[Ознакомиться]
С Громыко как министром мне пришлось работать много лет — и в качестве заместителя заведующего отделом МИД, и в качестве советника при министре (т. е. при самом Андрее Андреевиче), и затем уже как помощнику генерального секретаря ЦК. Отношения у нас с ним были хорошие, я бы сказал, взаимно уважительные (иначе Андрей Андреевич не предложил бы мне в 1957 г. перейти к нему на должность советника, а я бы такое предложение не принял). Расстались мы тоже по-хорошему: когда Л. И. Брежнев пригласил меня работать у него, Андрей Андреевич сопротивляться не стал.
Мне, конечно, в течение ряда лет приходилось по поручению Громыко активно участвовать в подготовке текстов его выступлений (в ООН, в Верховном Совете, на пресс-конференциях и т. п.), и в общем дело всегда шло гладко. Чтобы продемонстрировать установившуюся степень взаимопонимания и взаимного доверия, хочу рассказать только об одном случае. Как-то в конце 50-х годов Н. С. Хрущев поехал в Минск, чтобы выступить там перед республиканской аудиторией. Уезжая, он сказал, что вопросы внешней политики затрагивать в своих выступлениях не намерен, так что МИД может не беспокоиться. И вдруг утром того дня, когда должно было состояться выступление Хрущева, он позвонил Громыко и сказал, что хочет включить в речь «кусок» о Германии и Берлине и пусть Громыко сразу же в пределах одного часа передаст ему проект такой вставки в речь. Положение министра было не из легких. Конечно, создать какую-то совершенно новую позицию по германскому или берлинскому вопросу в таких условиях было бы невозможно. Но найти какие-то новые подходы, новые нюансы в дополнение к тому, что уже было высказано советской стороной, было необходимо. Иначе какой же смысл включать эту тему в речь? А времени всего, если учесть запись стенографисткой в Минске, оставалось минут 45. Громыко вызвал меня, в двух словах обрисовал ситуацию и, кивнув в сторону задних комнат своего секретариата, сказал: «Идите, пишите и передавайте мне листок за листком по мере готовности». Я изолировался в маленькой комнатушке по соседству, напряг все свое воображение и начал «выдавать» один за другим написанные от руки, как можно разборчивее, листочки текста. Секретарша выхватывала их у меня и бежала с очередной «порцией» к Громыко. А Андрей Андреевич уже сидел у аппарата ВЧ и, быстро прочитав очередной листок, вносил в него небольшую (но очень точную) правку и тут же диктовал текст в Минск. Хрущев предложенную вставку принял и произнес в том виде, в каком получил от Громыко. Не стану преувеличивать: никаких сенсационных новаций в тексте не было, но все же это было отмечено комментаторами после выступления. В данном случае для меня тут важна лишь одна сторона дела — степень доверия, которое проявил к своему сотруднику Громыко, начавший передавать текст, даже не видя его продолжения и конца, быстрота, с которой он сам «вжился» в этот текст, внося в него весьма конструктивные поправки.
Мне, конечно, в течение ряда лет приходилось по поручению Громыко активно участвовать в подготовке текстов его выступлений (в ООН, в Верховном Совете, на пресс-конференциях и т. п.), и в общем дело всегда шло гладко. Чтобы продемонстрировать установившуюся степень взаимопонимания и взаимного доверия, хочу рассказать только об одном случае. Как-то в конце 50-х годов Н. С. Хрущев поехал в Минск, чтобы выступить там перед республиканской аудиторией. Уезжая, он сказал, что вопросы внешней политики затрагивать в своих выступлениях не намерен, так что МИД может не беспокоиться. И вдруг утром того дня, когда должно было состояться выступление Хрущева, он позвонил Громыко и сказал, что хочет включить в речь «кусок» о Германии и Берлине и пусть Громыко сразу же в пределах одного часа передаст ему проект такой вставки в речь. Положение министра было не из легких. Конечно, создать какую-то совершенно новую позицию по германскому или берлинскому вопросу в таких условиях было бы невозможно. Но найти какие-то новые подходы, новые нюансы в дополнение к тому, что уже было высказано советской стороной, было необходимо. Иначе какой же смысл включать эту тему в речь? А времени всего, если учесть запись стенографисткой в Минске, оставалось минут 45. Громыко вызвал меня, в двух словах обрисовал ситуацию и, кивнув в сторону задних комнат своего секретариата, сказал: «Идите, пишите и передавайте мне листок за листком по мере готовности». Я изолировался в маленькой комнатушке по соседству, напряг все свое воображение и начал «выдавать» один за другим написанные от руки, как можно разборчивее, листочки текста. Секретарша выхватывала их у меня и бежала с очередной «порцией» к Громыко. А Андрей Андреевич уже сидел у аппарата ВЧ и, быстро прочитав очередной листок, вносил в него небольшую (но очень точную) правку и тут же диктовал текст в Минск. Хрущев предложенную вставку принял и произнес в том виде, в каком получил от Громыко. Не стану преувеличивать: никаких сенсационных новаций в тексте не было, но все же это было отмечено комментаторами после выступления. В данном случае для меня тут важна лишь одна сторона дела — степень доверия, которое проявил к своему сотруднику Громыко, начавший передавать текст, даже не видя его продолжения и конца, быстрота, с которой он сам «вжился» в этот текст, внося в него весьма конструктивные поправки.
Конечно, в течение многих лет сотрудничества у нас с Громыко возникали и разногласия, и трения. Но это относилось в основном к периоду, когда я уже работал у Брежнева помощником секретаря ЦК, особенно генерального секретаря. Мне по долгу службы надлежало не только изучать и докладывать поступающие на имя шефа внешнеполитические материалы — информацию и предложения, в том числе и из МИД, но и давать свою оценку этим материалам, высказывать свои соображения, а иногда и альтернативные предложения. Что-то из этого Брежнев отклонял, с чем-то соглашался и тогда просил Громыко внести ту или иную поправку в предложение МИД. На критику соображений своего ведомства Громыко иногда реагировал довольно болезненно, считая это как бы вмешательством со стороны, нарушением «монополии» МИД. И объясняться с ним тогда приходилось не Брежневу, а чаще всего мне, так как он догадывался о происхождении той или иной поправки (а иногда Леонид Ильич и сам ему об этом говорил). Но в общем это был довольно естественный рабочий процесс, без излишней драматизации.
Было, однако, одно такое «разногласие» по очень важному для нашей страны вопросу, которое я, честно говоря, не могу простить Андрею Андреевичу до сих пор. Речь шла о нашей тактике в связи с размещением в европейской части СССР современных ракет высокого класса средней дальности, получивших на Западе наименование СС-20. Подробнее об этом я расскажу ниже, в главах, посвященных деятельности Брежнева в отношении США и ФРГ.
В целом я могу рассказать о Громыко, конечно, значительно больше, чем о Молотове, Вышинском и тем более Шепилове: все же я видел его в работе гораздо ближе и дольше. У Громыко были качества, позволившие ему стать тем, кем он стал: энергия, редкая работоспособность, настойчивость. С их помощью он проложил себе путь от крестьянской избы в белорусской глубинке (где родился 18/5 июля 1909 г.) до высот государственного управления, пробыв 28 лет на посту министра иностранных дел Советского Союза.
Роль, которую играл Громыко при различных руководителях партии и государства, была различной. Трудно, пожалуй, говорить о какой-то цельной концепции или стратегии Громыко в сфере внешней политики: всякий раз он добросовестно выражал и осуществлял идеи и установки руководителя, которому служил в данный момент. Хотя, конечно, всегда делал это в свойственной ему манере, в своем стиле и проявляя необходимую инициативу.
Период формирования Громыко как деятеля внешней политики и дипломатии — это, безусловно, эпоха Сталина и Молотова. Под их руководством Громыко уже активно трудился на ниве дипломатии, пользуясь большим доверием руководителей. Заведующий отделом американских стран Наркоминдела, посол в США, представитель СССР в ООН, заместитель министра иностранных дел, участник конференций в Думбартон-Оксе, Ялте, Сан-Франциско (где была создана ООН) и Потсдаме, Громыко постоянно был в поле зрения не только Молотова, но и Сталина. И к обоим он сохранил до конца жизни весьма уважительное и даже теплое отношение. Об этом недвусмысленно говорят его мемуары.
Именно в эти военные и первые послевоенные годы сложились характерные черты А. А. Громыко как дипломата и деятеля внешней политики, его сильные и слабые стороны.
Безотказно работающий и компетентный Громыко не перенял от Сталина гибкости во внешней политике, способности к нестандартным методам и неожиданным поворотам (вероятно, в то время это было бы ему и «не по чину»), но зато перенял от Молотова, наряду с тщательностью в работе, и другие, далеко не положительные свойства: склонность к догматизму и формализм, несклонность понимать и учитывать точку зрения и интересы партнера по переговорам.
Что касается содержания внешнеполитической деятельности А. А. Громыко, то его личная сопричастность к важнейшим этапам послевоенного урегулирования в 40-е годы несомненно повлияла на то, что именно закреплению итогов второй мировой войны, и прежде всего границ в Восточной Европе, он уделял неослабное внимание во всей своей последующей работе — вплоть до Московского договора с ФРГ 1970 года и Хельсинкского совещания 1975 года. Вот как он сформулировал это в мемуарах, подводя итоги долгих лет: «...Прочный мир на земле должен основываться на признании и уважении политико-территориальных реальностей, которые сложились на континенте в итоге второй мировой войны... Незыблемость послевоенных границ является коренным вопросом безопасности в Европе».
Со времен Сталина А. А. Громыко усвоил также первостепенное значение отношений с США, в том числе и в области обуздания гонки вооружений, и всегда много работал на этих направлениях.
Значительно меньше интереса Андрей Андреевич проявлял к отношениям с социалистическими союзниками СССР, со странами Дальнего Востока и вообще Азии, а также Африки и Латинской Америки. К этому, употребляя его любимое выражение, у него «не было вкуса», такой интерес не был заложен в военные и первые послевоенные годы; (Возможно, конечно, что в отношении соцстран Громыко исходил из того, что связи с ними — это прерогатива прежде всего руководства и аппарата ЦК партии. Так оно в значительной мере и было.)
И Сталин, и Молотов несомненно ценили А. А. Громыко как знающего и эффективного работника. В 1952 году (год назначения послом в Англию) на XIX съезде КПСС он был избран кандидатом в члены ЦК. Однако в узкий круг действительных творцов внешней политики Громыко в те времена допущен не был. До членства в Политбюро ему еще было далеко.
Своеобразно сложились отношения Андрея Андреевича с Н. С. Хрущевым. Тот, придя к власти, вскоре же вступил в ожесточенный и продолжительный конфликт с Молотовым и своей опорой в МИД сразу же избрал Громыко. Именно Громыко, а не мининдел Молотов, едет с Хрущевым в Индию и с «примирительной» миссией в Югославию (на что закоренелый сталинист Молотов уж никак не годился). Фактически Громыко с этого времени — мининдел Хрущева. Назначение в 1956 году министром Д. Т. Шепилова было лишь кратковременным эпизодом внутриполитических маневров Хрущева. В феврале 1957 года А. А. Громыко стал министром иностранных дел.
Но самостоятельность нового министра на этом посту была очень относительной. Хрущев был не тот человек, который позволил бы кому-либо формировать за него внешнюю политику. А Громыко, пожалуй, был не тот человек, который стремился прокладывать свой собственный курс в политике. Он неизменно был готов к сотрудничеству как лояльный исполнитель. Над этой послушностью Громыко (весьма его устраивавшей) Хрущев даже позволял себе не очень деликатно подтрунивать, в том числе и в присутствии иностранцев.
Однако эксплуатировал он своего министра вовсю. Внешнеполитические идеи и инициативы били из Хрущева ключом. «Доводить их до ума», обрабатывать, обосновывать и оформлять должен был министр со своим аппаратом.
Один маленький пример в качестве иллюстрации. Осенью 1958 года автору этих строк довелось быть свидетелем, как Громыко с двумя своими сотрудниками явился к Хрущеву в его кабинет в ЦК, чтобы доложить свои соображения о наших дальнейших демаршах по актуальному тогда вопросу о Западном Берлине. Андрей Андреевич надел очки и начал было читать подготовленную записку. Но Хрущев сразу же прервал его и заявил: «Погоди, ты вот послушай, что я скажу — стенографистка запишет. Если совпадет с тем, что у тебя там написано,— хорошо, а если нет — выбрось свою записку в корзинку». И начал диктовать (как всегда, сумбурно и неряшливо по форме, но достаточно ясно по смыслу) свою идею насчет провозглашения Западного Берлина «вольным демилитаризованным городом».
Не следует, конечно, упрощать дело. Разумеется, и в бурный хрущевский период Громыко вносил свои предложения, участвовал в выработке многих внешнеполитических акций, умело опираясь при этом на весьма квалифицированный аппарат МИД, и активно действовал на переговорах. Достаточно упомянуть продолжавшееся месяцы Женевское совещание министров четырех держав плюс ГДР и ФРГ по германскому вопросу в 1959 году или обстоятельные переговоры летом 1963 года по выработке договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах (в атмосфере, в космосе и под водой). Однако ключевые, наиболее яркие моменты нашей внешней политики тех лет — такие, например, как заключение Государственного договора с Австрией (еще при Молотове), примирение с Югославией, начало решительного сближения с Индией, предложения в ООН о предоставлении независимости колониальным странам и народам, о всеобщем и полном разоружении, а также такие негативные моменты, как разрыв с Китаем, срыв совещания в верхах четырех держав в Париже в 1960 году, кубинский «ракетный» кризис 1962 года,— суть результат личного вмешательства Хрущева во внешнюю политику, его инициатив. Громыко участвовал в исполнении, может быть, даже внутренне не всегда сочувствуя той или иной крайней позиции. (Достаточно было видеть, как Громыко с отсутствующим видом, задумчиво постукивал ладонями перед собой, когда Хрущев со всего размаха молотил ботинком по трибуне во время его знаменитой демонстрации в ООН в 1960 г.)
Хрущев частенько упрекал своего министра в недостаточной гибкости, в инертности позиций. Но сотрудничали они все же активно. И труд Громыко был отмечен: в 1956 году на XX съезде КПСС он стал членом ЦК.
Взаимоотношения Громыко с Брежневым с самого начала сложились значительно более благоприятно, чем с его предшественником. Они и до прихода Брежнева к руководству были на дружеской ноге. Кроме того, Брежнев, особенно в первые годы, отнюдь не претендовал на роль непререкаемого авторитета во внешней политике, охотно признавал свою неопытность в этой сфере и был всегда внимателен к мнению и советам такого опытного дипломата, как Громыко. Несмотря на различие характеров и темперамента, они чувствовали себя друг с другом хорошо и работали слаженно, хотя Брежнев, как и Хрущев, временами ворчал по поводу излишнего формализма Громыко.
Так или иначе, первое десятилетие работы с Брежневым (пока он был еще здоров и вполне работоспособен) стало, пожалуй, наиболее плодотворным периодом деятельности Громыко на посту министра. Брежнев, как правило, благожелательно принимал соображения Громыко и предложения МИД, а Громыко охотно поддерживал и разрабатывал идеи генсека, направленные на укрепление разрядки международной напряженности. В течение этого десятилетия советскому руководству в результате многолетних усилий удалось наконец добиться признания Западом послевоенных границ в Европе как основы европейского и всеобщего мира.
В начале 70-х годов произошел, как известно, крупный сдвиг к лучшему и в наших отношениях с США. В итоге длительных, терпеливых переговоров профессионалов-дипломатов, а затем переговоров Брежнева и Громыко с Никсоном и Киссинджером в 1972 году в Москве и в 1973 году в США был подписан ряд принципиально важных документов, в том числе документ «Об основах взаимоотношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Соединенными Штатами Америки». Естественно, большинство подписанных в этот период советско-американских документов предварительно готовили Громыко и аппарат МИД в тесном сотрудничестве с Министерством обороны и КГБ, хотя все это проходило под систематическим наблюдением Брежнева и Политбюро ЦК в целом.
Необходимо также отметить, что в этот период Громыко активно поддерживал упомянутые акции Брежнева в отношении США и во внутриполитическом плане: при контактах с военными, когда шли длительные обсуждения проекта Договора ОСВ-1, а также на пленуме ЦК, где интенсивно обсуждался вопрос, приглашать или не приглашать Никсона в Москву (была ведь в разгаре интервенция США во Вьетнаме). А в 1974 году в ходе двухдневных переговоров Брежнева и Громыко с Фордом и Киссинджером был по существу расчищен путь к Договору ОСВ-1, хотя подписан он был лишь пятью годами позже.
Как бы кульминацией многоплановых усилий СССР и его союзников по Варшавскому Договору, направленных на укрепление разрядки в эти годы (включая многочисленные шаги по развитию и углублению двусторонних связей с Францией, ФРГ, Италией), явилось Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшееся в 1975 году в Хельсинки при участии всех европейских государств (кроме Албании), США и Канады. Подготовка Хельсинкского совещания продолжалась долгие годы, и с нашей стороны процесс этот целиком держали в своих руках Громыко и его сотрудники.
Были в эти годы и другие немаловажные внешнеполитические дела, в которых активно участвовал Громыко. Выступая в июне 1983 года на сессии Верховного Совета СССР, он имел основание подчеркнуть:
«Ведь это советские внешнеполитические инициативы дали жизнь целому ряду масштабных международных договоров и соглашений — о нераспространении ядерного оружия, о запрещении испытаний такого оружия в трех средах, о запрещении размещения оружия массового уничтожения на дне морей и океанов, о запрещении бактериологического оружия и др. Заключенные в 60-е и 70-е годы, они и поныне выполняют свое предназначение». Авторитет Громыко как активного участника всех этих внешнеполитических акций заметно возрос. Логично поэтому, что именно в это время Андрей Андреевич Громыко поднимается еще на одну ступень в своем общественном положении: в 1973 году его избирают (вместе с Ю. В. Андроповым и А. А. Гречко) членом Политбюро ЦК КПСС. Брежнев оценил своего надежного помощника во внешнеполитических делах.
Могут спросить, какова же была роль Громыко в таких акциях советского руководства, как ввод войск в Чехословакию в 1968 году и в Афганистан в 1979 году. Конечно, оба эти вопроса — не компетенция МИД и его руководителя. Обсуждались они (причем многократно) и решались в ходе заседаний Политбюро ЦК или его руководящего ядра во главе с генсеком. Нет данных, чтобы Громыко был инициатором той или другой акции. Но с возражениями, судя по всему, он тоже не выступал и в практическом осуществлении их по своей дипломатической линии, конечно, принимал деятельное участие.
В конце 70-х и начале 80-х годов условия деятельности Громыко как министра иностранных дел радикально меняются. Состояние здоровья Брежнева резко ухудшается, и постепенно он фактически устраняется от повседневного руководства делами, в том числе и внешнеполитическими, передоверяя их своему ближайшему окружению. В сотрудничестве с Андроповым и Устиновым Громыко стал почти полновластной фигурой в формировании внешней политики страны. Вносимые им предложения в этой области пользовались непререкаемым авторитетом. И это положение монополиста, помноженное на изначальную склонность Громыко к бескомпромиссной жесткости и некоторому догматизму в политике (склонность, которая не уменьшилась с возрастом), начало оказывать свое весьма негативное влияние. Тем более что в новой ситуации Громыко стал особенно ревниво и подозрительно относиться к внешнеполитическим инициативам, исходящим не из его ведомства. На этой почве у него сложились довольно натянутые отношения, например, с секретарями ЦК КПСС и аппаратом ЦК, которые занимались международными делами.
Активность внешней политики СССР в этот период заметно падает. На многих направлениях эта политика забуксовала.
Именно ввиду той исключительной роли, которую стала играть позиция Громыко во внешнеполитических делах этих лет, на ее характеристике имеет смысл остановиться несколько подробнее.
На фоне ввода войск в Афганистан резко ухудшились наши отношения с США. Вновь возродилась атмосфера, близкая к «холодной войне», Громыко активно в нее включился. Его высказывания о США в начале 80-х годов отличаются исключительной резкостью, подчас носят даже вызывающий характер, хотя министр при этом продолжает призывать к налаживанию отношений...
Нельзя не упомянуть и о той по форме жесткой, даже грубой, а по существу оборонительной позиции, которую всегда занимал Громыко в отношении активно эксплуатировавшейся западной дипломатией темы соблюдения прав человека...
В целом, пожалуй, можно сказать, что в эти годы А. А. Громыко, даже призывая к нормализации советско-американских отношений и договоренностям с США, исходил из того, что это будут скорее соглашения с противником, чем сотрудничество с партнером...
Явной пассивностью отличалась политика Андрея Андреевича в отношении... Японии.
Основы его отношения к этой проблеме были заложены давно. Ведь еще в 1951 году на конференции в Сан-Франциско глава советской делегации А. А. Громыко, как он сам пишет в своих воспоминаниях, «убедительно аргументировал» отказ своего правительства подписать выработанный под руководством американцев (и выгодный, конечно, прежде всего им) мирный договор с Японией, в тексте которого, между прочим, было зафиксировано, что Япония отказывается от «всех прав, право оснований и претензий» на Южный Сахалин и Курильские острова. В дальнейшем в течение десятилетий все дипломатическое искусство Громыко в подходе к проблеме четырех южнокурильских островов, возврата которых требовала Япония, сводилось к повторению фразы: «Такого вопроса не существует».
Было, однако, одно такое «разногласие» по очень важному для нашей страны вопросу, которое я, честно говоря, не могу простить Андрею Андреевичу до сих пор. Речь шла о нашей тактике в связи с размещением в европейской части СССР современных ракет высокого класса средней дальности, получивших на Западе наименование СС-20. Подробнее об этом я расскажу ниже, в главах, посвященных деятельности Брежнева в отношении США и ФРГ.
В целом я могу рассказать о Громыко, конечно, значительно больше, чем о Молотове, Вышинском и тем более Шепилове: все же я видел его в работе гораздо ближе и дольше. У Громыко были качества, позволившие ему стать тем, кем он стал: энергия, редкая работоспособность, настойчивость. С их помощью он проложил себе путь от крестьянской избы в белорусской глубинке (где родился 18/5 июля 1909 г.) до высот государственного управления, пробыв 28 лет на посту министра иностранных дел Советского Союза.
Роль, которую играл Громыко при различных руководителях партии и государства, была различной. Трудно, пожалуй, говорить о какой-то цельной концепции или стратегии Громыко в сфере внешней политики: всякий раз он добросовестно выражал и осуществлял идеи и установки руководителя, которому служил в данный момент. Хотя, конечно, всегда делал это в свойственной ему манере, в своем стиле и проявляя необходимую инициативу.
Период формирования Громыко как деятеля внешней политики и дипломатии — это, безусловно, эпоха Сталина и Молотова. Под их руководством Громыко уже активно трудился на ниве дипломатии, пользуясь большим доверием руководителей. Заведующий отделом американских стран Наркоминдела, посол в США, представитель СССР в ООН, заместитель министра иностранных дел, участник конференций в Думбартон-Оксе, Ялте, Сан-Франциско (где была создана ООН) и Потсдаме, Громыко постоянно был в поле зрения не только Молотова, но и Сталина. И к обоим он сохранил до конца жизни весьма уважительное и даже теплое отношение. Об этом недвусмысленно говорят его мемуары.
Именно в эти военные и первые послевоенные годы сложились характерные черты А. А. Громыко как дипломата и деятеля внешней политики, его сильные и слабые стороны.
Безотказно работающий и компетентный Громыко не перенял от Сталина гибкости во внешней политике, способности к нестандартным методам и неожиданным поворотам (вероятно, в то время это было бы ему и «не по чину»), но зато перенял от Молотова, наряду с тщательностью в работе, и другие, далеко не положительные свойства: склонность к догматизму и формализм, несклонность понимать и учитывать точку зрения и интересы партнера по переговорам.
Что касается содержания внешнеполитической деятельности А. А. Громыко, то его личная сопричастность к важнейшим этапам послевоенного урегулирования в 40-е годы несомненно повлияла на то, что именно закреплению итогов второй мировой войны, и прежде всего границ в Восточной Европе, он уделял неослабное внимание во всей своей последующей работе — вплоть до Московского договора с ФРГ 1970 года и Хельсинкского совещания 1975 года. Вот как он сформулировал это в мемуарах, подводя итоги долгих лет: «...Прочный мир на земле должен основываться на признании и уважении политико-территориальных реальностей, которые сложились на континенте в итоге второй мировой войны... Незыблемость послевоенных границ является коренным вопросом безопасности в Европе».
Со времен Сталина А. А. Громыко усвоил также первостепенное значение отношений с США, в том числе и в области обуздания гонки вооружений, и всегда много работал на этих направлениях.
Значительно меньше интереса Андрей Андреевич проявлял к отношениям с социалистическими союзниками СССР, со странами Дальнего Востока и вообще Азии, а также Африки и Латинской Америки. К этому, употребляя его любимое выражение, у него «не было вкуса», такой интерес не был заложен в военные и первые послевоенные годы; (Возможно, конечно, что в отношении соцстран Громыко исходил из того, что связи с ними — это прерогатива прежде всего руководства и аппарата ЦК партии. Так оно в значительной мере и было.)
И Сталин, и Молотов несомненно ценили А. А. Громыко как знающего и эффективного работника. В 1952 году (год назначения послом в Англию) на XIX съезде КПСС он был избран кандидатом в члены ЦК. Однако в узкий круг действительных творцов внешней политики Громыко в те времена допущен не был. До членства в Политбюро ему еще было далеко.
Своеобразно сложились отношения Андрея Андреевича с Н. С. Хрущевым. Тот, придя к власти, вскоре же вступил в ожесточенный и продолжительный конфликт с Молотовым и своей опорой в МИД сразу же избрал Громыко. Именно Громыко, а не мининдел Молотов, едет с Хрущевым в Индию и с «примирительной» миссией в Югославию (на что закоренелый сталинист Молотов уж никак не годился). Фактически Громыко с этого времени — мининдел Хрущева. Назначение в 1956 году министром Д. Т. Шепилова было лишь кратковременным эпизодом внутриполитических маневров Хрущева. В феврале 1957 года А. А. Громыко стал министром иностранных дел.
Но самостоятельность нового министра на этом посту была очень относительной. Хрущев был не тот человек, который позволил бы кому-либо формировать за него внешнюю политику. А Громыко, пожалуй, был не тот человек, который стремился прокладывать свой собственный курс в политике. Он неизменно был готов к сотрудничеству как лояльный исполнитель. Над этой послушностью Громыко (весьма его устраивавшей) Хрущев даже позволял себе не очень деликатно подтрунивать, в том числе и в присутствии иностранцев.
Однако эксплуатировал он своего министра вовсю. Внешнеполитические идеи и инициативы били из Хрущева ключом. «Доводить их до ума», обрабатывать, обосновывать и оформлять должен был министр со своим аппаратом.
Один маленький пример в качестве иллюстрации. Осенью 1958 года автору этих строк довелось быть свидетелем, как Громыко с двумя своими сотрудниками явился к Хрущеву в его кабинет в ЦК, чтобы доложить свои соображения о наших дальнейших демаршах по актуальному тогда вопросу о Западном Берлине. Андрей Андреевич надел очки и начал было читать подготовленную записку. Но Хрущев сразу же прервал его и заявил: «Погоди, ты вот послушай, что я скажу — стенографистка запишет. Если совпадет с тем, что у тебя там написано,— хорошо, а если нет — выбрось свою записку в корзинку». И начал диктовать (как всегда, сумбурно и неряшливо по форме, но достаточно ясно по смыслу) свою идею насчет провозглашения Западного Берлина «вольным демилитаризованным городом».
Не следует, конечно, упрощать дело. Разумеется, и в бурный хрущевский период Громыко вносил свои предложения, участвовал в выработке многих внешнеполитических акций, умело опираясь при этом на весьма квалифицированный аппарат МИД, и активно действовал на переговорах. Достаточно упомянуть продолжавшееся месяцы Женевское совещание министров четырех держав плюс ГДР и ФРГ по германскому вопросу в 1959 году или обстоятельные переговоры летом 1963 года по выработке договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах (в атмосфере, в космосе и под водой). Однако ключевые, наиболее яркие моменты нашей внешней политики тех лет — такие, например, как заключение Государственного договора с Австрией (еще при Молотове), примирение с Югославией, начало решительного сближения с Индией, предложения в ООН о предоставлении независимости колониальным странам и народам, о всеобщем и полном разоружении, а также такие негативные моменты, как разрыв с Китаем, срыв совещания в верхах четырех держав в Париже в 1960 году, кубинский «ракетный» кризис 1962 года,— суть результат личного вмешательства Хрущева во внешнюю политику, его инициатив. Громыко участвовал в исполнении, может быть, даже внутренне не всегда сочувствуя той или иной крайней позиции. (Достаточно было видеть, как Громыко с отсутствующим видом, задумчиво постукивал ладонями перед собой, когда Хрущев со всего размаха молотил ботинком по трибуне во время его знаменитой демонстрации в ООН в 1960 г.)
Хрущев частенько упрекал своего министра в недостаточной гибкости, в инертности позиций. Но сотрудничали они все же активно. И труд Громыко был отмечен: в 1956 году на XX съезде КПСС он стал членом ЦК.
Взаимоотношения Громыко с Брежневым с самого начала сложились значительно более благоприятно, чем с его предшественником. Они и до прихода Брежнева к руководству были на дружеской ноге. Кроме того, Брежнев, особенно в первые годы, отнюдь не претендовал на роль непререкаемого авторитета во внешней политике, охотно признавал свою неопытность в этой сфере и был всегда внимателен к мнению и советам такого опытного дипломата, как Громыко. Несмотря на различие характеров и темперамента, они чувствовали себя друг с другом хорошо и работали слаженно, хотя Брежнев, как и Хрущев, временами ворчал по поводу излишнего формализма Громыко.
Так или иначе, первое десятилетие работы с Брежневым (пока он был еще здоров и вполне работоспособен) стало, пожалуй, наиболее плодотворным периодом деятельности Громыко на посту министра. Брежнев, как правило, благожелательно принимал соображения Громыко и предложения МИД, а Громыко охотно поддерживал и разрабатывал идеи генсека, направленные на укрепление разрядки международной напряженности. В течение этого десятилетия советскому руководству в результате многолетних усилий удалось наконец добиться признания Западом послевоенных границ в Европе как основы европейского и всеобщего мира.
В начале 70-х годов произошел, как известно, крупный сдвиг к лучшему и в наших отношениях с США. В итоге длительных, терпеливых переговоров профессионалов-дипломатов, а затем переговоров Брежнева и Громыко с Никсоном и Киссинджером в 1972 году в Москве и в 1973 году в США был подписан ряд принципиально важных документов, в том числе документ «Об основах взаимоотношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Соединенными Штатами Америки». Естественно, большинство подписанных в этот период советско-американских документов предварительно готовили Громыко и аппарат МИД в тесном сотрудничестве с Министерством обороны и КГБ, хотя все это проходило под систематическим наблюдением Брежнева и Политбюро ЦК в целом.
Необходимо также отметить, что в этот период Громыко активно поддерживал упомянутые акции Брежнева в отношении США и во внутриполитическом плане: при контактах с военными, когда шли длительные обсуждения проекта Договора ОСВ-1, а также на пленуме ЦК, где интенсивно обсуждался вопрос, приглашать или не приглашать Никсона в Москву (была ведь в разгаре интервенция США во Вьетнаме). А в 1974 году в ходе двухдневных переговоров Брежнева и Громыко с Фордом и Киссинджером был по существу расчищен путь к Договору ОСВ-1, хотя подписан он был лишь пятью годами позже.
Как бы кульминацией многоплановых усилий СССР и его союзников по Варшавскому Договору, направленных на укрепление разрядки в эти годы (включая многочисленные шаги по развитию и углублению двусторонних связей с Францией, ФРГ, Италией), явилось Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, состоявшееся в 1975 году в Хельсинки при участии всех европейских государств (кроме Албании), США и Канады. Подготовка Хельсинкского совещания продолжалась долгие годы, и с нашей стороны процесс этот целиком держали в своих руках Громыко и его сотрудники.
Были в эти годы и другие немаловажные внешнеполитические дела, в которых активно участвовал Громыко. Выступая в июне 1983 года на сессии Верховного Совета СССР, он имел основание подчеркнуть:
«Ведь это советские внешнеполитические инициативы дали жизнь целому ряду масштабных международных договоров и соглашений — о нераспространении ядерного оружия, о запрещении испытаний такого оружия в трех средах, о запрещении размещения оружия массового уничтожения на дне морей и океанов, о запрещении бактериологического оружия и др. Заключенные в 60-е и 70-е годы, они и поныне выполняют свое предназначение». Авторитет Громыко как активного участника всех этих внешнеполитических акций заметно возрос. Логично поэтому, что именно в это время Андрей Андреевич Громыко поднимается еще на одну ступень в своем общественном положении: в 1973 году его избирают (вместе с Ю. В. Андроповым и А. А. Гречко) членом Политбюро ЦК КПСС. Брежнев оценил своего надежного помощника во внешнеполитических делах.
Могут спросить, какова же была роль Громыко в таких акциях советского руководства, как ввод войск в Чехословакию в 1968 году и в Афганистан в 1979 году. Конечно, оба эти вопроса — не компетенция МИД и его руководителя. Обсуждались они (причем многократно) и решались в ходе заседаний Политбюро ЦК или его руководящего ядра во главе с генсеком. Нет данных, чтобы Громыко был инициатором той или другой акции. Но с возражениями, судя по всему, он тоже не выступал и в практическом осуществлении их по своей дипломатической линии, конечно, принимал деятельное участие.
В конце 70-х и начале 80-х годов условия деятельности Громыко как министра иностранных дел радикально меняются. Состояние здоровья Брежнева резко ухудшается, и постепенно он фактически устраняется от повседневного руководства делами, в том числе и внешнеполитическими, передоверяя их своему ближайшему окружению. В сотрудничестве с Андроповым и Устиновым Громыко стал почти полновластной фигурой в формировании внешней политики страны. Вносимые им предложения в этой области пользовались непререкаемым авторитетом. И это положение монополиста, помноженное на изначальную склонность Громыко к бескомпромиссной жесткости и некоторому догматизму в политике (склонность, которая не уменьшилась с возрастом), начало оказывать свое весьма негативное влияние. Тем более что в новой ситуации Громыко стал особенно ревниво и подозрительно относиться к внешнеполитическим инициативам, исходящим не из его ведомства. На этой почве у него сложились довольно натянутые отношения, например, с секретарями ЦК КПСС и аппаратом ЦК, которые занимались международными делами.
Активность внешней политики СССР в этот период заметно падает. На многих направлениях эта политика забуксовала.
Именно ввиду той исключительной роли, которую стала играть позиция Громыко во внешнеполитических делах этих лет, на ее характеристике имеет смысл остановиться несколько подробнее.
На фоне ввода войск в Афганистан резко ухудшились наши отношения с США. Вновь возродилась атмосфера, близкая к «холодной войне», Громыко активно в нее включился. Его высказывания о США в начале 80-х годов отличаются исключительной резкостью, подчас носят даже вызывающий характер, хотя министр при этом продолжает призывать к налаживанию отношений...
Нельзя не упомянуть и о той по форме жесткой, даже грубой, а по существу оборонительной позиции, которую всегда занимал Громыко в отношении активно эксплуатировавшейся западной дипломатией темы соблюдения прав человека...
В целом, пожалуй, можно сказать, что в эти годы А. А. Громыко, даже призывая к нормализации советско-американских отношений и договоренностям с США, исходил из того, что это будут скорее соглашения с противником, чем сотрудничество с партнером...
Явной пассивностью отличалась политика Андрея Андреевича в отношении... Японии.
Основы его отношения к этой проблеме были заложены давно. Ведь еще в 1951 году на конференции в Сан-Франциско глава советской делегации А. А. Громыко, как он сам пишет в своих воспоминаниях, «убедительно аргументировал» отказ своего правительства подписать выработанный под руководством американцев (и выгодный, конечно, прежде всего им) мирный договор с Японией, в тексте которого, между прочим, было зафиксировано, что Япония отказывается от «всех прав, право оснований и претензий» на Южный Сахалин и Курильские острова. В дальнейшем в течение десятилетий все дипломатическое искусство Громыко в подходе к проблеме четырех южнокурильских островов, возврата которых требовала Япония, сводилось к повторению фразы: «Такого вопроса не существует».
Не удивительно поэтому, что в течение ряда лет А. А. Громыко, будучи министром, упорно уклонялся от осуществления визита в Японию, куда его настойчиво приглашали, и отправился туда в 1976 году лишь под нажимом сверху.
В какой атмосфере проходил этот визит, можно судить уже по тому, как Андрей Андреевич сам описывает состоявшуюся у него тогда в Токио беседу с одним из ведущих политических деятелей Японии, будущим премьер-министром Накасонэ: «Следуя за изгибами мысли Накасонэ, я задал себе вопросы: не слишком ли хорошо звучат его слова, чтобы быть правдой? Разве этот политический деятель не из той страны, которая неоднократно совершала нападения на нашу Родину?»...
Андрей Андреевич стоял, можно сказать, у колыбели ООН, активно участвовал в разработке ее Устава, под этим документом стоит его подпись. Громыко был главой делегаций СССР на многих сессиях Генеральной Ассамблеи ООН, выступал на ряде заседаний Совета Безопасности. Словом, он как бы неотделим от ООН. И вместе с тем сами его выступления в этой организации, его участие в дискуссиях, в полемике в рамках ООН говорят о том, что для А. А. Громыко ООН всегда была скорее трибуной для защиты политики СССР и разоблачения противников этой политики, чем инструментом реального международного сотрудничества государств. Это, конечно, было обусловлено духом времени: в течение десятилетий роль ООН в условиях резкого противостояния двух лагерей действительно была невелика. Лишь за последние годы в значительной мере благодаря новаторским инициативам СССР и на фоне общего улучшения советско-американских отношений конкретный вклад ООН в оздоровление международной обстановки, в урегулирование ряда региональных конфликтов стал по-настоящему заметен, престиж ее возрос. Но это произошло уже после того, как Громыко отошел от руководства МИД...
Что можно сказать о деятельности А. А. Громыко как министра иностранных дел в недолгие периоды, когда у руководства находились тяжело больные Ю. В. Андропов и К. У, Черненко? Примерно то же, что сказано выше о длительном периоде болезни Л. И. Брежнева.
Роль министра в определении внешней политики оставалась по-прежнему главенствующей (в тесном сотрудничестве, как и ранее, с военным руководством). Андропов даже сделал его дополнительно в 1983 году первым заместителем председателя Совета Министров СССР, хотя реального значения эта новая должность Громыко не имела.
Приход М. С, Горбачева к руководству партией и государством произошел, как известно, при активном содействии А. А. Громыко...
В целом своей многолетней деятельностью на поприще внешней политики А. А. Громыко безусловно способствовал созданию солидных основ (например, в области советско-американских отношений, разоруженческих проблем, европейской безопасности)... Андрей Андреевич завершил свою карьеру на высоком (хотя в те годы еще довольно формальном) посту председателя Президиума Верховного Совета СССР. Умер он в 1989 году через несколько месяцев после ухода на пенсию.
В заключение остановлюсь на некоторых личных качествах Андрея Андреевича Громыко, сказавшихся и на его государственной деятельности.
В этой связи, наверное, нужно прежде всего еще раз упомянуть его огромную энергию, выносливость, колоссальную трудоспособность, умение работать быстро и эффективно, организовать свой труд. В отличие от многих своих коллег, Громыко обычно (если особые обстоятельства не требовали иного) не засиживался в своем кабинете на Смоленской площади до поздней ночи и не вынуждал этим задерживаться сотрудников министерства. Но зато, уезжая домой, брал с собой большую кипу документов, над которыми продолжал работать в спокойных домашних условиях.
Общепризнано, что А. А. Громыко как министр отличался высокой компетентностью, хорошим знанием мнгообразных дел, которыми ему приходилось заниматься. Он постоянно держал в памяти массу фактов, дат, позиций, умел неплохо распознавать различные уловки своих партнеров по переговорам. Это, кстати, отмечает в своих воспоминаниях такой квалифицированный собеседник, как бывший госсекретарь США Киссинджер, который пишет об опытности советского министра и его способности разгадывать «тактику надувательства», применявшуюся американской стороной.
В переговорах Громыко отличался большим упорством, настойчивостью и в то же время, по мнению многих, недостаточной гибкостью.
Громыко-министр был неизменно дисциплинирован и лоялен в отношении своих руководителей. Очевидно, это — одна из важных причин его политического долголетия. При этом Андрей Андреевич всегда был крайне осторожен в своих высказываниях и формулировках. Временами это его свойство принимало гипертрофированные формы. Он, например, не позволял своим сотрудникам, занятым обработкой диктовок Н. С. Хрущева, предназначенных для текстов речей или иных документов, менять ни слова из того, что зафиксировала стенографистка, хотя нередко эти фрагменты были в литературном отношении совершенно сырыми, а подчас и не очень грамотными. Такой ригоризм Громыко проявлял, несмотря на то что помощники самого Хрущева считали доработку его текстов делом естественным и необходимым, да и сам Хрущев против нее не возражал.
Но это вовсе не значит, что Андрей Андреевич был вообще человеком робкого десятка. В дипломатические битвы он бросался смело и решительно, и это качество его партнеры знали и уважали. Вспоминается случай, когда в мае 1960 года А. А. Громыко был направлен в Нью-Йорк, чтобы выступить в Совете Безопасности ООН с разоблачением действий американцев в связи со шпионским полетом самолета У-2 над территорией СССР. Обстановка была крайне острая. Направляясь на пресс-конференцию, где ему предстояло встретиться лицом к лицу с парой сотен разъяренных американских и иных западных журналистов, Андрей Андреевич наотрез отказался от услуг переводчика и провел этот «бой» на английском языке сам, без посторонней помощи.
От одного из наших видных дипломатов, близко знавшего А. А. Громыко по работе в течение многих лет, мне довелось услышать такую фразу: «Собственно говоря, Андрей Андреевич ведь всегда был исполнителем, а не творцом во внешней политике». Доля истины в этом, вероятно, есть, если иметь в виду принципиальные долгосрочные концепции, радикальные повороты в политике и т. п. И все же полностью справедливой такую оценку считать нельзя. А. А. Громыко был инициатором многих наших значительных внешнеполитических шагов и, конечно, умело осуществлял их на практике.
Об отношении Громыко к людям, с которыми он работал. Андрей Андреевич умел в общем неплохо подбирать и растить кадры. Под его эгидой сформировались и внесли заметный вклад в осуществление внешней политики СССР видные советские дипломаты А. Ф. Добрынин, Г. М. Корниенко, Ю. М. Воронцов, О. А. Трояновский, В. М. Фалин, А. Г. Ковалев, Ю. А. Квицинский и многие другие.
В общении с сотрудниками Громыко бывал не только требователен, но нередко резок и сух (видимо, молотовская традиция). Своих подчиненных — за исключением, пожалуй, лишь заместителей министра — он обычно называл не по имени и отчеству, а только по фамилии: «Послушайте, Иванов...» Один из его помощников, проработавший с ним много лет, как-то полушутя сказал: «По-моему, Андрей Андреевич до сих пор не знает, как меня зовут». В то же время Громыко был способен проявлять большую лояльность в отношении своих сотрудников, в беде не бросал — иногда даже с определенными неудобствами для себя, хотя временами был терпим и там, где, может быть, и не следовало бы. В общем, несмотря на свою внешнюю суровость, это был скорее доброжелательный человек.В какой атмосфере проходил этот визит, можно судить уже по тому, как Андрей Андреевич сам описывает состоявшуюся у него тогда в Токио беседу с одним из ведущих политических деятелей Японии, будущим премьер-министром Накасонэ: «Следуя за изгибами мысли Накасонэ, я задал себе вопросы: не слишком ли хорошо звучат его слова, чтобы быть правдой? Разве этот политический деятель не из той страны, которая неоднократно совершала нападения на нашу Родину?»...
Андрей Андреевич стоял, можно сказать, у колыбели ООН, активно участвовал в разработке ее Устава, под этим документом стоит его подпись. Громыко был главой делегаций СССР на многих сессиях Генеральной Ассамблеи ООН, выступал на ряде заседаний Совета Безопасности. Словом, он как бы неотделим от ООН. И вместе с тем сами его выступления в этой организации, его участие в дискуссиях, в полемике в рамках ООН говорят о том, что для А. А. Громыко ООН всегда была скорее трибуной для защиты политики СССР и разоблачения противников этой политики, чем инструментом реального международного сотрудничества государств. Это, конечно, было обусловлено духом времени: в течение десятилетий роль ООН в условиях резкого противостояния двух лагерей действительно была невелика. Лишь за последние годы в значительной мере благодаря новаторским инициативам СССР и на фоне общего улучшения советско-американских отношений конкретный вклад ООН в оздоровление международной обстановки, в урегулирование ряда региональных конфликтов стал по-настоящему заметен, престиж ее возрос. Но это произошло уже после того, как Громыко отошел от руководства МИД...
Что можно сказать о деятельности А. А. Громыко как министра иностранных дел в недолгие периоды, когда у руководства находились тяжело больные Ю. В. Андропов и К. У, Черненко? Примерно то же, что сказано выше о длительном периоде болезни Л. И. Брежнева.
Роль министра в определении внешней политики оставалась по-прежнему главенствующей (в тесном сотрудничестве, как и ранее, с военным руководством). Андропов даже сделал его дополнительно в 1983 году первым заместителем председателя Совета Министров СССР, хотя реального значения эта новая должность Громыко не имела.
Приход М. С, Горбачева к руководству партией и государством произошел, как известно, при активном содействии А. А. Громыко...
В целом своей многолетней деятельностью на поприще внешней политики А. А. Громыко безусловно способствовал созданию солидных основ (например, в области советско-американских отношений, разоруженческих проблем, европейской безопасности)... Андрей Андреевич завершил свою карьеру на высоком (хотя в те годы еще довольно формальном) посту председателя Президиума Верховного Совета СССР. Умер он в 1989 году через несколько месяцев после ухода на пенсию.
В заключение остановлюсь на некоторых личных качествах Андрея Андреевича Громыко, сказавшихся и на его государственной деятельности.
В этой связи, наверное, нужно прежде всего еще раз упомянуть его огромную энергию, выносливость, колоссальную трудоспособность, умение работать быстро и эффективно, организовать свой труд. В отличие от многих своих коллег, Громыко обычно (если особые обстоятельства не требовали иного) не засиживался в своем кабинете на Смоленской площади до поздней ночи и не вынуждал этим задерживаться сотрудников министерства. Но зато, уезжая домой, брал с собой большую кипу документов, над которыми продолжал работать в спокойных домашних условиях.
Общепризнано, что А. А. Громыко как министр отличался высокой компетентностью, хорошим знанием мнгообразных дел, которыми ему приходилось заниматься. Он постоянно держал в памяти массу фактов, дат, позиций, умел неплохо распознавать различные уловки своих партнеров по переговорам. Это, кстати, отмечает в своих воспоминаниях такой квалифицированный собеседник, как бывший госсекретарь США Киссинджер, который пишет об опытности советского министра и его способности разгадывать «тактику надувательства», применявшуюся американской стороной.
В переговорах Громыко отличался большим упорством, настойчивостью и в то же время, по мнению многих, недостаточной гибкостью.
Громыко-министр был неизменно дисциплинирован и лоялен в отношении своих руководителей. Очевидно, это — одна из важных причин его политического долголетия. При этом Андрей Андреевич всегда был крайне осторожен в своих высказываниях и формулировках. Временами это его свойство принимало гипертрофированные формы. Он, например, не позволял своим сотрудникам, занятым обработкой диктовок Н. С. Хрущева, предназначенных для текстов речей или иных документов, менять ни слова из того, что зафиксировала стенографистка, хотя нередко эти фрагменты были в литературном отношении совершенно сырыми, а подчас и не очень грамотными. Такой ригоризм Громыко проявлял, несмотря на то что помощники самого Хрущева считали доработку его текстов делом естественным и необходимым, да и сам Хрущев против нее не возражал.
Но это вовсе не значит, что Андрей Андреевич был вообще человеком робкого десятка. В дипломатические битвы он бросался смело и решительно, и это качество его партнеры знали и уважали. Вспоминается случай, когда в мае 1960 года А. А. Громыко был направлен в Нью-Йорк, чтобы выступить в Совете Безопасности ООН с разоблачением действий американцев в связи со шпионским полетом самолета У-2 над территорией СССР. Обстановка была крайне острая. Направляясь на пресс-конференцию, где ему предстояло встретиться лицом к лицу с парой сотен разъяренных американских и иных западных журналистов, Андрей Андреевич наотрез отказался от услуг переводчика и провел этот «бой» на английском языке сам, без посторонней помощи.
От одного из наших видных дипломатов, близко знавшего А. А. Громыко по работе в течение многих лет, мне довелось услышать такую фразу: «Собственно говоря, Андрей Андреевич ведь всегда был исполнителем, а не творцом во внешней политике». Доля истины в этом, вероятно, есть, если иметь в виду принципиальные долгосрочные концепции, радикальные повороты в политике и т. п. И все же полностью справедливой такую оценку считать нельзя. А. А. Громыко был инициатором многих наших значительных внешнеполитических шагов и, конечно, умело осуществлял их на практике.
Об отношении Громыко к людям, с которыми он работал. Андрей Андреевич умел в общем неплохо подбирать и растить кадры. Под его эгидой сформировались и внесли заметный вклад в осуществление внешней политики СССР видные советские дипломаты А. Ф. Добрынин, Г. М. Корниенко, Ю. М. Воронцов, О. А. Трояновский, В. М. Фалин, А. Г. Ковалев, Ю. А. Квицинский и многие другие.
Довольно сложная тема — А. А. Громыко и культура. Вышедший из крестьянской среды, Громыко всю свою жизнь испытывал настоятельную тягу к культуре. Он много, хотя, по-видимому, в общем бессистемно, читал; прочел помимо учебных или чисто профессиональных книг немало произведений художественной, публицистической, научной литературы, проявлял интерес к живописи. Имел о прочитанном свое, далеко не всегда стандартное мнение. Помнится, однажды польский коллега — министр Адам Рапацкий спросил у Андрея Андреевича, какое из произведений классической литературы он больше всего любит. Ответ был неожиданным: трагедию Шиллера «Мария Стюарт». В своих воспоминаниях Громыко охотно пишет о встречах со знаменитыми деятелями литературы, искусства, науки — правда, в основном лишь вскользь. И при всем этом трудно сказать, чтобы внешне Андрей Андреевич производил впечатление утонченного интеллектуала. Речь его как устная, так и письменная была далеко не безупречна в стилистическом отношении. Оратором хорошим он никогда не был, хотя выступать, естественно, приходилось часто.
В общении А. А. Громыко был как бы скован, что называется, застегнут на все пуговицы. Это даже подчеркивалось внешне: обычно темно-серый костюм с темным галстуком, неизменная (даже в жаркую погоду) темно-серая шляпа с жесткими полями. Пришлось слышать о таком маленьком, но характерном эпизоде. Английский министр иностранных дел Джордж Браун, отличавшийся довольно разухабистыми манерами, предложил как-то Громыко перейти на ты на английский манер, то есть называть друг друга просто по имени. «Зовите меня Джо. А я вас как?» Ответ, после некоторого смущения, был таков: «Можете называть меня Андрей Андреевич».
С юмором у Громыко было в общем не очень. Попытки острить обычно оказывались какими-то тяжеловесными. Недаром Хрущев, услышав однажды, как министр рассказывает группе журналистов какой-то старенький анекдот, воскликнул: «Громыко — рассказывает анекдот? Вот это анекдот!»
Однако в деловом общении эти человеческие слабости А. А. Громыко, безусловно, компенсировались остротой ума и глубоким знанием дела, внушавшими уважение.
