Времени до встречи с каппелевцами оставалось всего несколько дней. За это время надо было проделать огромную работу. С этого дня и вплоть до вступления в город соввойск мы не знали отдыха ни днем, ни ночью. Ревком работал круглые сутки; спали мы тут же в зале заседаний. Таким же темпом работал и наш штаб, теперь полностью сменивший штаб Политцентра…
После первых мирных дней отношения с чехами вскоре стали также портиться. Мы лишили их некоторых привилегий, которыми они пользовались ранее; затем одним из партизан, из отряда Каландарашвили, был убит на улице адъютант д-ра Благожа, официального представителя Чехо-Словацкой республики, находившегося в Иркутске.
Сейчас я с улыбкой вспоминаю последовавший за этим событием обмен «нотами» между Ревкомом и чешским командованием и ту вооруженную демонстрацию, которой ответили нам чехи на «непринятие нами мер к охране жизни их высших представителей»; гроб с телом убитого, в сопровождении, примерно, батальона пехоты и полубатареи, чехи провезли по городу; но тогда эта дикая выходка каландарашвильцев значительно ухудшила наше положение.
[Читать далее]Не помню точно, в какое время, но вскоре после образования Ревкома мы провели выборы в Совет Рабочих и Красноармейских Депутатов и открыли его. Совет подтвердил полномочия Ревкома, но переизбрал его, уменьшив его состав до трех человек. В новый состав Ревкома вошли: я, Сноскарев и от левых эсеров Левенсон.
Опираясь на Совет, мы стали готовиться к отпору каппелевцам, а заодно и чехам. Решено было выдвинуть к ст. Зима заслон, который должен был принять первый удар и затем оттянуться к городу, выяснив силы противника. Выслали группу примерно около 800 чел. под командой тов. Нестерова с комиссаром тов. Грингофом. Чехи не препятствовали ее проезду по жел. дороге и дали обещание не вмешиваться в бой и не оказывать никакого содействия каппелевцам при условии соблюдения 3-верстной нейтральной зоны вдоль линии железной дороги.
Группа ушла, а с чехами в это время было заключено другое соглашение; они давно уже вели арьергардные бои с наседающими головными частями пятой Армии. Каждый такой бой кончался поражением для чехов, тяжелыми потерями для них, и они спасались лишь тем, что взрывали за собой мосты, задерживая наступление красных частей.
Около ст. Нижнеудинск части 30-й дивизии нагнали чехов. Начался бой, в котором чехи потерпели жестокое поражение, потеряв броневые поезда, часть артиллерии и обратившись в паническое бегство. Паника распространилась по всей линии вплоть до Иркутска. Напуганное неизбежным разгромом, чешское командование в Иркутске обратилось к нам с просьбой помочь возобновить переговоры с пятой Армией. Нас это ни к чему не обязывало, и мы договорились о посылке делегации от Комитета, которую чехи брались передать в передовые части пятой Армии через фронт; одного представителя посылали чехи…
В это время начался бой нашей группы с каппелевцами у ст. Зима. Первые сведения о нем были самые благоприятные, — бой развертывался с успехом для нас. Затем сведения прекратились. А утром мы узнали о полном разгроме нашей группы. Узнали горькую правду: в самый разгар боя чехи напали на левое крыло расположения группы, смяли его и решили участь группы. Разгром был полный, группа рассеяна без остатка, лишь часть ее, успевшая отойти на жел. дор., была обезоружена чехами и позднее доставлена в Иркутск…
Возмущение в городе этим предательством было так велико, что с большим трудом удалось удержать наши части от немедленного нападения на чехов. Разодраться с чехами сейчас было бы большим безрассудством, — мы были не в состоянии повести борьбу одновременно и с чехами и с каппелевцами. Но ожидать от чехов мы теперь могли всего.
Благож поспешил дать нам объяснение событий под Зимой. По его словам, штаб ничего не знал о случившемся; как раз в это время под Зимой оказались части, попавшие под разгром красных около Тулуна; да и вообще остающиеся сейчас на фронте чешские войска уже потеряли дисциплину, и командование существует лишь формально, — части ему почти не подчиняются. Кроме того, в хвосте идут румынские и сербские отряды, мало считающиеся с чешским командованием. Благож высказал мнение, что нам не удастся отстоять город, что у Войцеховского (Каппель умер в дороге, и командование группой принял ген. Войцеховский) до 20.000 способных к бою солдат и т. д...
Настали последние решительные дни.
В нашем распоряжении оставалось четыре дня. Прежде всего надо было обезопасить себя от чехов. Чехам предложено было Ревкомом в суточный срок вывести из города все свои части и две стоявшие в городе броневые машины.
После недолгого препирательства с нами командующего чехо-войсками полк. Крейчий, чехи очистили город и ушли на вокзал,
В два дня город стал неузнаваем. На призыв организации энтузиазм последнего боя охватил рабочие массы города. В эти два дня около 2.000 новых бойцов влилось в дружины, — не хватало оружия. Наиболее испытанные части из бывшего гарнизона и дружин были выдвинуты навстречу Каппелю за 60 верст от города. Они должны были принять первый удар противника, а вместе с тем прикрыть Якутский тракт, с которого легко можно было ворваться в город. Штаб выехал на тот же тракт. В случае занятия города противником, он должен был сохранить боевое руководство операциями. Город, составляя левый фланг общей позиции, был выделен в самостоятельный боевой пункт с особым командованием. Улицы покрыты рядом баррикад, завалены бревнами, созданы опорные пункты, вся первая линия домов по набережной Ангары очищена от жителей и занята цепями стрелков и т. д…
5 февраля начались бои. Головной отряд группы Каппеля, который определялся нами тысяч в шесть, пытался опрокинуть выставленный заслон и пробиться на тракт. Ожесточенный бой длился несколько часов. Натиск был отбит, и противник откатился к железной дороге. Бой шел при 30-градусном морозе и отличался огромным упорством, пленных не было. Раненые противники замерзали на месте, в наших частях было много обмороженных.
По уговору с чехами мы не могли вести боя у жел.-дор. полотна, поэтому не могли преследовать противника, который уходил в эту «нейтральную» зону. Перестроившись, он продолжал свое движение к городу.
Вечером 6-го я объехал город. Он замер и опустел в ожидании боя, движение прекратилось, погасли огни, население попряталось по домам, на улицах только конные патрули; не было даже передвижения частей — все были на своих местах.
Еще до боя у Зимы мы пытались завязать переговоры с каппелевской группой. Сначала эти переговоры велись через Благожа. Войцеховскому было предложено сложить оружие во избежание бесполезного кровопролития. Ответ пришел такой, какого и следовало ожидать. В ответ на предложение сдаться, Войцеховский требовал вывода из города наших войск «на сто верст к северу», провизии и золота на 50.000 человек, выдачи Колчака и тому подобные «пустяки». За это он обещал занять город на два-три дня и затем проследовать за Байкал.
Потерпев здесь неудачу, мы пытались войти в непосредственное соприкосновение с солдатской массой группы. Обратились к ним с особым воззванием, которое разбросали с аэроплана. В составе группы шли остатки Боткинской и Ижевской дивизий. Часть семей рабочих, составлявших ядро этих дивизий, жила в Иркутске. Они предложили нам послать в дивизию ходоков. Два делегата от них ушли в группу, но вернуться уже не успели — группа подошла к Иркутску.
Рабочие этих заводов, вовлеченные в свое время в чехо-словацкий мятеж, выделялись своей жестокостью даже среди колчаковцев. Дивизии пополнялись разным сбродом; среди них было много татар, отличавшихся особой жестокостью; пытки и издевательства над пленными, насилия над женщинами в большинстве приходились на долю этих «славных», не раз отмеченных в приказах Колчака, дивизий.
Слишком много зла они сделали трудовому населению Сибири и России, чтобы ожидать себе прощения. И они остались до конца врагами трудовой власти. Позднее, уже под Читой, они в кровопролитных боях отстаивали господство атамана Семенова и японцев с таким же отчаянным упорством, с каким когда-то вышли на защиту учредительного собрания.
В этот же период каппелевцы, включаясь в провода телеграфа, пытались спровоцировать нас на нападение на чехов.
…
Город был занят нами в момент, когда в нем скопилась масса контрреволюционных элементов: буржуазия, застрявшие офицеры колчаковских армий, десятки всевозможных учреждений, юнкера и пр. и пр. В дни боев многие припрятали оружие, и его часто находили при обысках, находили части пулеметов, пулеметные ленты, гранаты, винтовки и т. д. Появились черносотенные прокламации, восхвалявшие Колчака, как мученика, призывавшие стоять за него... Я в этих прокламациях величался Ширямзоном.
Готовясь к бою, мы приняли все меры к предупреждению восстания у себя в тылу, интернировали юнкеров, провели ряд арестов, в специальном приказе Ревкома предупредили буржуазию и белогвардейщину, что, в случае какой-либо попытки к восстанию, пощады не будет никому; и все же полной уверенности в том, что во время боя город останется спокойным, у нас не было.
Организующим центром этого восстания, его лозунгом оставался по-прежнему Колчак.
Председателю следственной комиссии, тов. Чудновскому, было дано распоряжение — держать наготове специальный отряд, который, в случае боя на улицах, должен был взять Колчака из тюрьмы и увезти его из города в более безопасное место.
Но числа 3 февраля след, комиссия представила в Ревком список человек в 18, роль которых в колчаковщине была достаточно выяснена. По мнению комиссии, они подлежали расстрелу. В числе их был Колчак.
Ревком выделил из списка только двух: Колчака и пред. сов. мин. Пепеляева. Все же в тот день вопрос о Колчаке был оставлен открытым.
Находившемуся в штабе пятой Армии тов. Сурнову было по прямому проводу передано поручение выяснить, как отнесется Ревсовет к расстрелу Колчака. Чехи нашим переговорам не препятствовали. Ответ я получил от тов. Смирнова в том духе, что если парторганизация считает этот расстрел необходимым при создавшейся обстановке, то Ревсовет не будет возражать против него.
Ночью постановление Ревкома было передано тов. Чудновскому для исполнения.
Вместе с Колчаком был расстрелян палач, приводивший в Иркутской тюрьме, в период колчаковщины, в исполнение смертные приговоры, китаец, отвратительное существо.
Оставшись «без работы», он предложил нам свои услуги, и мы присоединили его к Колчаку.
На рассвете, 7 февраля, Верховный Правитель всея России, его первый министр и его первый палач были расстреляны нарядом лево-эсеровской дружины в присутствии пред. след. ком. тов. Чудновского и члена Военревкома тов. Левенсона.
Трупы их были спущены в прорубь реки Ангары.
…
Между тем бои под городом проходили с полным успехом для нас. Еще несколько раз каппелевцы пытались пробиться на Якутский тракт. Сильный бой произошел у деревни Усть-Куда. Всюду отбитые, неся огромные потери, они подошли к Иркутску уже бесформенной массой, смешавшись с наседавшими на них собственными обозами. Уходившие ранее в сторону, при движении группы, партизанские отряды догнали ее, рубили отстающих, захватывали обозы. Около одной из деревень партизан Буров разгромил прикрывавший движение группы отряд ген. Волкова. Сам Волков был убит в бою.
7-го утром мы получили сообщение, что между чехами и пятой Армией заключено соглашение о мирном пропуске чехов на Восток. В тот же день разъезды противника появились в виду города. Обстрелянные нами, они скрылись. Напасть на город противник уже не решился. Пользуясь тем, что Глазково занимали чехи, и там не было наших частей, противник перешел жел. дор. около ст. Иннокентьевская, прошел через Глазково в обход города и вышел снова на тракт верстах в 50-ти по р. Ангаре выше него.
Нейтральная полоса вдоль жел. дор. помешала нам закончить бои у города захватом всей группы в плен. «Нейтралитет» чехов спас эти последние, самые гнусные по своей бессмысленной жестокости, проявленной к населению, остатки трех армий Колчака.
Брошенные из города вдогонку части захватили лишь хвосты бежавшего противника, отбили остатки обоза и до Байкала преследовали его. Головная группа, не пытаясь ввязываться в бой, успела перейти Байкал ранее, чем к нему подошли наши отряды.
Все было кончено.
Вся история последних дней колчаковщины развернулась на протяжении одного с небольшим месяца.
Успешное восстание против Колчака, организация власти Пoлитцентром, накопление наших сил, кампания за Совет Раб. и Кр. Депутатов и его выборы, устранение Политцентра, организация обороны, бои с каппелевцами, расстрел Колчака, — все эти события следовали с головокружительной быстротой.
Заканчивался грандиозный поединок двух классов, двух миров. В этот поединок пролетарская Россия бросила одну из лучших своих армий, и под ее стремительным натиском с грохотом рушилось здание белой диктатуры.
Иркутские события были лишь одним из моментов, хотя, может быть, и самым красочным из всей двухлетней борьбы за Сибирь и ее хлеб.
Но понадобилось величайшее напряжение сил всей Иркутской организации и рабочих масс города, вся энергия работников, выкованная годами борьбы способность к ориентировке в событиях, сменявшихся с быстротою киноленты,— чтобы не быть погребенными под развалинами рушившегося строя, отстоять богатую добычу и выйти победителями из этой последней схватки.
История в последний раз упомянула имя Колчака, поставив его рядом с палачом, и последний акт кровавой сибирской трагедии, именуемой колчаковщиной, был окончен.
