Местность, которую мы проезжали, уже несколько недель представляла собой пограничную линию, которая отделяла «область» партизанских армий от колчаковской территории. Еще перед отъездом на ст. Петухово нас известили, что в Славгороде уже создана Советская власть, и там находятся некоторые части партизанских армий. Весь район за Славгородом, охватывающий треугольник, который одним углом упирается в гор. Камень, другим — в Барнаул, был местопребыванием партизанских войск, которые вот уже 8 месяцев, как беспрерывно вели борьбу с белыми, сохраняя свою военную организацию и подчас нанося врагам тяжелые удары. В голове каждого из нас мелькали мысли, догадки насчет того, что могли из себя представлять эти отряды вооруженных крестьян, сумевших так стойко отстаивать свою самостоятельность от Колчака в течение последнего года. Но никакие образы и сравнения, которые нам приходили на ум из прошлого опыта гражданской войны, не могли дать картину действительного положения дел. Размах и глубина этого движения были налицо. Больше того: перед нами было огромное, гигантское, еще невиданное в истории крестьянских войн зрелище, которое могло быть поднято лишь после детального и тщательного ознакомления с ним на месте. Прежде, чем действовать и практически принимать те или иные решения, мы решили узнать корни и характер этого движения. Поэтому мы задались целью предпринять объезд всего «треугольника», посетить центры восстания, проникнуть в гущу восставшего крестьянства и выяснить состав партизанских армий…
[Читать далее]Нас встречает на вокзале представитель «Сибирского Западно-Областного Исполнительного Комитета», тов. Голиков, и наскоро, в тот момент, пока нас быстрые сибирские лошадки подвозят к зданию местного Совета, успевает сообщить, что существуют три партизанские армии, — всего численностью в 120 тысяч человек; причем считает необходимым подчеркнуть, что имеются штабы, корпуса, бригады, полки и даже существует главная ставка — в лице главнокомандующего Мамонтова.
…
При въезде в село нас встречало все население; кричали «ура», и было видно, что все, старые и малые, переживают действительную радость. Никогда я еще не видел, чтобы люди так радовались, не помня себя. Эта радость была общей, массовой; каждый растворялся в ней и чувствовал себя уверенным в том, что все скверное, плохое позади; буквально, они в своих криках «ура» передавали это; каждый из нас чувствовал, что население действительно пережило в прошлом неслыханные жестокости и расправу со стороны белых. Население деревень состояло из стариков, женщин и детей, так как все молодое «ушло в партизаны». Бывало, спросишь в хате у хозяйки: «А где у тебя сын?». «Да в партизанах уже второй год», отвечает она; и этот ответ был обычный для всех крестьян — и бедных, и богатых. Что бросается сразу в глаза, — это поголовный уход в партизаны. Кулаки, так же, как и «бедняки» (слово бедняк имеет там особый, сибирский смысл, так как в Сибири за бедняка слывет тот, кто имеет 6, 8 десятин земли, 2 коровы, 1, 2 лошади) возмущались колчаковцами и ожидали с нетерпением прихода красных…
Недалеко уже от того села, куда мы ехали, нам попалась случайно сожженная деревня. Из рассказов местных жителей оказалось, что она была взята штурмом польским отрядом, причем все население со всем скарбом ушло в лес и оставило полякам голые стены изб. Расположившись на ночь в пустых избах, польские легионеры наутро увидели недалеко от села, на бугорке, красный флаг. Немедленно по приказанию начальника отряда флаг был снят. На следующее утро появился другой флаг. Его также сняли. На третье утро повторилось то же самое. Тогда раздосадованные поляки подожгли всю деревню. Мужики, как передал мне один крестьянин, «и по сю пору живут в лесу». Этот эпизод показывает, с каким упорством вели борьбу сибирские крестьяне. Сама партизанская армия как по своим настроениям, так и по методам борьбы была органически слита с крестьянством. Единственное «массовое» оружие, которого было вдоволь — это остроконечный набалдашник, надетый на огромнейшую палку (вид длинной кочерги); его называли пикой, а вооруженные только им носили кличку «пикаря». Вот эти-то «пикаря» и составляли 3/4 партизанской «армии». На своих быстрых конях, с пикой в руке, они представляли собою огромные отряды, которые в главном штабе именовались «кавалерийскими дивизиями». Остановившись в одной избенке, мы случайно наткнулись на изображение такого «пикаря», причем, что нас поразило, так это своеобразный костюм его: откинутая назад «папаха» с красным значком впереди, разный цвет брюк (одна штанина красная, другая черная) и различная обувь (на одной ноге валенок, на другой — лапоть). Если к этому добавить вздернутый нос, устремленные вперед глаза, наклонившуюся фигуру с вытянутой вперед рукой, держащей наперевес пику, — то картина получится полная. Хозяйка, заметив, что мы удивленно рассматриваем эту картину, засмеялась и сообщила нам, что на местном языке деревни такой «партизан» называется «валеткой», в противоположность командиру-партизану, которого зовут «терентием». При чем изображение «терентия» было такое жe, с той лишь разницей, что последний имел полный «комплект» обуви, а также красную рубаху с откинутым воротом.
Когда мы подъезжали к месту пребывания Областного Комитета и Главного штаба, то все больше и больше попадались нам на пути «валетки» и «терентии». Мы убеждались, что за год борьбы местное население действительно схватило верно черты партизан. Выработался уже особый тип партизан. Это был, обыкновенно, молодой крестьянин, который, с тех пор как он ушел «в партизаны», свыкся с этим положением и считал себя уже партизаном по профессии. Среди бесконечного ряда набегов, отступлений, жизни в лесу, кочуя из одной деревни в другую, такой партизан вырабатывал в себе особые навыки, приемы, одним словом, становился особым общественным типом. Среди различного рода военных эпизодов, которые происходили на территории восставшего «треугольника», некоторые села принимали на себя главные удары и становились оплотами партизанской борьбы. Так, одно село устроило настоящие позиции перед лицом белых и в течение нескольких дней оборонялось от противника. За такую оборону село получило кличку «Красный Петроград». Другое такое же село называлось «Красная Москва»…
Весь Областной Исполком, насчитывающий около 40 человек, состоял исключительно из местных крестьян. Значительное большинство из них были солдатами старой армии. Среди них попадались и такие, которые во времена Советской власти в Сибири служили в милиции, в волостных исполкомах, но таких было очень мало. Подавляющее большинство из всего состава Обл. Исполкома в свое время, когда на смену Соввласти пришла «учредиловка», были на стороне последней. Сейчас они были бесповоротно на стороне Советской власти и проклинали как Колчака, так и «учредиловцев».
…
Недалеко от г. Камня наше внимание было приковано следующим обстоятельством. Вначале изредка, а потом все чаще стали попадаться по дороге подводы с гвоздями, железом, домашней рухлядью, поломанными машинами, отвинченными кранами, самоварами, мануфактурой и прочим. Голиков разъяснил нам, что, очевидно, в городе нашли много «добра». Но крестьянин, который нас вез, объяснил это проще: «Коли везут столько, значит, партизаны хорошо поработали» — сказал он. На наш вопрос, где они берут это добро, он ответил: «Почитай, что больше всего в лавках да магазинах. А почто не брать? Ведь, мы все боролись, а город и не шевельнулся. Там все колчаковцы. Они все против крестьян. Они только белым поддержку и давали».
В глазах сибирской деревни город, это — оплот колчаковщины. Из города выходят отряды польских легионеров, город формирует белогвардейские части из офицеров и студентов, наконец, город никогда сигнала к восстанию не давал, а скорее был всегда исходным пунктом колчаковского наступления и обороны. Тут сказались общесибирские условия — слабость сибирского пролетариата, неразвитость сибирской промышленности. Город в Сибири не был городом в нашем смысле этого слова. Такие города, как Камень, Барнаул, Семипалатинск, Бийск, Татарск, были центрами купечества, очень зажиточного кулачества, чиновничества, офицерства и казачества (как Семипалатинск)… Отсутствие политического руководства города было основным моментом и главной особенностью сибирского партизанского движения. Отсюда беспартийное, по своему существу (в смысле руководства), движение, неоформленность лозунгов, отсутствие строгой и определенной программы в период борьбы, случайность в подборе вождей и значительная роль последних, похожих скорее на «атаманов», чем на политических вождей восставшего крестьянства. Все эти черты должны были резко выступить наружу, как отрицательные, и осложняющие явления, тогда, когда должен был наступить период соединения партизанской и Красной армий. Несмотря на всю революционность, энтузиазм, проявленный в некоторых случаях героизм, в недрах самого движения скрывались элементы разложения и стихийности, которые могли в любую минуту захлестнуть и опрокинуть всю партизанскую армию с ее революционных рельс.
…
Как только ночью мы въехали в город Камень, мы сразу направились к Громову. О нем мы знали, что он — соратник Мамонтова, его правая рука. Так как было поздно ночью, то Громов спал. Дежурного в штабе не было, и во всей окружающей сонливой обстановке была заметна полная беспечность, хотя белые только позавчера оставили город и находились всего лишь в 28, 30 верстах от города. Выйдя к нам, сонный, он казался чем-то недовольным. Вся его фигура напоминала в то время на первый взгляд скорее беспечного сибиряка, который на весь мир смотрит заспанными и заплывшими глазами, чем на командира партизанского корпуса. Но в нем была одна сибирская черта: это — недоверчивое выражение лица старого сибиряка. Из разговора с ним мы выяснили, что корпус его стоит в городе вот уже два дня. За белыми они и не думали гнаться, хотя, как выяснилось из общего положения дел, легко можно было взорвать полотно жел. дор., уничтожить отступающий отряд белых и преградить путь частям колчаковской армии, которая отодвигалась к Новониколаевску. Но, очевидно, его корпус скорее изъявил желание «пожить немного в городе», чем совершать столь трудную операцию. Какое колоссальное различие между неповоротливостью этих партизанских частей и гибкостью, порывистостью и решительностью уральских рабочих боевых дружин! В различии тактики двух партизанских отрядов мы, по существу, имеем различие методов борьбы двух классов.
…
Всего партизан было сосредоточено в городе свыше 12.000. Где находились отдельные отряды и как они расположились, не было известно, потому что командиры пьянствовали, а сами пикаря «шуровали» по складам и магазинам. Всякое промедление в принятии мер означало окончательный разгром города и полное разложение тех партизанских частей, которые еще сохранили хоть видимость военной силы. О разоружении их и расформировании не могло быть и речи до тех пор, пока предварительно не удалось бы морально и политически на них воздействовать. Поэтому, наряду с целым рядом воззваний и обращений к ним, мы, получив предварительно согласие Мамонтова, собрали их в цирке до 3, 4 тысяч. Все они пришли в полном вооружении. В течение 4-х часов беседовали мы с ними по ряду вопросов. Наконец, мы договорились, что часть из них, которая пойдет домой, сдаст оружие, часть вольется в пятую Армию, а остальные со своим оружием, не будучи расформированы, будут расквартированы в окрестных деревнях города Барнаула.
Таким образом удалось спасти город и самую партизанскую армию от гибельных последствий ее городского пребывания. Будучи у себя в селе, партизаны относились бережно к хозяйствам тех домов, где им приходилось останавливаться и располагаться. Другое дело — город. Здесь все чужое. Тут не мешает кое-чем и поживиться. Ведь все — буржуйское, колчаковское.
Такое отношение к городу коренилось, как я уже выше указал, в той роли, которую играл город в колчаковский период. Но это было бы полбеды. Главная опасность состояла в той, что город разлагал партизан. Из бойцов он делал их грабителями, из воинской единицы они превращались в группы кочующих и «шурующих» на территории города людей. Они не были грабителями сами по себе, так как то, что они брали и захватывали, они делали открыто, и под этим скрывалась не наклонность их характера, а их классовая вражда к городу и буржуазии; но для городского хозяйства, для советского строительства, для политического руководства рабочего класса это было, по существу, очень гибельным явлением.
По природе своей партизанская армия не может существовать на мирном состоянии в период бездействия. Она немедленно теряет свою военную силу и превращается в людей, просто выбитых из колеи и представляющих фермент для всяческих движений и восстаний. Поэтому главной задачей является быстрое и, в первое время, пока они еще не разложились, безболезненное расформирование их и разоружение.
Опыт создания из них регулярных дивизий окончился неудачно. Об этом — в дальнейшем.
До сих пор мы старались изобразить движение так, как оно было налицо. Интересно все же отметить, каким образом оно зародилось? Лучше всего это можно узнать из истории партизанской деятельности самого Мамонтова. Сын богатого крестьянина, он служил в советской милиции в 1918 году. После ухода Советской власти Мамонтов бросил службу и ушел «крестьянствовать». В начале колчаковщины, когда поборы и контрибуции участились, он повздорил (не то на личной почве, не то по поводу отдачи налога) с местным стражником и в один прекрасный день убил его. За ним началось преследование. Он собрал группу человек, в двадцать «недовольных и обиженных Колчаком» и стал совершать налеты, главным образом, на белую милицию. Вскоре о нем разнеслась слава. Говорили и создавали всяческие легенды, что он один убил сразу десять человек, каким-то чудом спасся, и прочее, и прочее.
Чем больше стали повторяться случаи расправы с отдельными крестьянами и деревнями, тем шире росла его «шайка». Вскоре образовался уже целый отряд, который мог делать систематические налеты на белогвардейскую милицию, стражников и т. д. Походы польских легионеров, которые «железом и кровью» прошлись по алтайским селам, послужили поворотным пунктом для всего движения. Из руководителя небольшого отряда Мамонтов превратился в руководителя крестьянского восстания, целой армии крестьян против Колчака. Самый процесс восстания и стихия захватили его, и, будучи политически совершенно неразвитым, он был в то же время именем, вокруг которого стягивались крестьяне всей области. Приезд Голикова ничего не изменил по существу, так как Голиков все свои силы сосредоточил лишь на организации Областного комитета Советов, создании ревкомов и тем самым не касался военной области, которая захватывала тогда жизнь всего крестьянства.
JIозунг Советской власти выкинули сами крестьяне, а не их вожди. Мамонтов лишь последовал за этим лозунгом, который выбросила сама крестьянская масса.
…
На следующий день, около 3, 4 тысяч партизан выступило из города. За время их пребывания в походе (за 3, 4 дня) мы установили в городе порядок, заставляли наши части нести гарнизонную службу (на что не соглашался вначале командир 4-го корпуса), а затем отправились в Усть-Каменогорск, где, по сведениям, предстояла резня между казачьим населением и партизанами.
Крестьянство этой области, в свое время угнетаемое казаками, решило отомстить оставшемуся казачьему населению и, подогреваемое партизанами, целиком сжигало станицы и убивало стариков и детей, которые были теперь единственным населением станиц.
Весь наш путь от Семипалатинска до Усть-Каменогорска был использован нами на внесение успокоения в ряды казачества и сдерживание партизан в их попытках уничтожить оставшееся казачье население. В самом Усть-Каменогорске мы собрали огромное собрание-сходку со всего уезда, с каждой деревни и станицы; на этом собрании произвели выборы делегатов, которые дали обязательство прекратить резню.
