Мистер Хантер, как его называли только при встречах, а за глаза − лишь его собратья по храму Света озаряющего, где он был попечителем воскресной школы, он же Скряга или Нимрод, как его называли промеж себя рабочие, которых он тиранил, был старшим десятником, или «управляющим», фирмой, визитную карточку которой мы предъявляем читателю.
«РАШТОН И К°.
Магсборо
Подряды на строительные, отделочные и ремонтные работы, а также работы, связанные с погребением усопших.
Составление смет на капитальный ремонт зданий. Первоклассная работа по умеренным ценам».
Были еще младшие десятники, или «надувалы», но Хантер был десятником с большой буквы…
[Читать далее]Вышеописанный субъект работал на Раштона − никакого К° отродясь никто не видывал − уже пятнадцать лет. Иными словами, с того самого момента, когда Раштон основал фирму. Раштон сразу сообразил, что ему нужно подыскать помощника, который взял бы на себя всю тяжелую и неприятную работу, так чтобы сам он смог уделять свое время более приятным и более прибыльным занятиям. Раштон предложил Хантеру постоянную должность десятника с окладом два фунта в неделю и два с половиной процента с дохода. Хантер работал в ту пору по найму и собирался открыть собственное дело. Но предложение Раштона показалось ему заманчивым, и, не долго размышляя, он согласился, оставив мысль о собственном деле, и отдался новой работе целиком. Когда нужно было составить смету, Хантер определял объем работ и тщательно высчитывал их стоимость. А затем, когда условия фирмы принимались заказчиком, именно он руководил всеми работами и старательно выискивал возможности для обмана. Он выписывал глину вместо строительного раствора, а строительный раствор − вместо цемента, цинковые листы там, где были записаны свинцовые, масляную краску вместо лака, делал трехслойную окраску, когда было уплачено за пять слоев. Жульничество было своего рода манией этого человека. Он уже не мог без сожаления смотреть, когда что-либо делалось как следует. Даже в тех случаях, когда хорошо выполненная работа могла принести экономию, он по привычке пытался сплутовать. И если ему удавалось кого-нибудь надуть, он чувствовал себя на вершине блаженства. Если за работой наблюдал архитектор, Скряга или подкупал, или обманывал его. Иногда это ему удавалось, иногда − нет, но он, во всяком случае, пытался. Он следил за рабочими, запугивал их, подгонял, и все время его хищное око выискивало, чем бы еще их нагрузить. Его длинный красный нос вынюхивал во всех конторах всех городских маклеров, какие дома недавно проданы или сдаются внаем, и, побеседовав с новыми владельцами, Хантеру часто удавалось получить заказы на ремонтные работы или какие-либо переделки. Он вступал в сговор с прислугой и сиделками. За небольшое вознаграждение эти женщины извещали его, когда какой-нибудь несчастный страдалец отправлялся в мир иной, и тут же рекомендовали убитым горем родственникам обратиться к фирме «Раштон и К°». Такими методами Скряга часто ухитрялся, предварительно наведя справки о финансовом положении семьи покойного, пролезть в дом усопшего, вынюхивая, не может ли что-либо и здесь послужить интересам «Раштона и К°», и отработать таким образом свои жалкие два с половиной процента.
Скряга работал как каторжный, подгонял, интриговал, обманывал. Его стараниями жалованье рабочим было урезано до предела, а их дети были плохо одеты, плохо обуты, плохо питались и начинали работать с малых лет, потому что отцы не были в силах прокормить семью.
Пятнадцать лет!
Теперь Хантер понимал, что сделка с Раштоном была значительно выгоднее Раштону, чем ему. Во-первых, Раштон купил того, кто мог бы стать для него опасным конкурентом. Теперь, через пятнадцать лет, дело, созданное энергией Хантера, его неутомимостью и беспредельной хитростью, принадлежало «Раштону и К°». Хантер же в этой компании был всего-навсего служащим, которого можно было уволить в любую минуту, как простого рабочего. Разница заключалась лишь в том, что его полагалось предупредить за неделю, а рабочего − за час. Да еще обеспечен он был лучше, чем тогда, когда он начинал работать на фирму.
Пятнадцать лет!
Теперь-то Хантер понимал, что его просто-напросто использовали, но он понимал также, что отступать уже поздно. Ему не удалось скопить достаточно денег, чтобы успешно начать собственное дело, даже если бы у него хватило сил все начать сначала. А вот если бы Раштон уволил его теперь, Хантер был бы уже слишком стар, чтобы опять работать по найму. Кроме того, в своем стремлении услужить «Раштону и К°» и получить комиссионные он часто совершал поступки, вызывавшие такую ненависть конкурирующих фирм, что весьма сомнительно, чтобы ему дали хоть какую-нибудь работу. А если бы даже и дали, Скряга холодел при мысли, что ему пришлось бы стать на одну доску с рабочими, которых он запугивал и унижал. По этой причине Хантер в такой же степени боялся Раштона, в какой рабочие боялись его.
Скряга давил на рабочих, постоянно угрожая им увольнением, а их женам и детям − голодом. За его спиной стоял Раштон. Все время запугивая Скрягу, Раштон вынуждал его тратить еще больше энергии и усилий для успешного выполнения благородной задачи − дать возможность главе фирмы приумножить свои доходы.
…
Всю жизнь одно и то же: тяжелая работа в унизительных условиях. А единственным результатом этой работы являлось то, что он не голодал.
Будущее, насколько он понимал, было столь же безнадежным, как и прошлое, даже хуже, ведь настанет же день, если он к тому времени не умрет, когда он не в состоянии будет работать.
Он подумал о своем сынишке. Неужели и он превратится в раба, всю жизнь будет занят каторжным трудом?
Уж лучше бы он умер!
Думая о будущем своего ребенка, Оуэн чувствовал, как вскипает в нем ненависть к товарищам.
Это они − его враги. Ведь они не только спокойно, как домашний скот, относятся ко всему, что их окружает, нет, они еще к тому же защищают существующие порядки, высмеивают и отвергают любое предложение их изменить.
Это они − истинные угнетатели, те, кто говорит о себе: «Разве мы люди», кто, прожив всю жизнь в бедности и страданиях, считает, что все пережитое ими смогут пережить и дети, которых они произвели на свет.
Оуэн ненавидит их и презирает, потому что они примирились с тем, что их дети обречены на нищету и тяжкий труд, и сознательно отказываются шевельнуть пальцем, чтобы создать для своих детей лучшие условия жизни, чем те, в которых они находятся сами.
Оттого, что им безразлична судьба их детей, Оуэн не может создать нормальные условия жизни и для своего ребенка. Их апатия, их нежелание действовать мешают установить справедливую общественную систему, при которой те, кто создает своим трудом материальные блага, получали бы за это должное вознаграждение и уважение. А они вместо того, чтобы добиваться этого, унижаются, ползают перед своими угнетателями на коленях и заставляют своих детей делать то же самое. Да, это они − истинные виновники существования нынешней системы.
Оуэн горько усмехнулся. До чего же она нелепа, эта система! На работающих людей смотрят с презрением, их всячески унижают. Почти все, что они производят, отбирают у них. А плодами их труда пользуются люди, которые ничего не делают. Рабочие же гнут спины и раболепствуют перед теми, кто отнял у них плоды их труда, и по-детски благодарны им за то, что они уделяют им хоть что-то.
Стоит ли возмущаться тем, что богачи их презирают и топчут ногами. Они заслуживают презрения. Их и надо топтать. Они свыклись со своим положением и даже им гордятся.
…
Он торопливо шел по улице и вдруг заметил на крыльце пустующего дома какой-то небольшой темный предмет. Он остановился, чтобы получше его рассмотреть, и обнаружил, что это маленький черный котенок. Крошечное создание подошло к нему, начало тереться о его ноги, жалобно мяукать и заглядывать в лицо. Оуэн наклонился и поднял котенка. Когда его рука прикоснулась к худенькому тельцу, он вздрогнул. Шерсть котенка промокла, и можно было пересчитать все бугорки на его позвоночнике. Когда он его погладил, бедный котенок принялся отчаянно мяукать.
Оуэн решил взять его домой для своего мальчика, поднял, сунул себе под пиджак, и маленький найденыш сразу замурлыкал.
Это происшествие направило его мысли в новое русло. Если действительно существует всеблагой бог − в это верят множество людей или считают, что верят, − как могло случиться, что это беспомощное создание, сотворенное богом, обречено на муки? Оно никому не причиняло вреда и невиновно, что родилось на свет. Может быть, всевышний не знает о страданиях тех, кого сотворил? Если так, то он не всезнающ. Или господу известны их беды, но он не в силах им помочь? Тогда он не всемогущ. Может быть, господь может, но не хочет сделать жизнь своих творений счастливой? Тогда он не добр. Нет, немыслимо верить в существование единого, вездесущего господа бога. Никто в это и не верит, во всяком случае, никто из тех, кто из каких-то там своих соображений прикидывается учениками и последователями Христа. Есть антихристы, которые ходят и поют псалмы, служат длинные молебны и восклицают: «О, господи, господи», но они никогда не следуют его заветам, их жизнь проходит в постоянных преднамеренных нарушениях его заповедей и учения. Нет надобности призывать в свидетели науку или ссылаться на видимые несоответствия, нелогичность, абсурдность и противоречия на страницах Библии, для того чтобы доказать, что в христианской религии нет истины. Достаточно посмотреть, как ведут себя служители церкви.
…
− Знаешь, мама, я в последнее время все думаю, − помолчав, сказал мальчик. − Папа делает большую ошибку: ему не надо ходить на работу. По-моему, если бы он не ходил на работу, мы не были бы такими бедными.
− Почти все, кто работает, более или менее бедны, мой милый. Но если бы наш папа не работал, мы были бы еще беднее, чем сейчас. Нам бы нечего было есть.
− Но папа говорит, что у тех, кто ничего не делает, есть все что угодно.
− Это правда. Большинство людей, которые ничего не делают, имеют всего вдоволь. Но как ты думаешь, откуда они это берут?
− Не знаю, − ответил Фрэнки, в недоумении покачав головой.
− Ведь если папа не захочет идти на работу, или останется без работы, или заболеет и не сможет ничего делать, у нас не будет денег, мы ничего купить не сможем. Как же мы тогда будем жить?
− Я не знаю, − повторил Фрэнки, задумчиво оглядывая комнату. − Стулья наши никто не купит, кровать продать нельзя, твой диван тоже, ты, правда, можешь отнести в ломбард мой бархатный костюмчик.
− Ну, даже если бы кто-нибудь и купил наши вещи, денег, которые мы за них получим, хватит ненадолго. А что мы будем делать потом?
− Наверно, жить без денег, как в тот раз, когда папа уехал в Лондон. Но как же достают деньги те люди, которые никогда не работают? − спросил Фрэнки.
− А по-разному, есть множество способов. Помнишь, когда папа уехал в Лондон, нам нечего было есть и мне пришлось продать кресло?
Фрэнки кивнул.
− Да, − сказал он, − помню. Ты написала записку, я отнес ее в лавку. Потом сюда пришел старик Дидлум и заплатил за кресло. А потом старик Дидлум прислал свой фургон и кресло увезли.
− А ты помнишь, сколько нам за него заплатили?
− Пять шиллингов, − без запинки ответил Фрэнки. Ему были хорошо известны подробности этой сделки, потому что он часто слышал, как родители ее обсуждали.
− А какая цена стояла на кресле, когда через некоторое время мы увидели его в витрине?
− Пятнадцать шиллингов.
− Вот это и есть один из способов получать деньги не работая.
Несколько минут Фрэнки молча перебирал игрушки. Наконец он сказал:
− А другие способы?
− Люди, у которых уже есть деньги, делают так. Они находят людей без денег и говорят: «Идите поработайте на нас». Потом люди с деньгами платят рабочим ровно столько, сколько нужно, чтобы те не умерли с голоду. Когда рабочие закончат свое дело, их отпускают, а так как у них по-прежнему нет денег, они вскоре начинают голодать. Тем временем люди с деньгами забирают все, что сделали рабочие, и продают, выручая намного больше тех денег, что заплатили рабочим. Это еще один способ добывать деньги, не занимаясь полезным трудом.
− Неужели нельзя стать богатым как-нибудь иначе?
− Человек не может разбогатеть, не обманывая других людей.
− А как же тогда наш учитель? Он ведь ничего не делает.
− А тебе не кажется, что это нужная, полезная и очень трудная работа − ежедневно вас учить? Не хотела бы я быть на его месте.
− Да, наверно, от его работы в самом деле есть польза, − задумчиво сказал Фрэнки, − и она, конечно, трудная. Я заметил, что иногда у него очень озабоченный вид, а иногда он страшно сердится, если ребята не слушают на уроках.
Малыш снова подошел к окну, приподнял жалюзи и выглянул на пустынную, омытую дождем улицу.
− А как же наш священник? − спросил мальчик, отойдя от окна.
Хотя Фрэнки не ходил ни в церковь, ни в воскресную школу, дневная школа, где он учился, относилась к церковному приходу, и священник время от времени к ним заглядывал.
− Ну, он один из тех, кто действительно живет, не принося никакой пользы, и среди бездельников − священник хуже всех.
Фрэнки взглянул на мать с недоумением − не потому, что он был высокого мнения о священниках. Внимательно прислушиваясь к разговорам родителей, он, естественно, усвоил, насколько это было доступно его детскому пониманию, их взгляды. Недоумевал же он потому, что в школе их учили глубоко почитать священника.
− Почему, мам? − спросил он.
− А вот поэтому, сынок. Ты же знаешь, все красивые вещи, которые есть у бездельников, созданы руками тех, кто работает, верно?
− Да.
− И знаешь, что те, кто работает, вынуждены питаться самой скверной пищей, носить самую скверную одежду и жить в самых скверных квартирах.
− Да, − подтвердил Фрэнки.
− А иногда им вообще нечего есть, и нечего на себя надеть, и даже жить негде.
− Да, − повторил ребенок.
− Ну так вот, священник уверяет бездельников, что им и не надо работать. На то воля божья, чтобы они себе присваивали все, что создано работающими; из того, что он говорит им, получается, будто бог сотворил бедняков для пользы богачей. А потом он идет к рабочим и говорит им, что бог повелел им трудиться в поте лица своего и отдавать плоды своих трудов тем, кто ничего не делает. Он говорит, что рабочие должны быть благодарны господу богу и бездельникам за то, что им дают скудную пищу, лохмотья и стоптанные башмаки. Они не смеют роптать, что им так плохо живется на этом свете. Им, мол, надо подождать, пока они умрут, и тогда господь вознаградит их: впустит в то место, которое именуется раем.
Фрэнки засмеялся.
− А что будет с бездельниками? − спросил он.
− Священник говорит, что если они уверуют во все, что он им внушает, и дадут ему часть денег, которые они получают, господь бог и их вознесет на небо.
− А разве это справедливо, мам? − с возмущением спросил Фрэнки.
− Несправедливо. Но ты ведь знаешь: все, что он говорит, − неправда и не может быть правдой.
− Почему, мам?
− О, причин достаточно. Прежде всего, священник сам ничему этому не верит, он только притворяется. Например, он делает вид, будто верит Библии. Но если почитать Библию, то узнаешь совсем другое: Иисус сказал, что бог − наш отец, а мы его дети, что все люди на земле − братья. Но священник объясняет, что, хотя бог и говорит «братья», он на самом деле должен был сказать «господа и слуги». И дальше: Иисус сказал, что его последователи не должны думать о завтрашнем дне, копить деньги, они должны бескорыстно помогать нуждающимся. Иисус говорил своим последователям, что они не должны думать о собственных нуждах, что бог даст им все необходимое, если только они будут выполнять его заветы. Но священник заявляет, что и это ерунда. А еще Иисус говорил, что если кто-нибудь причинит зло его последователям, те не должны отвечать на это зло. Надо прощать причиняющих зло и молить бога, чтобы и он простил их. Но священник говорит, что это тоже ерунда. Он говорит, что мир не сможет существовать, если все мы будем поступать, как учил Иисус. Священник говорит, что тех, кто нас оскорбил, надо сажать в тюрьму, а если они чужестранцы − брать в руки оружие и убивать, сжигать их жилища. Как видишь, священник не верует на самом деле и не делает того, чему учил Иисус, он только притворяется.
− Но зачем он притворяется и говорит такие вещи, мам?
− А затем, что сам он хочет жить, ничего не делая, мой милый.
− И люди не знают, что он только притворяется?
− Некоторые знают. Большинству бездельников известно, что в словах священника нет правды, но они тоже притворяются, что ему верят, и дают ему деньги, потому что им выгодно, когда он убеждает рабочих, что они должны трудиться, не роптать и не раздумывать о своей жизни.
− Ну, а рабочие? Они этому верят?
− Почти все верят, потому что, когда они были еще маленькими, вот такими, как ты, их матери учили их беспрекословно верить каждому слову священника. Они говорили, что господь создал их для блага бездельников. И в школе их учили тому же, а теперь, когда они выросли, они и в самом деле поверили всему этому, и ходят на работу, и отдают тем, кто не работает, почти все, а себе и своим детям оставляют жалкие крохи. Потому-то дети рабочих так плохо одеты и часто голодают.
…
Раштон был, как говорится, продувная бестия, и характер у него − самый подходящий для джентльмена, который стремится преуспеть в жизни. Иными словами, он вел себя как свинья − агрессивно и эгоистично.
Никто не вправе осуждать его за это, ибо при существующей системе человек не может не быть в какой-то мере эгоистом. Мы должны быть эгоистичными: этого от нас требует Система. Мы должны быть эгоистами, в противном случае мы будем голодать, ходить в лохмотьях и в конце концов подохнем в канаве. Чем эгоистичней человек, тем больших успехов он добивается в жизни. В борьбе за существование выживают только эгоисты и ловкачи, остальных свирепо растаптывают. В нашей жизни никого нельзя осуждать за эгоизм, это вопрос самосохранения − или ты бьешь, или тебя колотят. Виновата Система. А чего заслуживают те, кто стремится утвердить эту Систему на веки вечные, это уже другой вопрос.
…
− Вот говорят, господь все сотворил для разумной цели, − заметил Харлоу, возвращаясь к первоначальной теме, − хотелось бы мне знать, какая, черт побери, польза от клопов, блох и прочих тварей.
− Они сотворены для того, чтобы приучить людей к чистоте, − ответил Слайм.
− Занятно, да? − продолжал Харлоу, не обращая на Слайма внимания. − Говорят, что все болезни происходят от мелких-мелких насекомых. Если бы господь не изобрел микробов рака или чахотки, то не было бы ни рака, ни чахотки.
− Это одно из доказательств, что бога не существует, − сказал Оуэн. − Если верить тому, что вселенная и все живое придумано и сотворено богом, то получается, что бог сотворил всех этих болезнетворных микробов специально для того, чтобы мучить собственные творения.
− Ты мне сказки не рассказывай, − оборвал его Красс. − Над нами есть творец, приятель, и тебе следует об этом помнить.
− Если не бог создал мир, то откуда же взялся мир? − подхватил Слайм.
− Я знаю об этом не больше тебя, − ответил Оуэн. − То есть ничего не знаю. Единственная разница между нами в том, что ты считаешь, будто ты что-то знаешь. Ты считаешь, будто тебе известно, что бог сотворил вселенную, и сколько у него ушло на это времени, и почему он ее создал, и как долго она существует, и каков будет конец света. Ты воображаешь также, будто тебе известно, что мы будем жить после смерти, куда мы отправимся и что нас там ожидает. Ты смиренно полагаешь, что знаешь абсолютно все. А на самом деле ты знаешь об этом не больше других, то есть не знаешь ничего.
− Это только ты так считаешь, − возразил ему Слайм.
− Если бы мы учились, − продолжал Оуэн, − нам было бы кое-что известно о вселенной, о законах ее развития. Но мы ничего не знаем о ее происхождении.
− Я тоже так считаю, дружище, − заявил Филпот. − Все это какая-то чертовщина, больше ничего тут не скажешь.
− Я к умникам себя не причисляю, − заявил Слайм, − но душу человеческую спасает истина в сердце, а не в голове. Сердце говорит мне, что мои грехи идут от первородного греха, ничего мне понимать не нужно, я только знаю, что счастье и спокойствие снизошли на меня с тех пор, как я стал христианином.
− Славься, славься, аллилуйя! − закричал Банди, и почти все засмеялись.
− С христианством твоим все ясно, − усмехнулся Оуэн. − У тебя есть основания величать себя христианином, да? Что же касается счастья, которое на тебя снизошло, хотя ты ничего не понимаешь, клянусь честью, я тоже не в силах понять, как ты можешь быть счастливым, если веришь, что миллионы людей страдают в аду, и я не в силах понять также, как тебе не стыдно, что ты счастлив при подобных обстоятельствах.
