[Ознакомиться]
Пришла Победа. Потсдам все определил на ближайшие годы: каждый из главных победителей получил для оккупации свой «кусок» Германии, который подлежал «полному разоружению и демилитаризации», полной денацификации и «реконструкции германской политической жизни на демократической основе». А в середине советской зоны оставался управляемый четырьмя союзниками Берлин как символ их единства — или отсутствия такового.
И вот в такой обстановке началась сразу же жесткая политическая борьба.
Ставки были крупные. Речь шла о политическом будущем Европы, о новой расстановке сил в мире. Успехи, с которыми Советский Союз закончил войну в Европе, серьезно обеспокоили весь буржуазный мир Западной Европы от консерваторов до либералов и социал-демократов, но еще больше — правящие круги США. Дело было не только в том, что под военным и политическим влиянием Советского Союза оказалась Восточная и значительная часть Центральной Европы. В самой Западной Европе, тяжело пострадавшей от войны экономически и все еще взбудораженной эмоциями антифашистской борьбы, резко возросло влияние левых сил, особенно коммунистических партий, активнее всего участвовавших в борьбе с нацистскими оккупантами. За них голосовали миллионы на выборах, коммунисты вошли в состав правительств Франции, Италии, Бельгии, Финляндии, получили в Риме и Париже посты первых заместителей премьеров, а в Хельсинки — министра внутренних дел. Нетрудно представить себе, с какой тревогой воспринимали в этих условиях политические руководители буржуазного мира вопрос о дальнейшей судьбе Германии — хоть и разоруженной, но потенциально самой мощной страны в Европе после СССР.
Тем более ясно представляли себе значение политического и экономического будущего Германии для судеб Европы руководители Советского Союза, только что испытавшего на себе всю тяжесть германской агрессии. Соотношение сил в мире к концу войны не позволяло Москве рассчитывать рспространить свое влияние на всю Германию. Победа была общей с союзниками, СССР разорен войной, США разбогатели, надо было искать компромисс с ними. Таким компромиссом стало, как я уже упоминал, Потсдамское соглашение.
Казалось бы, Сталин добился в Потсдаме всего, что ему требовалось. Но это было не так. Во-первых, фактически не удалось получить в виде репараций хоть сколько-нибудь существенную часть промышленного потенциала из наиболее развитых западных регионов Германии, союзники на это не пошли. Во-вторых, если Сталин и его коллеги рассчитывали в какой-то мере (это, впрочем, сомнительно), что претворение в жизнь потсдамских решений о демилитаризации, денацификации и демократизации Германии ослабит влияние правых, националистических кругов и военно-промышленный потенциал Западной Германии, то они явно просчитались: и западногерманский монополистический капитал, и его политические представители (кроме, конечно, откровенных нацистов) остались, в общем-то, на своем месте, только сблизились с Западом, подчинились его контролю.
И Запад не терял времени.
Прежде всего Соединенные Штаты предприняли смелый, далеко идущий шаг по восстановлению своих позиций в послевоенной Западной Европе. «План Маршалла» (1947 г.) с помощью вливания миллиардов американских долларов быстро и эффективно помог поднять на ноги экономику западноевропейских союзников США, а заодно и радикально устранить влияние коммунистов и других левых сил в решающих сферах политической жизни и прежде всего в правящем аппарате этих государств.
Тем временем развернулся процесс экономической и политической консолидации Западной Германии как главной опоры будущей политики Соединенных Штатов (и, воленс-ноленс, их союзников) в Западной Европе. Разрозненные зоны оккупации были сплочены в единый административно-экономический блок (сначала — «Бизония», затем, после привлечения Франции,— «Тризония»), скреплены единой валютой. Попытка советской стороны с помощью силовых методов (блокада Западного Берлина) помешать втягиванию в эту экономическую орбиту хотя бы западных секторов Берлина успеха не имела, а лишь обострила обстановку. В 1950 году США, Англия и Франция открыто провозгласили предстоящую широкую ремилитаризацию Западной Германии (к тому времени уже единого государства — ФРГ) «для защиты европейской свободы».
Пока советская администрация занималась в своей оккупационной зоне обширными изъятиями промышленного оборудования и иных материальных ценностей, чтобы хоть как-то облегчить непомерно тяжкую задачу восстановления народного хозяйства в разрушенной европейской части СССР, а в самой Восточной Германии осуществляла сложный и болезненный процесс действительно глубокой денацификации и демократизации (а по существу — смены общественного строя), на Западе под энергичным руководством Соединенных Штатов все уже было подготовлено для эффективного сплочения рядов. Союзники США, капиталистическая экономика которых вновь воспрянула, получив живительную инъекцию с помощью «плана Маршалла», а политика определялась в основном теми же партиями, что и до войны, объединились теперь с Вашингтоном в новом военном союзе — блоке НАТО для новых целей — «холодной войны», направленной на сдерживание Советского Союза и его новых союзников.
Испытанные капитаны западногерманской индустрии, управлявшие ею и до Гитлера, и во времена Гитлера, и после него, теперь, при солидарной поддержке своих заокеанских коллег, быстро наводили порядок в принадлежавшей им экономике с помощью десятилетиями известных немцам политиков. Все это позволило сразу же после образования блока НАТО создать отдельное западногерманское государство — Федеративную Республику Германии. Это был открытый стратегический вызов Советскому Союзу в германской и вообще в европейской политике.
Ответным шагом на Востоке стало возникновение полугодом позже другого германского государства — Германской Демократической Республики, где власть взяли в свои руки главным образом коммунисты и примкнувшие к ним левые социал-демократы, целиком ориентировавшиеся на СССР.
Итак, политические фронты определились. И не к выгоде Советского Союза: сложился прочный военно-политический альянс самых сильных капиталистических стран Западной Европы и США с ближайшей перспективой включения в него наиболее развитой части Германии — двух третей этой мощной страны.
И вот в этой обстановке Сталин предпринял новый крупный политический маневр в попытке не допустить окончательного оформления военного союза западных держав с Германией. После того как в течение длительного времени Советский Союз, отстаивая статус ГДР как самостоятельного государства, отклонял западную идею «общегерманских выборов под международным контролем», советское правительство неожиданно для многих выступило с официальным предложением о созданий единой, демократической и суверенной Германии, свободной от иностранной оккупации, имеющей право на свою национальную армию для обороны (но не в составе военных союзов, направленных против какого- либо из воевавших с ней государств), имеющей право на неограниченное развитие мирной экономики и доступа на мировые рынки, право стать членом ООН.
Все это содержалось в проекте основ мирного договора с Германией, выдвинутом Советским Союзом 10 марта 1952 г. Выработку договора предлагалось осуществить при равноправном участии Германии в лице общегерманского правительства. И тут же (9 апреля) СССР предложил трем западным державам безотлагательно рассмотреть вопрос о проведении свободных выборов во всей Германии — под контролем комиссии, образованной четырьмя державами-победительницами (на чем так долго и упорно настаивали США и их союзники во время предыдущих обсуждений германского вопроса).
Таким образом, если смотреть на дело с учетом прежних позиций сторон по германской проблеме, можно было считать, что путь к ее решению открыт благодаря новой инициативе СССР.
Трудно сказать, рассчитывал ли Сталин на принятие Западом своего предложения. Едва ли. Так по крайней мере казалось нам, принимавшим какое-то участие в разработке этих инициатив. Скорее всего, это был шаг, направленный на то, чтобы публично возложить на западные державы ответственность за предстоявший окончательный раскол Германии и Европы на два противостоящих друг другу военно-политических лагеря. И действительно, этого раскола добивался тогда именно Запад.
Оценивая ситуацию в ретроспективе, можно предположить, что принятие предложения, выдвинутого Советским Союзом весной 1952 года, и возникновение в центре Европы единой нейтральной Германии как «прокладки» между Западом и Востоком могло бы сформировать совершенно по-иному — и к лучшему — все развитие международных отношений в последующие годы.
Но так или иначе, советское предложение, хотя оно весьма заинтересовало многих немцев, было отвергнуто западными державами. У них уже был подготовлен совершенно другой сценарий. Они вложили слишком много средств и усилий в сколачивание своего «фронта» против Востока, чтобы теперь пойти на разрыхление сердцевины этого фронта. Ответом на советские предложения явилось заключение Боннского (26 мая 1952 г.) и Парижского (27 мая) договоров, которые легализовали создание массовой армии в ФРГ и ее военный союз с западными державами. При этом, однако, США, Англия и Франция заботливо сохранили в этих договорах и продолжение своей оккупации, и свои «особые» права как оккупантов Западной Германии. Путь к вступлению ФРГ в НАТО (в октябре 1954 г.) был, по существу, открыт.
Наследникам Сталина, прежде всего Хрущеву, пришлось считаться с этим суровым фактом. Тем более суровым, что ближайшие месяцы принесли новое серьезное предупреждение — народное восстание летом 1953 года в Берлине и некоторых других городах Восточной Германии против тогдашнего режима. В восстании приняли участие тысячи рабочих, и для усмирения восставших советскому командованию пришлось вывести на улицы Берлина танки. Это событие явилось настоящим шоком для руководства в Москве, ибо показало, сколь непрочной может оказаться социальная основа режимов в странах народной демократии.
Впрочем, неожиданностью для московского руководства явилась, по-видимому, форма проявления народного недовольства в ГДР — решительная, массовая, взрывная, а не сам факт этого недовольства. О нем в Москве знали, даже пытались предпринять кое-какие превентивные шаги, оказать воздействие на слишком ревностных, во многом зарвавшихся в своей политике «строителей социализма» в странах народной демократии. Приведу два конкретных примера.
Незадолго до июньских событий в Москву стала поступать настойчиво повторяющаяся информация от наших дипломатических и иных представителей в ГДР относительно того, что в республике растет недовольство населения жесткой политикой, проводимой руководством СЕПГ — ГДР во главе с Ульбрихтом: нажимом на крестьянство с требованием скорейшего вступления в кооперативы (колхозы), вытеснением остававшегося еще частного сектора из системы торговли, ухудшением снабжения. И вот в этой обстановке партийный и государственный руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт выступил 5 мая 1953 г. (день рождения Карла Маркса) с речью, явно претендовавшей на «историческое» политическое значение. Ульбрихт заявил, что развитие ГДР «вступило в новый этап»: народно-демократическое государство стало теперь выполнять функции диктатуры пролетариата. «В настоящее время,— провозгласил он,— в Германской Демократической Республике... происходит переход к осуществлению задач социалистического развития, к строительству основ социализма». И, конечно, тут же последовало указание аппарата ЦК СЕПГ органам печати страны и партийным организациям по всей ГДР изучать, пропагандировать и комментировать основополагающую речь вождя.
В Москве, где неплохо представляли себе реальную обстановку в ГДР, схватились за голову: подобная установка Ульбрихта могла лишь означать дальнейшее усиление «революционного нажима» на население, дальнейшее обострение его недовольства. Никаких советов подобного рода немецким «друзьям» из Москвы не давали, но, как выяснилось, текст речи Ульбрихта видел (и не возражал) политсоветник при председателе Советской контрольной комиссии в Германии П. Юдин (он же — один из «соавторов» произведений Мао Цзэдуна). Прочитав сообщение о речи Ульбрихта, Молотов немедленно указал Юдину на его «серьезную ошибку» и распорядился принять все меры, чтобы прекратить дальнейшую популяризацию «эпохальной» речи. В своей записке в Президиум ЦК КПСС (Маленкову и Хрущеву), подготовленной у нас в 3-м Европейском отделе, Молотов подчеркивал, что сказанное Ульбрихтом «не было согласовано немецкими друзьями с Москвой и не соответствует рекомендациям, полученным ими в ЦК КПСС». Ульбрихту было затем сказано, что «в Москве считают политически несвоевременным его заявление о том, что ГДР как государство осуществляет функции диктатуры пролетариата» .
Однако эта «теоретическая» поправка на ходу уже не могла, конечно, предотвратить событий 17 июня. Ситуацию пришлось постепенно выправлять уже после подавления восстания. Так, в июле 1953 года состоялся (конечно, не без нашей подсказки) пленум ЦК СЕПГ, который наметил программу повышения жизненного уровня трудящихся и осудил курс на ускоренное строительство социализма. А в августе в Москве в итоге правительственных переговоров с ГДР было объявлено, что СССР прекращает с января 1954 года дальнейшее взимание репараций с Германии, передает ГДР 33 крупных предприятия, перешедших ранее к СССР в порядке репараций, и сокращает размер платежей ГДР на содержание советских войск в Германии.
С помощью принятых мер в общем удалось разрядить ситуацию...
Таким образом, в разумных рекомендациях со стороны послесталинского советского руководства зарвавшимся «друзьям» недостатка не было. Другое дело, что на практике до претворения в жизнь этих рекомендаций (и у них, и у нас) было далеко, хотя кое-какие паллиативные меры принимались.
Что касается внешней политики в целом, то в обстановке, сложившейся в мире к середине 50-х годов, Кремлю пришлось серьезно подумать о разработке новой стратегии. Инициаторами пересмотра сталинских традиций в этой области, выработки в какой-то мере новаторского подхода к актуальным мировым проблемам были Хрущев, близко сотрудничавший с ним первый год Маленков и постоянно поддерживавший его Микоян. Гораздо более осторожную, консервативную линию стремился проводить Молотов, в глазах которого, как мы знаем теперь из опубликованных недавно его высказываний, Хрущев всегда был «правым». Тормозящая роль Молотова в этот период была хорошо заметна нам, работникам МИД.
Суть новой стратегии, выработанной Хрущевым и его коллегами в изменившейся обстановке, состояла, как я понимаю, из трех основных элементов: максимально укрепить и сплотить вокруг Советского Союза страны народной демократии Восточной и Центральной Европы, создать, где возможно, нейтральную «прокладку» между двумя противостоящими друг другу военно-политическими блоками и постепенно налаживать экономические и иные более или менее нормальные формы мирного сотрудничества со странами НАТО. Стратегия, как видим, не агрессивная, а скорее оборонительная. Она была подсказана и изменившимся к невыгоде Советского Союза соотношением сил двух лагерей на международной арене, и внутренней обстановкой в СССР: новому советскому руководству нужно было укрепить свой авторитет, завоевать доверие народа.
Первым шагом во вновь возникшей ситуации было образование военно-политического союза социалистических и народно-демократических стран Европы — подписание в мае 1955 года Варшавского Договора. Заметим, что это произошло через шесть лет после создания блока НАТО и только после того, как вступление ФРГ в НАТО было окончательно оформлено. При этом текст Варшавского Договора был составлен так, чтобы не подчеркивать, что это союз против капиталистического Запада, и в специальной статье договора отмечалось, что он «открыт для присоединения других государств, независимо от их общественного и государственного строя...».
Надо было воспрепятствовать дальнейшему распространению зоны НАТО в Европе. На Севере это, собственно, уже было сделано: наряду со стойко нейтральной Швецией в состав «прокладки» между двумя блоками вошла также Финляндия, с которой, как я говорил выше, уже в 1948 году был заключен Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, а по существу — о дружественном нейтралитете.
На юге континента требовал своего решения и вносил немало раздражающих моментов в отношения между Западом и Востоком вопрос об Австрии. Хотя и отделенная от захватившей ее Германии, но все еще оккупированная по зонам, как и ее столица Вена, войсками четырех держав-победительниц — СССР, США, Англии и Франции, Австрия представляла собой одну из сложных европейских и международных проблем. Переговоры о будущем этой небольшой страны продолжались годами, отражая растущую напряженность между Востоком и Западом. Каждая сторона тянула канат в свою сторону. СССР добивался, чтобы на территории обретающей независимость Австрии все же в той или иной форме сохранилось присутствие советских войск наряду с войсками трех других держав. В этом Москве виделась гарантия против полного включения Австрии в сферу военного господства Запада. А западные державы хотели для Австрии такой «свободы», которая обеспечила бы ее быстрое включение в блок НАТО. Без этого они предпочитали сохранить раздел Австрии, ибо, как об этом откровенно писала в те месяцы западная печать (американская, западногерманская, французская), США рассматривали Западную Австрию как свою «альпийскую крепость», связующее звено между своими военными базами в Италии и ФРГ. Переговоры зашли в тупик, о чем правительства США, Англии и Франции официально заявили в ноябре 1954 года в ноте советскому правительству. Американские войска, невзирая на межсоюзнические соглашения о зонах оккупации, свободно размещались по усмотрению генералов США во всех регионах Западной Австрии (например, в Тироле, относившемся к французской зоне). Как бы резюмируя ситуацию, французский журнал «Комба пур ла пэ» писал 14 марта 1955 г.: «В Лондоне и Вашингтоне раздел Германии, как и раздел Австрии, рассматривается как окончательный».
Поэтому в начале 1955 года Хрущев предложил членам Президиума: пора кончать с этим делом, давайте согласимся на создание нейтральной Австрии, которая не будет иметь на своей территории никаких иностранных войск и баз, останется буржуазной страной, но, подобно Швейцарии, не войдет в состав никакого военно-политического блока — ни восточного, ни западного. И при этом крепко обругал МИД (т. е. Молотова) за косность и безынициативность в подходе к решению австрийской проблемы. Вопрос этот обсуждался в Президиуме не раз. До сих пор наша позиция была половинчатой: мы говорили о нейтральной Австрии, но связывали окончательный вывод иностранных войск с решением германского вопроса.
В то время я ведал австрийской референтурой 3-го Европейского отдела. На нашу долю выпала изнурительная работа по подготовке целого ряда записок Молотова, в которых предлагалось то одно, то другое решение вопроса о «нейтралитете» Австрии в условиях «временного» сохранения на ее территории иностранных (т. е. для нас прежде всего советских) воинских контингентов, баз и т. п. Подбирались целые кипы справок о «прецедентах», которые должны были как-то обосновать такие предложения. Но все это последовательно отвергалось Хрущевым, и чем чаще это происходило, тем больше раздражался Молотов, тем напряженнее становились его отношения с Хрущевым. Наконец было окончательно решено выступить с инициативой заключения договора о действительно нейтральной Австрии — без иностранных войск, баз и без ее участия в каких-либо союзах. Чтобы упредить натовских стратегов и их нажим на Вену, было решено разговор об этом начать непосредственно с австрийцами, которых нейтралитет как раз устраивал. Такой обмен мнениями на «рабочем» уровне (главным образом через посла Австрии в Москве Бишофа) состоялся по нашей инициативе в конце февраля и в марте 1955 года. Он показал далеко идущее совпадение взглядов сторон. И тогда было решено поднять переговоры на официальный уровень. В Москву была приглашена высокопоставленная австрийская делегация, которую возглавили канцлер (глава правительства)
Рааб, лидер правой Народной партии, и вице-канцлер Шерф, лидер Социалистической партии. Советскую делегацию возглавили Молотов и Микоян, но переговоры проходили под неусыпным наблюдением Хрущева.
Всего за четыре дня (с 12 по 15 апреля) были рассмотрены и в принципе согласованы все важнейшие вопросы будущего государственного договора о восстановлении независимой и демократической Австрии, включая гарантии недопущения аншлюса (присоединения к Германии), строгого соблюдения нейтралитета Австрии, а также решения ряда существенных проблем экономических отношений между СССР и Австрией, оплаты германских активов в Австрии, поставки в СССР австрийской нефти и развития торговли. Советская сторона согласилась, чтобы оккупационные войска четырех держав были выведены из Австрии после вступления в силу Государственного договора, не позднее 31 декабря 1955 г. Хорошо помню, как ездил в Кремль вместе с начальником Генерального штаба А. И. Антоновым, который кратко и четко доложил руководству о практической возможности осуществить вывод войск из Австрии к концу года.
Будет справедливым отметить, что большой конструктивный вклад в разработку проектов советско-австрийских документов, в сближение позиций сторон внес в эти дни (да и ранее) посол Австрии в Москве Норберт Бишоф, горячий сторонник нейтралитета Австрии и дружественных отношений с Советским Союзом. Недаром прозападные чиновники австрийского МИД терпеть не могли Бишофа, а реакционер министр иностранных дел Грубер (ко времени переговоров уже смещенный Раабом) однажды заявил: «Я телеграмм этого «красного типа» вообще не читаю».
Московские переговоры завершились в духе полного согласия и ко взаимному удовлетворению сторон. Покидая Москву, канцлер Рааб заявил: «Мы возвращаемся в Вену счастливыми людьми. Здесь, во время переговоров в Москве, была проделана хорошая работа, которая будет иметь особое значение для мира между народами».
Заколдованный круг, в котором в течение десятилетия был замкнут австрийский вопрос, пока западные державы изо всех сил старались втолкнуть Австрию (или хотя бы западную ее часть) в свой военный блок, а Советский Союз всячески старался помешать этому да еще стремился сохранить свое военное влияние в Восточной Австрии, был наконец прорван. Проекты документов о нейтральной Австрии были разработаны в Москве столь тщательно, что на согласование их с державами Запада (оказавшимися в довольно неловком положении, как они сами признавали) много времени не потребовалось. 15 мая 1955 г. министры иностранных дел СССР, США, Великобритании, Франции и Австрии подписали в Вене в торжественной обстановке Государственный договор о восстановлении независимой и демократической Австрии. Летом он вступил, в силу, к осени четыре державы завершили вывод оккупационных войск из Австрии, а 25 октября Австрия приняла обязывающий страну закон о постоянном нейтралитете, который получил широкое международное признание. Такая процедура оформления постоянного нейтралитета Австрии была согласована еще в Москве по просьбе австрийцев, чтобы нейтралитет выглядел как свободное выражение суверенной воли самой Австрии, а не как навязанный извне договором с иностранными державами.
Договоренность о нейтралитете Австрии, достигнутая в Москве, была встречена обеими сторонами в обстановке большого подъема. Австрийцев нейтралитет устраивал вполне и был одобрен самой широкой общественностью этой страны. А руководители СССР могли с удовлетворением констатировать, что удалось предотвратить казавшееся почти неизбежным вовлечение Австрии в НАТО и создать еще одну «прокладку» между двумя противостоящими друг другу военными блоками. Более того, была на практике доказана реальная возможность того, к чему настойчиво призывало новое кремлевское руководство,— разрешения даже крупных и сложных противоречий между Востоком и Западом путем компромиссов, на основе мирного сосуществования государств с различным общественным строем. Невольно вспоминается небольшая, по-своему символичная, при всем своем комизме, сценка в одной из гостиных Большого Кремлевского дворца после завершения переговоров с австрийцами. Крепко подвыпивший на банкете Хрущев, обхватив одной рукой христианского демократа Рааба, а другой — социалиста Шерфа (тоже очень «веселых»), крикнул вездесущим фотографам: «Ну вот, смотрите — я одной рукой обнимаю социализм, а другой — капитализм!»