В то время как снизу зашаталось рядовое казачество, пошатнулось и офицерство казачье. Им-то было виднее безнадежное положение Колчака и они стали искать для себя выхода. Мы знали об этих колебаниях и исканиях; дабы полнее использовать положение, в передовые части был послан тов. Полюдов, сам бывший павлодарский казачий офицер. Ему удалось связаться с верхнеуральскими казаками, которые под руководством своего офицера Попова перешли на нашу сторону.
Несомненно, это отслоение продолжалось бы и дальше, если бы начавшиеся бои не ускорили и не разрешили окончательно вопроса с колчаковщиной.
В Челябинских казармах шла усиленная обработка мобилизованных. Прощупать настроение сибирского мужика, однако, было довольно трудно. Мне пришлось выступать на одном большом собрании, где было около 3.000 чел. мобилизованных. Я говорил им о значении войны с Колчаком и о задачах Советской власти после окончания гражданской войны. Слушали очень внимательно, вдумчиво, но особенного энтузиазма сибирский крестьянин не проявил. Он вообще на проявление энтузиазма очень туг.
[Читать далее]В день отправления на фронт мобилизованных перед зданием Реввоенсовета собралось несколько тысяч отправляемых. Теплов, член Реввоенсовета, выступил перед ними. Только он с его могучим голосом и мог покрыть такое громадное пространство, занижаемое серой солдатской массой. Я внимательно смотрел из окна Реввоенсовета в лица отправляющихся. Они мне показались довольно суровыми, мрачными.
В ту же ночь мы с тов. Тухачевским, командармом 5, выехали на фронт. Нам приходилось обгонять эшелоны наших новых подкреплений. Когда мы приехали в дивизию, а потом в бригаду, то обнаружили, к величайшему своему огорчению, что по меньшей мере 50% мобилизованных не явились. Но затем, разъезжая из бригады в бригаду, мы всюду видели кучки тянущихся людей с котомками. Оказалось, что это те отставшие 50%, которых мы недосчитали в дивизии. Они сообразили, что воевать придется долго и не на шутку, — шли домой и основательно экипировались, так как армия, как выше было сказано, очень слабо снабжалась.
К началу боев пополнения пришли целиком.
Вот эти 24 тысячи мобилизованных челябинских крестьян и решили участь боев на Тоболе и Ишиме. На пространстве 200 — 300 верст между этими реками решалась участь Колчака.
Самым уязвимым нашим местом был недостаток патронов. Накануне боев, объезжая дивизии и бригады, мы откровенно говорили командному и комиссарскому составу, что дело с огнеприпасами у нас из рук вон плохо, что надо, во что бы то ни стало, захватывать у противника патроны.
Бригады вступали в генеральный бой, имея только по 7.000 — 10.000 патронов, а после первого же дня боя, например, 2-я бригада 26-й дивизии имела уже не 7.000, а 50.000 патронов, отбитых у белых.
В эти дни наши части практиковали атаки без выстрела. Рукопашные бои, ранее очень редкие, теперь были постоянными.
В один день в бою с Ижевской дивизией было заколото наших 338 чел., а белых — 1.100, из них — более 50 офицеров. Это показывает, как ожесточенны были бои.
Впрочем, после первых 10 дней противник начал явно сдавать и часто отступал, не принимая штыкового удара.
В первые дни бои были очень ожесточенными. Особенно отчаянно сопротивлялась Ижевская дивизия, вначале состоявшая из ижевских рабочих (кажется, единственные рабочие, бывшие в армии белых), а затем сильно разбавленная башкирами…
После Петропавловска белые отступали, не задерживаясь, вернее, они бежали, и чем дальше, тем быстрее и беспорядочнее.
Нам оставалось лишь не отставать от бегущих, не давать им опомниться, остановиться; и пятая Армия развила необычайную скорость движения: путь от Петропавловска до Омска в 300 верст был пройден в 15 дней.
Чтобы окончательно деморализовать белых, наши полки в эти дни стали практиковать ночные бои. Днем отдыхали, а вечером подымались в поход, шли ночь и неожиданным ночным или предутренним налетом наводили панику на противника.
Колчаковская армия докатывалась к Омску. В своих газетах, издаваемых в Омске, белые еще печатали оперативные сводки, из которых можно было видеть, что армия будто еще достаточно тверда и боеспособна. В самом Омске, однако, была уже полнейшая паника. Был отдан приказ об эвакуации, и омские газеты того времени переполнены фельетонами и рассказами, касающимися эвакуации. 1 ноября, в субботу, в городской думе состоялось особое совещание с участием представителей общественных организаций, земства, промышленности и торговли. На совещание приехал Колчак и говорил о том, что Омску непосредственная опасность не угрожает…
Последние газеты накануне падения Омска целиком заполнены призывами к населению встать под ружье. Эти статьи написаны горячим сильным языком. Люди, действительно, понимали отчаянное положение, в котором они находились. В газете «Сибирский Казак» от 5 ноября помещена характерная Заметка «Опомнитесь»…
На следующий день, 6 ноября, в той же газете была помещена передовая статья, озаглавленная: «К оружию, граждане!».
В этой статье Омск сравнивается с Парижем 1914 года, когда германцы осаждали Париж: население Парижа дружно вооружалось, и Париж был спасен. Заканчивается эта статья подсчетом своих сил и призывом к борьбе; указывается, что наличных сил в Омске больше чем достаточно для того, чтобы отразить напор Красной Армии. Оружия и технических средств в Красной Армии нет. Следовательно, «к оружию граждане, Омск не должен быть сдан и не будет сдан». Через 8 дней Омск был взят, можно сказать, без выстрела. Дело было именно за гражданами: граждан, способных спасать колчаковское правительство, в Омске не нашлось.
В Омске собирались силы для защиты столицы. Около 30.000 человек свежего пополнения стояло в казармах. Но всем в Омске было ясно, что удержаться они не смогут, что пришел конец. Кто мог бежать, получить теплушку, лошадь, — бежал на восток, без представления о том, где же можно, наконец, остановиться, вздохнуть спокойно, не боясь красного кошмара, стихийно надвигавшегося с запада,
Колчак, министерства, штаб, — все были в вагонах и двигались из Омска.
Омск был взят 14 ноября 1919 г. за четыре дня до годовщины объявления Колчака Верховным Правителем.
Красных не ждали так скоро; город жил обывательской жизнью, когда Брянский полк, сделав на лошадях в сутки стоверстный переход, — утром неожиданно перешел только что замерзший Иртыш и ворвался в город.
Среди обывателей появились какие-то солдаты, весьма плохо и разнообразно одетые и без погон. Генерал Римский-Корсаков ехал на рысаке в присутствие. Опытный генеральский глаз заметил, что какие-то солдаты забыли субординацию и не отдают ему чести. Он остановился и стал распекать забывшихся нижних чинов.
«Земляк, да ты какой губернии?» — в ответ дерзко спросил его какой-то солдат. Наши брянцы окружили его, с хохотом вытащили из санок, вытряхнули из превосходной шубы и потащили с собой к командиру полка.
Первые выстрелы на улицах послужили сигналом ко всеобщему бегству. 30-тысячный гарнизон высыпал на улицу, но вместо того, чтобы защищать «столицу» Колчака, бросился грабить военные склады. Немало им в этом помогали и обыватели. К вечеру Омск был совершенно очищен от белых.
Через 2-3 дня Реввоенсовет пятой Армии был в Омске.
Белой армии уже не было. Толпы солдат и офицеров перепутавшихся частей сбились в один голодный озверелый ком, катившийся к Иркутску.
Они хватали у крестьян лошадей, хлеб, насиловали и бежали, бежали, бросая раненых и тифозных. Наперерез им из тайги выходили партизаны, стреляли по бегущим, отсталых беспощадно убивали.
А из вагонов полумертвой Сибирской магистрали на эту армию с безумным ужасом смотрели казанские, самарские, омские беженцы.
За три дня до занятия Омска пятой Армией Колчак выехал на восток. 11 ноября он разослал своим представителям при европейских правительствах сообщение о временном перенесении столицы в Иркутск. Из Иркутска Колчак намеревался при помощи союзников продолжать борьбу с Советами.
Путь его теперь лежал по Сибирской магистрали, охваченной с юга и севера партизанскими отрядами; этот путь чем далее на восток, тем все более сужался; он закрылся перед самым Байкалом в Иркутске, где вспыхнуло восстание, на этот раз победоносное. Иркутск — столица — для Колчака стал сначала тюрьмой, а потом могилой.
Потеря Омска окончательно разложила колчаковскую армию. Если раньше восстания подымали солдаты, теперь в восстаниях искало выхода офицерство.
Среди них начинается движение за соглашение с Советской властью. Отчетливого представления об условиях соглашения у офицерства еще нет. Но прежде всего они стремятся свергнуть наиболее непримиримый высший командный состав.
7 декабря в Новониколаевске полковник Ивакин поднял Барабинский полк, арестовал командующего 2-й армией генерала Войцеховского и его штаб, образовал «Комитет спасения родины» и объявил населению и солдатам о прекращении войны с Советами.
Это восстание было подавлено польскими легионерами. Офицеры были арестованы, а часть восставших солдат расстреляна поляками.
9 декабря генерал Пепеляев арестовывает на станции Тайга главнокомандующего генерала Сахарова. Этот арест санкционируется председателем совета министров Пепеляевым-старшим.
Сахарова освобождает подоспевший со своим отрядом генерал Каппель. Между Пепеляевым и Каппелем происходит резкое объяснение. Силы у них примерно равные, они не осмеливаются на решение вопроса оружием; под давлением пятой Армии они вместе катятся дальше на восток.
В Красноярске начальник гарнизона входит в связь с эсерствующей интеллигенцией и делает попытку добиться перемирия с Красной Армией. Но последняя идет с огромной быстротой, и все эти движения не успевают оформиться, как города уже переходят в ее руки.
В эти страшные для Колчака дни, когда все кругом него рушилось, он получил от своего бывшего начальника штаба Лебедева сжатую оценку обстановки и совет — отказаться от громоздких, но небоеспособных армий и обломков государственного аппарата; выделить маленький, но верный отряд егерей и кавалерии, начальствование над которым Лебедев принимал на себя; отойти в отдаленный район, ждать перелома в настроении крестьянства и готовить кадр для новой войны.
Бывший начальник штаба фронта предлагал Верховному Правителю Колчаку перейти на положение партизана.
Но его ждала более горькая участь. В Нижнеудинске поезд Правителя захватывают чехо-словаки; Колчака везут заложником, выдают образовавшейся в Иркутске революционной власти, и этой ценой чехи получают выход из Сибири.