Под неустанным надзором Красса, Скряги и Раштона люди работали как каторжные. Никто ни на минуту не мог избегнуть слежки. Часто случалось, что человек работал, как ему казалось, в одиночестве, но стоило ему повернуть голову, он тут же обнаруживал у себя за спиной Хантера или Раштона. Стоило ему поднять глаза, как он замечал физиономию, подглядывавшую за ним из-за двери, через окно или с лестницы. Если работы шли на первом этаже или около окон верхних этажей, рабочие знали, что либо Раштон, либо Хантер прячется за деревьями возле дома и шпионит за ними.
Один водопроводчик чинил водосточный желоб, окаймлявший крышу. Жизнь этого человека была сплошной мукой: за каждым кустом ему чудились Хантер или Раштон. Этот водопроводчик пользовался двумя лестницами для работы. Благодаря этим лестницам Скряга изобрел новый способ шпионить за рабочими. Он уже знал, что, если входит в дом через дверь, ему никогда не удается поймать кого-либо на месте преступления. Скряга придумал следующий план: он забирался по одной из лестниц в окно верхнего этажа, а потом крался из комнаты в комнату. Но даже, пользуясь этим методом, он ни разу никого не поймал. Впрочем, какое это имело значение, если достигалась основная цель − люди боялись даже на секунду оторваться от работы.
В результате работы продвигались очень быстро. Рабочие ворчали, ругались, но, несмотря ни на что, из каждого выжималось все, что можно выжать. Красс, который почти ничего не делал сам, наблюдал за другими и понукал их. Красс был «ответственным за исполнение», он знал, что, если работа окажется для фирмы невыгодной, он лишится своего места. Зато если фирма получит все, на что рассчитывает, им, Крассом, будут довольны и он останется десятником на все время, пока фирма имеет заказы. Место сохранится за ним лишь в том случае, если фирме это принесет выгоду.
Что касается рабочих, каждый знал, что у него нет никакой возможности получить работу в другом месте. Десятки людей слонялись сейчас без работы. Кроме того, даже если бы и представился случай устроиться на другое место, условия труда рабочих во всех фирмах были более или менее одинаковы. Это знали все. И каждому было ясно, что, если он не будет отдавать работе все свои силы, Красс доложит о его медлительности начальству. Было известно также, что когда работа станет приближаться к концу, количество рабочих будет сокращено, причем рабочие, сделавшие больше других, будут оставлены, медлительные же уволены. Поэтому каждый изо всех сил старался попасть в число избранных и все лезли вон из кожи, осуждая в глубине души своих товарищей, поступавших таким же образом.
Все ругали Красса, но большинство рабочих были бы рады поменяться с ним местами, и, очутись кто-нибудь из них на его месте, он был бы вынужден вести себя точно так же, как Красс, иначе он потерял бы работу.
Все обзывали последними словами Хантера, но опять же большинство из них были бы рады поменяться и с ним местами, а оказавшись на его месте, они были бы вынуждены поступать точно так же, как он, иначе потеряли бы работу.
Все ненавидели и проклинали Раштона. И тем не менее на месте Раштона они бы пользовались точно такими же методами, иначе бы они обанкротились. Ибо единственная возможность успешно конкурировать с другими эксплуататорами − это самому стать эксплуататором. Поэтому, если вы поддерживаете существующую ныне систему, у вас нет оснований обвинять кого-либо из названных людей. Обвиняйте систему.
…система эта порождает эгоизм. Либо ты затаптываешь других, либо другие тебя затаптывают. Идиллия была бы возможной, если бы ни один человек на свете не был эгоистом, если бы каждый прежде думал о благополучии ближнего, а потом о собственном благополучии. Но поскольку таких неэгоистичных людей на земле очень немного, существующая система превратила землю в истинный ад. В нынешних условиях всем всего не хватает. И поэтому идет битва, которую «христиане» называют «борьбой за существование». В этой битве некоторым удается урвать больше, чем им нужно, некоторым ровно столько, сколько им требуется, некоторым очень мало, а некоторым и совсем ничего. Чем ты агрессивнее, хитрее, бесчувственнее и эгоистичнее, тем лучше тебе будет. И до тех пор, пока не прекратится эта «борьба за существование», мы не имеем права обвинять своих ближних в том, что вынуждены делать и сами. Обвиняйте систему.
Но именно этого-то и не хотели понять рабочие. Они обвиняли друг друга, они обвиняли Красса, Хантера и Раштона. Но Великая Система, жертвами которой они являлись, их устраивала. Им внушили с малолетства, что иначе быть не может и ничего лучше никто никогда не придумает. И все они верили в это по той причине, что никто из них ни разу не задумался: а нельзя ли жить иначе? Их устраивала существующая система. Если бы она их не устраивала, им захотелось бы ее изменить. Но они никогда не утруждали себя более или менее серьезным стремлением выяснить, есть ли какой-нибудь выход из положения. И хотя они понаслышке знали, что кто-то где-то предлагал другие формы управления обществом, они об этом не думали. Их не интересовало − применимы ли эти формы на практике, возможны ли они. Наоборот, они всегда были готовы грубо и насмешливо дать отпор тому, кто по глупости или из донкихотства стал бы объяснять им, как можно улучшить их жизнь. Они принимали и существующую систему точно так же, как чередование времен года. Они знали: есть весна, лето, осень и зима. А почему так получается, в чем причина чередования времен года, они не имеют ни малейшего понятия, этот вопрос их совершенно не волнует. Одно несомненно: никто из них в этих делах не разбирается. С раннего детства их учили не полагаться на собственный рассудок и предоставить решение всех дел на этом, − а заодно и на том − свете избранным мира сего. И в результате большинство из них были абсолютно неспособны мыслить о каком-либо отвлеченном предмете. А почти все избранные − то есть бездельники − упорно твердили, что существующая система очень хороша и изменить ее или улучшить невозможно. Вот почему Красс и его подчиненные, хотя сами ни в чем не разбирались толком, считали неоспоримым, непреложным фактом, что существующее положение непоколебимо. Они верили в это − им это внушили. Они поверили бы во что угодно, но при одном условии: если бы им велели в это верить избранные. Они считали: где уж нашему брату думать, будто мы умнее тех, кто более нас образован, так как располагают свободным временем, чтобы это образование получить.
…
Для сидения здесь приспособили длинную доску, укрепленную на двух стремянках, поставленных параллельно, футах в восьми друг от друга по правую сторону от камина. Рабочие сидели на опрокинутых ведрах и на ящиках от кухонного стола. Пол не метен, повсюду грязно, валяются куски штукатурки, клочки бумаги, обломки ржавых труб, комья глины, и среди всего этого − кипящее ведро чая и коллекция щербатых чашек, банок из-под варенья и сгущенного молока. Рабочие − кто в поношенной одежде, а кто и просто в лохмотьях. Они с аппетитом уплетают свой бедняцкий обед и обмениваются шутками.
Это было жалкое, удивительное и вместе с тем возмутительное зрелище. Жалкое − ибо большая часть жизни этих людей проходила в подобной обстановке; не надо забывать, что почти все свое время они проводили на работе. Когда будет готова «Пещера», они примутся за другую, точно такую же работу, если им посчастливится ее найти. Удивительное − ибо, хотя люди эти знали, что получали за свой труд несравненно меньше того, что необходимо для жизни, тем не менее они считали, что недостойны получать справедливую долю того, что сами же производили! И возмутительное − ибо, хотя они и знали, что их дети обречены на жизнь, полную унижений, тяжкого труда и нужды, они упорно отказывались изменить что-либо к лучшему. Большинство из них рассуждало так: то, что хорошо для нас, и для наших детей сгодится.
Казалось, к собственным детям они относятся с презрением, как к существам, пригодным только на то, чтобы прислуживать детям таких людей, как Раштон и Светер. Но нельзя забывать, что их самих учили относиться к себе с презрением, еще когда они были детьми. В так называемых «христианских» школах, которые они посещали, их учили, что они должны «знать свое место» и почтительно относиться к «избранным», а теперь они посылали своих детей слушать те же самые унизительные проповеди! Они очень старались ради этих «избранных» и детей этих «избранных» и очень мало заботились о собственных детях, друг о друге и о себе.
Потому-то они и ходили в лохмотьях, питались скверной пищей, обмениваясь грубыми шутками, пили отвратительный чай и были довольны! Была бы Работа, было бы что-нибудь поесть да чьи-нибудь обноски прикрыть тело − чего же больше! И они гордились этим. Восхищались. Сами пришли к выводу и убеждали других, что жизненные блага не предназначены для «таких, как они», и для их детей.
…
− Причина бедности − деньги, − сказал Оуэн.
− Докажи, − повторил Красс.
− Деньги − причина бедности оттого, что они являются средством, при помощи которого те, кто не хочет работать, отнимают у рабочих плоды их труда.
− Докажи, − повторил Красс.
Оуэн медленно свернул листок газеты, который читал, и спрятал его в карман.
− Хорошо, − ответил он. − Я раскрою вам секрет Грандиозного Денежного Трюка.
Оуэн достал из своей обеденной корзинки два куска хлеба, потом, сообразив, что этого мало, спросил, у кого еще остался от обеда хлеб. Ему дали несколько кусков, он сложил их в кучку на чистом листе бумаги и, взяв у Истона, Харлоу и Филпота складные ножи, которыми они пользовались за обедом, начал так:
− Допустим, что эти куски представляют собой природные богатства на потребу человечеству. Их создали не люди, а великий творец − Природа, чтобы существовало живое, они необходимы нам так же, как воздух и солнечный свет…
− Предположим, − продолжал Оуэн, − что я капиталист, или лучше так: я представляю класс землевладельцев и капиталистов. Это значит, все природные богатства, или назовем их «сырье», принадлежат мне. Сейчас не важно, каким образом я это все заполучил и имею ли я на это право. Важно только, что сырье, нужное для производства необходимых для жизни вещей, представляет собой собственность класса землевладельцев и капиталистов. Я этот класс, и все богатства принадлежат мне...
− А вы трое представляете рабочий класс, и у вас ничего нет. Что же касается меня, то, хотя мне принадлежит все это сырье, оно мне не нужно. Единственное, в чем я нуждаюсь, − вещи, которые с помощью труда можно получить из сырья. Но мне лень работать, и я изобрел Денежный Трюк, чтобы заставить вас работать на меня. Впрочем, прежде всего я должен объяснить, что, кроме сырья, у меня есть кое-что еще. Пусть эти три ножа будут орудиями производства: фабрики, станки, железная дорога и тому подобное, без чего нельзя производить нужные мне вещи. А эти три монетки, − он достал из кармана три монеты в полпенса − пусть будут капиталом.
− Но прежде чем продолжать, − перебил себя Оуэн, − я хочу напомнить вам, что я не просто капиталист. Я представляю собой весь Класс капиталистов. А вы не просто трое рабочих, вы − весь Рабочий класс…
Оуэн разрезал один кусок хлеба на маленькие кубики.
− Вот вещи, которые с помощью машин Труд создал из сырья. Пусть три таких кусочка − продукция рабочего за неделю. Предположим, недельная выработка составляет один фунт стерлингов, а каждый из этих полупенсов-соверен. Фокус удался бы несравненно лучше, если бы у нас были настоящие соверены, но я забыл захватить их с собой.
− Я бы тебе дал взаймы, − с сожалением заметил Филпот, − да оставил кошелек на рояле.
По странному совпадению, и у остальных не оказалось при себе золота. Потому решено было заменить его полупенсами.
− А теперь приступим к фокусу...
− Стой-ка, стой, − взволнованно перебил его Филпот, − может, нам поставить кого у ворот на случай, если сюда сунется легавый. Никому не хочется, чтобы нас застукали, сам понимаешь.
− Это совсем не обязательно, − ответил Оуэн. − Есть только один страж порядка, который мог бы нам помешать играть в эту игру. Это социализм.
− А ну его, социализм, − раздраженно сказал Красс. − Ты про трюк этот заканчивай давай.
Оуэн обратился к Рабочему классу, представленному Филпотом, Харлоу и Истоном.
− Вы говорите, вам нужна работа, и так как я − Класс добросердечных капиталистов, то я готов вложить свои деньги в различные отрасли промышленности, чтобы вдоволь обеспечить вас работой. Каждому из вас я буду платить один фунт в неделю, а недельная выработка каждого − три таких кубика. За эту работу все вы получите деньги. Деньги − это ваша собственность, и вы можете делать с ними все, что вам угодно, продукция же перейдет ко мне, и я буду распоряжаться ею по своему усмотрению. Пусть каждый из вас пользуется одной из этих машин. Когда вы выполните недельную норму, то получите деньги.
Рабочий класс, как было условлено, принялся за работу, а Класс капиталистов сидел и наблюдал за ними. Как только они кончили работу, они отдали Оуэну девять маленьких кубиков, которые он сложил около себя на листке бумаги, и выплатил им жалованье.
− Пусть эти кубики представляют собой товары первой необходимости. Вы не можете жить без некоторых из них, но поскольку все они принадлежат мне, вам придется покупать их у меня. Моя цена за каждый кубик − один фунт.
И вот поскольку Рабочий класс нуждался в жизненно важных предметах и поскольку рабочие не могли есть, пить и надевать на себя бесполезные деньги, они вынуждены были согласиться на условия, поставленные добрым Капиталистом: каждый из них делает покупки и сразу потребляет третью часть того, что было создано их трудом. Класс капиталистов тоже поглотил два кубика, и в результате за неделю добряк капиталист захватил на два фунта товаров, произведенных чужим трудом. Учитывая рыночную цену кубика − фунт за штуку − капиталист увеличил свой капитал более чем вдвое, по-прежнему имел три фунта деньгами плюс на четыре фунта товаров. Что же касается рабочего класса − Филпота, Харлоу и Истона, каждый из них приобрел необходимых ему продуктов на один фунт из своей заработной платы и снова оказался в том же положении, в котором был, когда приступил к работе-то есть не имея ничего.
Этот процесс повторился несколько раз: за каждую недельную выработку рабочим выплачивали заработную плату. Они работали и тратили все, что зарабатывали. Добряк капиталист получал в два раза больше, чем каждый из них, и его состояние все время увеличивалось. Вскоре − оценивая маленькие кубики по их рыночной цене − фунт за штуку, − у капиталиста скопилось сто фунтов, у рабочих же было столько же, сколько тогда, когда они начинали работу, которую так стремились заполучить.
Вскоре публика начала смеяться. Их веселье увеличилось, когда Добросердечный капиталист, продав каждому рабочему по фунту за штуку необходимых для жизни товаров, внезапно отобрал у них инструменты − Орудия Производства − ножи и объявил, что вынужден так сделать из-за Перепроизводства. Все его склады забиты до отказа товарами первой необходимости, поэтому он решил закрыть заводы.
− Ну, а мы, черт побери, что теперь будем делать? − возмутился Филпот.
− Это меня не касается, − ответил Добросердечный капиталист, − я платил вам заработную плату и в течение длительного времени предоставлял вам Много Работы. А сейчас у меня нет для вас работы. Зайдите через несколько месяцев, я посмотрю, что я смогу для вас сделать.
− Ну, а продукты питания? − не унимался Харлоу. − Нам ведь надо что-то есть.
− Разумеется, надо, − любезно ответил капиталистам я буду очень рад вам что-нибудь продать.
− Да ведь нет у нас этих чертовых денег!
− Уж не думаете ли вы, что я стану отдавать вам все бесплатно? Вы-то сами не бесплатно работали на меня. Я платил вам за работу деньгами, и вам бы следовало что-нибудь скопить: вы должны быть бережливыми, как я. Смотрите, чего я достиг бережливостью!
Безработные в недоумении глядели друг на друга, зрители же только хохотали, и тогда трое безработных начали бранить Добросердечного капиталиста, требуя, чтоб он дал им необходимые для жизни продукты, которыми завалены его склады, или чтобы он снова им разрешил работать и производить то, что им необходимо. Они даже угрожали, что возьмут это необходимое силой, если их требования не будут удовлетворены. Но Добросердечный капиталист призвал их воздержаться от насилия, потолковал с ними о честности и сказал, что если они не будут вести себя пристойно, с ними расправится полиция, а в случае необходимости он призовет на помощь воинские части и их перестреляют как собак. Ему уже пришлось прибегнуть к этой мере в Фэзерстоуне и Белфасте.
− Конечно, − продолжал Добросердечный капиталист, − если бы не конкуренция с другими странами, я бы мог продать созданную вами продукцию и тогда снова предоставил бы вам Много Работы, но пока я ее не продам или сам не использую, вам придется побыть безработными.
− Веселенькое дельце, черт побери, − сказал Харлоу.
− Тут, по-моему, одно только можно сделать, − мрачно изрек Филпот, − устроить демонстрацию безработных.
− Это идея, − подхватил Харлоу, и все трое принялись ходить по комнате, распевая:
Без работы сидеть невтерпеж!..
Когда они маршировали, зрители потешались над ними и выкрикивали оскорбления. Красс заявил, что каждому, мол, видно, какие все они лентяи и пьянчуги, за всю свою жизнь ни одного дня не поработали толком, да никогда и не стремились к этому.
− Знаете, мы так ничего не добьемся. Давайте обратимся к их христианским чувствам, − сказал Филпот.
− Верно, − согласился Харлоу. − Ну, что нам выдать?
− Есть! − крикнул Филпот после минутного раздумья. − «Пускай не гаснет лампадка». Эта штука непременно заставит их раскошелиться.
И трое безработных вновь возобновили свое хождение по комнате. Они заунывно пели, подражая заунывной манере уличных певцов…
− Добрые друзья мои, − сказал Филпот, протягивая кепку и обращаясь к собравшимся, − мы честные английские рабочие, но вот уже двадцать лет сидим без работы из-за иностранцев и перепроизводства. Мы пришли сюда не потому, что отлыниваем от работы, а потому, что не можем ее найти. Если бы не иностранная конкуренция, добрые английские капиталисты давно уж продали бы свои товары и предоставили бы нам Обилие Работы. Тогда, уверяю вас, мы бы очень старались и до конца жизни не жалели бы сил, увеличивая доходы наших хозяев. Мы очень хотим работать, единственное, что нам нужно, − это Обилие Работы. Но так как мы не можем ее получить, то вынуждены прийти сюда и просить вас дать нам несколько монеток на корку хлеба и ночлег.
Когда Филпот протянул кепку за подаянием, некоторые порывались в нее плюнуть, но более милосердные опустили туда кусочки шлака или глины, поднятые с пола, а Добросердечный капиталист был так тронут их бедностью, что дал им один соверен из тех, что лежали у него в кармане, но так как им от этой монеты не было никакой практической пользы, они тут же вернули ее ему в обмен на крошечный кубик, необходимый им для жизни. Этот кубик они разделили и с жадностью уничтожили. А когда они поели, они собрались вокруг филантропа и запели: «Ведь он хороший парень», а потом Харлоу сказал, что они просят его выставить свою кандидатуру на выборах в Парламент.
На следующее утро, в субботу, никто не шутил, никто не пел. Все работали в полной тишине, и только изредка обменивались несколькими словами. Страх грядущей расправы навис над домом. Даже те, кто знал, что их пощадят и продержат до окончания работ, были угнетены. И не столько из сочувствия к обреченным, сколько от сознания, что такая же судьба вскоре ожидает их самих.
Что касается рабочих, каждый знал, что у него нет никакой возможности получить работу в другом месте. Десятки людей слонялись сейчас без работы. Кроме того, даже если бы и представился случай устроиться на другое место, условия труда рабочих во всех фирмах были более или менее одинаковы. Это знали все. И каждому было ясно, что, если он не будет отдавать работе все свои силы, Красс доложит о его медлительности начальству. Было известно также, что когда работа станет приближаться к концу, количество рабочих будет сокращено, причем рабочие, сделавшие больше других, будут оставлены, медлительные же уволены. Поэтому каждый изо всех сил старался попасть в число избранных и все лезли вон из кожи, осуждая в глубине души своих товарищей, поступавших таким же образом.
Все ругали Красса, но большинство рабочих были бы рады поменяться с ним местами, и, очутись кто-нибудь из них на его месте, он был бы вынужден вести себя точно так же, как Красс, иначе он потерял бы работу.
Все обзывали последними словами Хантера, но опять же большинство из них были бы рады поменяться и с ним местами, а оказавшись на его месте, они были бы вынуждены поступать точно так же, как он, иначе потеряли бы работу.
Все ненавидели и проклинали Раштона. И тем не менее на месте Раштона они бы пользовались точно такими же методами, иначе бы они обанкротились. Ибо единственная возможность успешно конкурировать с другими эксплуататорами − это самому стать эксплуататором. Поэтому, если вы поддерживаете существующую ныне систему, у вас нет оснований обвинять кого-либо из названных людей. Обвиняйте систему.
…система эта порождает эгоизм. Либо ты затаптываешь других, либо другие тебя затаптывают. Идиллия была бы возможной, если бы ни один человек на свете не был эгоистом, если бы каждый прежде думал о благополучии ближнего, а потом о собственном благополучии. Но поскольку таких неэгоистичных людей на земле очень немного, существующая система превратила землю в истинный ад. В нынешних условиях всем всего не хватает. И поэтому идет битва, которую «христиане» называют «борьбой за существование». В этой битве некоторым удается урвать больше, чем им нужно, некоторым ровно столько, сколько им требуется, некоторым очень мало, а некоторым и совсем ничего. Чем ты агрессивнее, хитрее, бесчувственнее и эгоистичнее, тем лучше тебе будет. И до тех пор, пока не прекратится эта «борьба за существование», мы не имеем права обвинять своих ближних в том, что вынуждены делать и сами. Обвиняйте систему.
Но именно этого-то и не хотели понять рабочие. Они обвиняли друг друга, они обвиняли Красса, Хантера и Раштона. Но Великая Система, жертвами которой они являлись, их устраивала. Им внушили с малолетства, что иначе быть не может и ничего лучше никто никогда не придумает. И все они верили в это по той причине, что никто из них ни разу не задумался: а нельзя ли жить иначе? Их устраивала существующая система. Если бы она их не устраивала, им захотелось бы ее изменить. Но они никогда не утруждали себя более или менее серьезным стремлением выяснить, есть ли какой-нибудь выход из положения. И хотя они понаслышке знали, что кто-то где-то предлагал другие формы управления обществом, они об этом не думали. Их не интересовало − применимы ли эти формы на практике, возможны ли они. Наоборот, они всегда были готовы грубо и насмешливо дать отпор тому, кто по глупости или из донкихотства стал бы объяснять им, как можно улучшить их жизнь. Они принимали и существующую систему точно так же, как чередование времен года. Они знали: есть весна, лето, осень и зима. А почему так получается, в чем причина чередования времен года, они не имеют ни малейшего понятия, этот вопрос их совершенно не волнует. Одно несомненно: никто из них в этих делах не разбирается. С раннего детства их учили не полагаться на собственный рассудок и предоставить решение всех дел на этом, − а заодно и на том − свете избранным мира сего. И в результате большинство из них были абсолютно неспособны мыслить о каком-либо отвлеченном предмете. А почти все избранные − то есть бездельники − упорно твердили, что существующая система очень хороша и изменить ее или улучшить невозможно. Вот почему Красс и его подчиненные, хотя сами ни в чем не разбирались толком, считали неоспоримым, непреложным фактом, что существующее положение непоколебимо. Они верили в это − им это внушили. Они поверили бы во что угодно, но при одном условии: если бы им велели в это верить избранные. Они считали: где уж нашему брату думать, будто мы умнее тех, кто более нас образован, так как располагают свободным временем, чтобы это образование получить.
…
Для сидения здесь приспособили длинную доску, укрепленную на двух стремянках, поставленных параллельно, футах в восьми друг от друга по правую сторону от камина. Рабочие сидели на опрокинутых ведрах и на ящиках от кухонного стола. Пол не метен, повсюду грязно, валяются куски штукатурки, клочки бумаги, обломки ржавых труб, комья глины, и среди всего этого − кипящее ведро чая и коллекция щербатых чашек, банок из-под варенья и сгущенного молока. Рабочие − кто в поношенной одежде, а кто и просто в лохмотьях. Они с аппетитом уплетают свой бедняцкий обед и обмениваются шутками.
Это было жалкое, удивительное и вместе с тем возмутительное зрелище. Жалкое − ибо большая часть жизни этих людей проходила в подобной обстановке; не надо забывать, что почти все свое время они проводили на работе. Когда будет готова «Пещера», они примутся за другую, точно такую же работу, если им посчастливится ее найти. Удивительное − ибо, хотя люди эти знали, что получали за свой труд несравненно меньше того, что необходимо для жизни, тем не менее они считали, что недостойны получать справедливую долю того, что сами же производили! И возмутительное − ибо, хотя они и знали, что их дети обречены на жизнь, полную унижений, тяжкого труда и нужды, они упорно отказывались изменить что-либо к лучшему. Большинство из них рассуждало так: то, что хорошо для нас, и для наших детей сгодится.
Казалось, к собственным детям они относятся с презрением, как к существам, пригодным только на то, чтобы прислуживать детям таких людей, как Раштон и Светер. Но нельзя забывать, что их самих учили относиться к себе с презрением, еще когда они были детьми. В так называемых «христианских» школах, которые они посещали, их учили, что они должны «знать свое место» и почтительно относиться к «избранным», а теперь они посылали своих детей слушать те же самые унизительные проповеди! Они очень старались ради этих «избранных» и детей этих «избранных» и очень мало заботились о собственных детях, друг о друге и о себе.
Потому-то они и ходили в лохмотьях, питались скверной пищей, обмениваясь грубыми шутками, пили отвратительный чай и были довольны! Была бы Работа, было бы что-нибудь поесть да чьи-нибудь обноски прикрыть тело − чего же больше! И они гордились этим. Восхищались. Сами пришли к выводу и убеждали других, что жизненные блага не предназначены для «таких, как они», и для их детей.
…
− Причина бедности − деньги, − сказал Оуэн.
− Докажи, − повторил Красс.
− Деньги − причина бедности оттого, что они являются средством, при помощи которого те, кто не хочет работать, отнимают у рабочих плоды их труда.
− Докажи, − повторил Красс.
Оуэн медленно свернул листок газеты, который читал, и спрятал его в карман.
− Хорошо, − ответил он. − Я раскрою вам секрет Грандиозного Денежного Трюка.
Оуэн достал из своей обеденной корзинки два куска хлеба, потом, сообразив, что этого мало, спросил, у кого еще остался от обеда хлеб. Ему дали несколько кусков, он сложил их в кучку на чистом листе бумаги и, взяв у Истона, Харлоу и Филпота складные ножи, которыми они пользовались за обедом, начал так:
− Допустим, что эти куски представляют собой природные богатства на потребу человечеству. Их создали не люди, а великий творец − Природа, чтобы существовало живое, они необходимы нам так же, как воздух и солнечный свет…
− Предположим, − продолжал Оуэн, − что я капиталист, или лучше так: я представляю класс землевладельцев и капиталистов. Это значит, все природные богатства, или назовем их «сырье», принадлежат мне. Сейчас не важно, каким образом я это все заполучил и имею ли я на это право. Важно только, что сырье, нужное для производства необходимых для жизни вещей, представляет собой собственность класса землевладельцев и капиталистов. Я этот класс, и все богатства принадлежат мне...
− А вы трое представляете рабочий класс, и у вас ничего нет. Что же касается меня, то, хотя мне принадлежит все это сырье, оно мне не нужно. Единственное, в чем я нуждаюсь, − вещи, которые с помощью труда можно получить из сырья. Но мне лень работать, и я изобрел Денежный Трюк, чтобы заставить вас работать на меня. Впрочем, прежде всего я должен объяснить, что, кроме сырья, у меня есть кое-что еще. Пусть эти три ножа будут орудиями производства: фабрики, станки, железная дорога и тому подобное, без чего нельзя производить нужные мне вещи. А эти три монетки, − он достал из кармана три монеты в полпенса − пусть будут капиталом.
− Но прежде чем продолжать, − перебил себя Оуэн, − я хочу напомнить вам, что я не просто капиталист. Я представляю собой весь Класс капиталистов. А вы не просто трое рабочих, вы − весь Рабочий класс…
Оуэн разрезал один кусок хлеба на маленькие кубики.
− Вот вещи, которые с помощью машин Труд создал из сырья. Пусть три таких кусочка − продукция рабочего за неделю. Предположим, недельная выработка составляет один фунт стерлингов, а каждый из этих полупенсов-соверен. Фокус удался бы несравненно лучше, если бы у нас были настоящие соверены, но я забыл захватить их с собой.
− Я бы тебе дал взаймы, − с сожалением заметил Филпот, − да оставил кошелек на рояле.
По странному совпадению, и у остальных не оказалось при себе золота. Потому решено было заменить его полупенсами.
− А теперь приступим к фокусу...
− Стой-ка, стой, − взволнованно перебил его Филпот, − может, нам поставить кого у ворот на случай, если сюда сунется легавый. Никому не хочется, чтобы нас застукали, сам понимаешь.
− Это совсем не обязательно, − ответил Оуэн. − Есть только один страж порядка, который мог бы нам помешать играть в эту игру. Это социализм.
− А ну его, социализм, − раздраженно сказал Красс. − Ты про трюк этот заканчивай давай.
Оуэн обратился к Рабочему классу, представленному Филпотом, Харлоу и Истоном.
− Вы говорите, вам нужна работа, и так как я − Класс добросердечных капиталистов, то я готов вложить свои деньги в различные отрасли промышленности, чтобы вдоволь обеспечить вас работой. Каждому из вас я буду платить один фунт в неделю, а недельная выработка каждого − три таких кубика. За эту работу все вы получите деньги. Деньги − это ваша собственность, и вы можете делать с ними все, что вам угодно, продукция же перейдет ко мне, и я буду распоряжаться ею по своему усмотрению. Пусть каждый из вас пользуется одной из этих машин. Когда вы выполните недельную норму, то получите деньги.
Рабочий класс, как было условлено, принялся за работу, а Класс капиталистов сидел и наблюдал за ними. Как только они кончили работу, они отдали Оуэну девять маленьких кубиков, которые он сложил около себя на листке бумаги, и выплатил им жалованье.
− Пусть эти кубики представляют собой товары первой необходимости. Вы не можете жить без некоторых из них, но поскольку все они принадлежат мне, вам придется покупать их у меня. Моя цена за каждый кубик − один фунт.
И вот поскольку Рабочий класс нуждался в жизненно важных предметах и поскольку рабочие не могли есть, пить и надевать на себя бесполезные деньги, они вынуждены были согласиться на условия, поставленные добрым Капиталистом: каждый из них делает покупки и сразу потребляет третью часть того, что было создано их трудом. Класс капиталистов тоже поглотил два кубика, и в результате за неделю добряк капиталист захватил на два фунта товаров, произведенных чужим трудом. Учитывая рыночную цену кубика − фунт за штуку − капиталист увеличил свой капитал более чем вдвое, по-прежнему имел три фунта деньгами плюс на четыре фунта товаров. Что же касается рабочего класса − Филпота, Харлоу и Истона, каждый из них приобрел необходимых ему продуктов на один фунт из своей заработной платы и снова оказался в том же положении, в котором был, когда приступил к работе-то есть не имея ничего.
Этот процесс повторился несколько раз: за каждую недельную выработку рабочим выплачивали заработную плату. Они работали и тратили все, что зарабатывали. Добряк капиталист получал в два раза больше, чем каждый из них, и его состояние все время увеличивалось. Вскоре − оценивая маленькие кубики по их рыночной цене − фунт за штуку, − у капиталиста скопилось сто фунтов, у рабочих же было столько же, сколько тогда, когда они начинали работу, которую так стремились заполучить.
Вскоре публика начала смеяться. Их веселье увеличилось, когда Добросердечный капиталист, продав каждому рабочему по фунту за штуку необходимых для жизни товаров, внезапно отобрал у них инструменты − Орудия Производства − ножи и объявил, что вынужден так сделать из-за Перепроизводства. Все его склады забиты до отказа товарами первой необходимости, поэтому он решил закрыть заводы.
− Ну, а мы, черт побери, что теперь будем делать? − возмутился Филпот.
− Это меня не касается, − ответил Добросердечный капиталист, − я платил вам заработную плату и в течение длительного времени предоставлял вам Много Работы. А сейчас у меня нет для вас работы. Зайдите через несколько месяцев, я посмотрю, что я смогу для вас сделать.
− Ну, а продукты питания? − не унимался Харлоу. − Нам ведь надо что-то есть.
− Разумеется, надо, − любезно ответил капиталистам я буду очень рад вам что-нибудь продать.
− Да ведь нет у нас этих чертовых денег!
− Уж не думаете ли вы, что я стану отдавать вам все бесплатно? Вы-то сами не бесплатно работали на меня. Я платил вам за работу деньгами, и вам бы следовало что-нибудь скопить: вы должны быть бережливыми, как я. Смотрите, чего я достиг бережливостью!
Безработные в недоумении глядели друг на друга, зрители же только хохотали, и тогда трое безработных начали бранить Добросердечного капиталиста, требуя, чтоб он дал им необходимые для жизни продукты, которыми завалены его склады, или чтобы он снова им разрешил работать и производить то, что им необходимо. Они даже угрожали, что возьмут это необходимое силой, если их требования не будут удовлетворены. Но Добросердечный капиталист призвал их воздержаться от насилия, потолковал с ними о честности и сказал, что если они не будут вести себя пристойно, с ними расправится полиция, а в случае необходимости он призовет на помощь воинские части и их перестреляют как собак. Ему уже пришлось прибегнуть к этой мере в Фэзерстоуне и Белфасте.
− Конечно, − продолжал Добросердечный капиталист, − если бы не конкуренция с другими странами, я бы мог продать созданную вами продукцию и тогда снова предоставил бы вам Много Работы, но пока я ее не продам или сам не использую, вам придется побыть безработными.
− Веселенькое дельце, черт побери, − сказал Харлоу.
− Тут, по-моему, одно только можно сделать, − мрачно изрек Филпот, − устроить демонстрацию безработных.
− Это идея, − подхватил Харлоу, и все трое принялись ходить по комнате, распевая:
Без работы сидеть невтерпеж!..
Когда они маршировали, зрители потешались над ними и выкрикивали оскорбления. Красс заявил, что каждому, мол, видно, какие все они лентяи и пьянчуги, за всю свою жизнь ни одного дня не поработали толком, да никогда и не стремились к этому.
− Знаете, мы так ничего не добьемся. Давайте обратимся к их христианским чувствам, − сказал Филпот.
− Верно, − согласился Харлоу. − Ну, что нам выдать?
− Есть! − крикнул Филпот после минутного раздумья. − «Пускай не гаснет лампадка». Эта штука непременно заставит их раскошелиться.
И трое безработных вновь возобновили свое хождение по комнате. Они заунывно пели, подражая заунывной манере уличных певцов…
− Добрые друзья мои, − сказал Филпот, протягивая кепку и обращаясь к собравшимся, − мы честные английские рабочие, но вот уже двадцать лет сидим без работы из-за иностранцев и перепроизводства. Мы пришли сюда не потому, что отлыниваем от работы, а потому, что не можем ее найти. Если бы не иностранная конкуренция, добрые английские капиталисты давно уж продали бы свои товары и предоставили бы нам Обилие Работы. Тогда, уверяю вас, мы бы очень старались и до конца жизни не жалели бы сил, увеличивая доходы наших хозяев. Мы очень хотим работать, единственное, что нам нужно, − это Обилие Работы. Но так как мы не можем ее получить, то вынуждены прийти сюда и просить вас дать нам несколько монеток на корку хлеба и ночлег.
Когда Филпот протянул кепку за подаянием, некоторые порывались в нее плюнуть, но более милосердные опустили туда кусочки шлака или глины, поднятые с пола, а Добросердечный капиталист был так тронут их бедностью, что дал им один соверен из тех, что лежали у него в кармане, но так как им от этой монеты не было никакой практической пользы, они тут же вернули ее ему в обмен на крошечный кубик, необходимый им для жизни. Этот кубик они разделили и с жадностью уничтожили. А когда они поели, они собрались вокруг филантропа и запели: «Ведь он хороший парень», а потом Харлоу сказал, что они просят его выставить свою кандидатуру на выборах в Парламент.
На следующее утро, в субботу, никто не шутил, никто не пел. Все работали в полной тишине, и только изредка обменивались несколькими словами. Страх грядущей расправы навис над домом. Даже те, кто знал, что их пощадят и продержат до окончания работ, были угнетены. И не столько из сочувствия к обреченным, сколько от сознания, что такая же судьба вскоре ожидает их самих.
