Они производили теперь впечатление самых зауряд­ных обывателей. Как будто бы они и не были вождями, и не вели за собой массы, народ. Теперь они точно вылиняли, пре­вратились в средних граждан. И среди них, как и среди осталь­ной массы, все те же разговоры — о загранице, о валюте, о том, как бы заработать на том или другом выгодном деле. А между тем все это были испытанные вожди, которые водили за собою солдат и казаков, которые жертвовали собою, не щадили и в борьбе за идею своей жизни. Теперь они так же, как и ря­довое офицерство, толкались по улицам, вели самые праздные, самые беспринципные с точки зрения великой идеи, — борьбы за воссоздание России — разговоры.
От учреждений при самом беглом знакомстве с ними по­лучалось грустное впечатление. Во всем проглядывала полная бессистемность, везде проскальзывала полная бездеятельность, всюду наблюдалось полное отсутствие веры в свое дело. Не­вольно приходилось задумываться и сравнивать с недавним прош­лым, хотя бы даже с учреждениями Особого Совещания, Дон­ского и Терского правительств. Там была известная стройность, последовательность. Работа велась по известному плану — хорошему или дурному — другой вопрос. Здесь, в Крыму, этого не чувствовалось. Полная разрозненность, неопределен­ность, беспринципность, бессистемность сквозили на каждом шагу. Создавалось впечатление ужасающего бюрократизма, кан­целярщины, чисто механической работы как бы вне времени и пространства...
Нерв общественной и политической жизни в Крыму — печать — был парализован. Система, которая практиковалась в отношении печати, развращала, деморализовала ее. Она заклю­чалась в том, что правящие круги путем цензуры, путем всякого рода административных воздействий, репрессий, совещаний стремились вогнать печать в такое русло, чтобы, при абсо­лютном отсутствии элементарной свободы слова, она все же имела вид независимой печати. В официальных кругах с этой целью все время распространялись слухи о том, что цензура в ближайшем будущем отменяется. Одновременно с этим, пу­тем огромного количества всяких инструкций, предписание, распоряжений, советов и предупреждений, был установлен непре­ложный порядок, при котором всякая газетная строка проходила цензуру, произвол которой не знал границ.
Правящие круги входили в самую технику печатания газеты, причем представители власти брали на себя даже обязанности метранпажа, дабы читатель никоим образом не мог догадаться о тех манипуляциях, которые произведены над газетой. Органам печати запретили, напр., оставлять белые места, помещать объявления там, где прошла цензура. Более или менее интересные статьи и информационные заметки, касавшиеся отдель­ных ведомств, отправлялись цензурой на просмотр начальни­кам этих ведомств.
Журналистам, как в старые времена, прямо заявляли:
- Если по какому-либо вопросу не издан приказ главнокомандующего, — значит говорить об этом несвоевременно. Если издан — лучше его никто не скажет.
Часто не разрешалось не только критика приказов Вран­геля, но и объективное разъяснение их. А приказы эти издава­лись в невероятном изобилии. Недаром же в редакциях гово­рили, что самым деятельным сотрудником крымских газет был сам Врангель. И все это делалось так, чтобы, повторяю, создать какую-то видимость свободной печати, к которой в дей­ствительности был применен чисто большевистский метод. Неудивительно, что печать не столько отражала жизнь, сколько извращала ее. Заграничный русский читатель мог получить по крымским газетам маленькое понятие о действительной обста­новке, не по тексту, а по объявлениям. Для будущего исто­рика крымские газеты не представляют собою никакой цен­ности.
Честная, свободная журналистика буквально задыхалась в этой атмосфере сплошного издевательства над свободным сло­вом. Невыносимо тягостное положение отягощалось еще материальной, в частности «бумажной» зависимостью газет от пра­вительства, к которому, таким образом, как бы поступали на службу журналисты, В Крыму окончательно выкристаллизовался тот законченный тип осважного журналиста, который зародился в период существования Отдела Пропаганды Особого Совеща­ния при Деникине (пресловутый «Осваг»). Эта журналистика, находившаяся на откупу у правительства, играет руководящую роль. Наиболее видные ее представители являются одновремен­но и журналистами, и агентами — осведомителями правительственных учреждений.
Система замалчивания истины имела две цели — скрыть, от фронта и широких масс истинное положение вещей, и вте­реть очки за границей.
- Вы совершенно не учитываете обстановки, — разъяснял Врангель журналистам. Когда вы помещаете в газетах мелкую заметку о наших непорядках, вы не учитываете того, как она воспринимается за границей. Там ведь все раздувается до по­следних пределов.
В конечном итоге, чтобы окончательно обезопасить себя со стороны газет, Врангель в октябре месяце отдает следую­щей приказ:
- За последние дни в ряде органов печати появляются статьи, изобличающие агентов власти в преступных действиях, неисполнении моих приказов и т. д. При этом большею частью пишущие указывают, что долг чести русских людей помогать в моем трудном деле, вырывая язвы взяточничества, произвола и т. Д.
- Приказом от 12-25 сентября с. г. за номером 3626 уч­реждена комиссия высшего правительственного надзора, куда каждый обыватель имеет право принести жалобу на любого представителя власти с полной уверенностью, что жалоба дой­дет до меня и не останется нерассмотренной. Этим путем и надлежит пользоваться честным людям, желающим действи­тельно помочь общему делу. Огульную же критику в печати, а равно и тенденциозный подбор отдельных проступков того или другого агента власти объясняю не стремлением мне помочь, а желанием дискредитировать власть в глазах населения, и за такие статьи буду взыскивать как с цензоров, пропустивших их, так и с редакторов газет.
Характерно, что в то же время Врангель не отрицал ужасного положения печати, с презрением отзывался о «бездарных» крымских журналистах, служивших ему «верой и правдой», сваливая вину на цензоров и на то, что он никак не может отделаться от наследия, полученного им от «Освага». Он сам рассказывал мне о том, как цензура вычеркнула однажды его официальную речь, как «слишком революционную». Та же цен­зура, по его словам, забраковала заметку, лично составленную Кривошеиным, ссылаясь на то, что она «подрывает существу­ющий государственный порядок» и т. д.





Tags: Белые, Белый террор, Врангель, Гражданская война, Крым
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments