…большевики, видя, что эстонцы приостановили свое наступление, снова пытаются взять Псков... Вблизи города утром и вечером идет непрерывная артиллерийская канонада, а в самом городе бесчинствуют балаховцы.
Штурм большевиков удается отбить. Действуют главным образом эстонцы, но это не мешает органу г-на Иванова превозносить «батьку» до небес.
«Генералиссимус» Троцкий отдал приказ: не позже вечера покончить с Псковом.
Первоначально немногочисленная, выдвинувшаяся, изолированная кучка белых, казалось, была обречена на гибель.
Но великая волна, несущая освобождение и свободное устроение России, недаром поднялась в древнем Пскове.
Недаром на гребне волны этой гремит на всю северо-западную Россию легендарное имя народного героя «батьки» атамана Балаховича.
Недаром подлый и бессмысленный большевизм горьким искусом голодного похмелья изжит и отметается возрождающимся правосознанием народной массы…
Разгром под Псковом открывает дорогу к сердцу страны.
Народный герой сказал уже свое слово:
Партизаны, вперед! Дальше и дальше, по дороге на Москву!..
Читали псковичи эту буффонаду и только руками разводили. Какая там Москва, когда большевики были от города всего верстах в 3—4, а «батькина» сотня стояла у почтовой конторы в центре города, готовая ежесекундно «эвакуироваться». Спасла дело эстонская артиллерия и их бронепоезда.
[Читать далее]«Устроение» гражданской жизни шло тоже из рук вон плохо. С трудом удалось получить американский хлеб для населения. Между американцами и обывателями в роли дорогих комиссионеров начали, к удивлению обывателей, фигурировать эстонцы. «Мука прибыла пшеничная — пишет в № 3 «Нов. Россия», — правда, за очень дорогую цену: она получена в обмен за двойное по весу количество льна». На вырученные за муку от обывателей деньги или путем натурального обмена с крестьянами город должен был накапливать запасы льна по указанному расчету и сдавать его эстонцам. Операция для неподготовленного для этого городского аппарата явно непосильная, да и нравственно неприемлемая: расценка, установленная эстонцами, была раз в десять меньше английской, так что эстонцы за муку, отпущенную им в кредит американцами для населения Эстонии, получали колоссальные барыши. На полномочии, выданном эстонским министром торговли А. Яксоном псковскому льнопромышленному товариществу на право закупки льна для эстонского правительства в пределах псковского района, значится такая надпись самого Балаховича, датированная 17 июня 1919 г.
«Так как население в завоеванных мною у большевиков местностях, а равно и мои войска, находятся в критическом положении по снабжению их хлебом и продуктами, настоящим свидетельствую свою готовность оказать полное содействие псковскому льнопромышленному товариществу в меновой торговле продуктами на лен для эстонского правительства. Командующий войсками Псковского района полк. Булак-Балахович».
Эстонское правительство стремилось тогда скупить подешевле весь псковский лен, чтобы образовать для своего казначейства прочный валютный фонд. Весь лен шел на английские рынки и очень выгодно для эстонских финансов переплавлялся в фунты, черную же работу содействия этой операции у нас на месте, «с готовностью» взял на себя г. Балахович. Нетрудно себе представить, во что вылилось такое содействие «меновой торговле» в атмосфере воцарившегося при «батьке» террора и произвола. При поддержке Балаховича, несдерживаемые ничем в своих узко-эгоистических аппетитах, новые предприниматели стремились отнять у псковского населения буквально за гроши единственно-ценный и при том последний оставшийся у него продукт обмена. Эстонцы тогда переживали, да и теперь еще переживают, период стадии первоначального накопления ресурсов своей молодой государственности и потому с лихорадочной поспешностью стремились использовать все открывавшиеся к тому возможности.
…я уже писал о своеобразном вожделении эстонцев к обывательским телефонам. Телефоны эти, выражаясь терминологией того времени, так таки и были «усовдепены», но, кроме телефонов, им понравился, например, механический завод нашего купца Штейна. Они и к нему протянули свои руки. Штейн по национальности латыш, коренной наш обыватель и бывший гласный думы, в момент прихода Балаховича находился в Риге.
В моих материалах имеется такого рода «договор».
Так как эстонскими войсками был взят Псков, то с моей стороны препятствий не встречается к эвакуации «завода Штейн» в половинном размере в Эстляндию. На основании условий о военных добычах с представителем Эстонской республики в Пскове Штабс-капитаном (таким то)
29 мая 1919 г. Командующий Войсками Гдово-Псковского района
Полковник Булак-Балахович.
Не помню, удалось ли эстонцам воспользоваться хотя бы половиной завода Штейна, но в этом документе характерно все от начала до конца. Наедине с эстонцами Балахович, конечно, не мог нести того вздора об освобождении Пскова, которым наполняли русскую газету его барды для околпачивания легковерных, если они были; нет — тут он определенно признает, что Псков был взят эстонскими войсками, взят, как неприятельский город, имущество которого является добычей победителя. И такая трактовка положения города допускалась в освободительной гражданской войне!
/От себя: то есть белые, говоря об «освободительной гражданской войне», снова признают, что развязали войну они./
…
Июнь приближался к концу, а в городе и уезде не было и намека на правосудие. Свирепствовали во всю контрразведчик полк. Энгельгардт и комендант края подполковник Куражев. Нуждаясь в деньгах для армии, а еще больше для кутежей, представители местной власти начали печатать фальшивые деньги-керенки. Эти деньги офицеры стали спускать хозяевам ресторанов, в которых кутили, разным поставщикам, крестьянам по деревням. Керенки печатались в глубокой тайне; сначала в особой комнате в гостинице «Лондон», а позже чуть ли не в самой районной комендатуре. В преступную организацию входили все самые видные члены «батькиной ставки» — полковники Энгельгардт, Стоякин, Куражев, Якобс, а также инициатор этой затеи — «редактор» местной газеты и в тоже время помощник районного коменданта Афанасьев. Знал ли Иванов про всю эту махинацию — мне неизвестно; кажется, фабрика открылась уже после его исчезновения из Пскова.
Нелишним будет, однако, отметить, что идея такого предприятия, обставленная, разумеется, соображениями «блага белого дела», родилась первоначально в недрах штаба ген. Родзянко. Факт этот — сколь ни ароматна сама по себе такая идея, после заявления членов б. Политического Совещания при генерале Юдениче, является совершенно установленным. «Нужды на фронте и в тылу (пишут эти члены) никакого отлагательства не допускали. И насколько там положение было критическое, доказывает то, что из Северного Корпуса поступило к генералу Юденичу представление о разрешении печатать фальшивые керенки. Представление это было, конечно, отклонено». Предложение отклонили, а подготовленная для выполнения плана техническая организация, в лице инженера Тешнера, осталась; его то и «пленил» у себя в Пскове Балахович. Разобрав в чем дело, Тешнер вначале пытался бежать из Пскова, но его поймали и под конвоем солдат снова водворили в «псковскую экспедицию» заготовления фальшивых керенок.
Ни фальшивки, ни поборы с населения нисколько не улучшили материального положения солдат Балаховича. Они по-прежнему были плохо одеты, обуты, плохо накормлены. Наоборот, эстонские войска производили хорошее впечатление: все прекрасно экипированные, достаточно дисциплинированные, крепкие, здоровые ребята. Тяжко было смотреть на эту резкую разницу. Правда, справедливость требует сказать, что Балахович был повинен в плохом состоянии своих солдат только отчасти. Нужды армии во много превосходили суммы, собранные тем или иным путем с населения, но скверно было то, что даже собранные деньги не шли по своему назначению. Все вместе взятое в значительной мере подрывало боеспособность русских солдат; кроме того в последнее время стало чувствоваться, что у них вообще нет той действенной поддержки со стороны населения, которая была несомненно на первых порах, и которую имели эстонские солдаты у собственного населения, довольно деятельно поддерживавшего свою армию.
Желая внести в жизнь хотя какое-нибудь организующее начало, и, так сказать, дыханием общественности смягчить творящиеся безобразия — псковская интеллигенция пытается возобновить закрытую еще большевиками демократическую газету «Псковская Жизнь».
Этот орган существовал в Пскове ровно 10 лет и завоевал себе большие симпатии у населения. Особенностью «Псковской Жизни» было то, что она являлась подлинным детищем местной интеллигенции. В свое время денежный фонд газеты образовался из мелких паев местной интеллигенции, как-то врачей, учителей, адвокатов чиновников, причем в состав редакции на равных началах вошли кадеты, эсэры и эсдеки. Работа шла хорошо и дружно вплоть до открытия всероссийского учредительного собрания, когда небезызвестный матрос Панюшкин явился с своей большевистской сворой в редакцию и, грозя редактору винтовкой, учинил в помещении полный разгром, закрыв газету «за контрреволюционность».
Хотя Балахович с Ивановым, казалось бы, должны были действовать в обратном Панюшкину направлении, члены редакции «Пск. Жизни» так-таки и не дождались от них ответа на свое ходатайство об открытии газеты. Иванов явно боялся голоса здоровой общественной критики, справедливо полагая, что от него и Балаховича в действительности потребуют перейти от либеральных слов к делу. Вместо неприятной «Пск. Жизни» Балахович дал позже разрешение на открытие другой газеты «Возрождение», но того же типа, что и газета Иванова — «Нов. Рос. осв.». Эта вторая газета также стала замалчивать все безобразия «батькиного» режима и необыкновенно раздувать его мнимые доблести. Редактором газеты оказался помощник районного коменданта помянутый выше Афанасьев. Произведя крупную растрату казенных сумм отнюдь не на газетные надобности, он впоследствии скрылся.
Несмотря на установившуюся, таким образом, атмосферу полного и вынужденного молчания общественности, в частных разговорах Иванову нередко приходилось натыкаться на недоуменные вопросы по поводу заведенных им и Балаховичем полицейских порядков. Чаще всего, конечно, говорилось об упразднении органов общественного самоуправления. На это газета «Нов. Росс. осв.» устами Иванова обычно отвечала целым рядом софизмов. В переживаемый момент «клочкового» воссоздания России земское и городское самоуправление, рассчитанные на другое время, по мнению газеты, абсолютно непригодны. Нужны организации, совмещающие в себе функции правительственных учреждений и органов самоуправления и такой панацеей являлись пресловутые общественные гражданские управления (городские, уездные, волостные). Слово «общественные» тут следовало взять дважды, трижды в кавычки, потому что те учреждения, которыми облагодетельствовал нас г. Иванов, были сплошным подлогом общественности, т. к. в возникновении их псковичи вовсе не были повинны.
До сих пор я останавливался преимущественно на описании тех порядков, которые завели Балахович и Иванов в самом городе Пскове. В Псковском уезде режим был не лучше, с тою только разницей, что здесь царила некоторая политическая чересполосица.
Правеж «соловья-разбойника», как окрестили некоторые обыватели режим Балаховича во Пскове, в деревне по необходимости носил все черты спорадического воздействия власти. «Устроение» сельской жизни производилось наскоком, неряшливо, псевдо-либеральные потуги г-на Иванова часто проводились под аккомпанемент партизанской ругани, порки, и прочего пренебрежения к личности крестьянина. Одного здесь почти не было: казней. Главные мастера заплечного дела — Балахович и Энгельгардт — сидели в самом гор. Пскове и, по соображениям, надо полагать, техническим, все выхватываемые из деревни жертвы для казни свозились во Псков.
Для характеристики сложившихся к появлению Балаховича земельных отношений в Псковской губернии и воздействия на них органов поставленной им власти, позволю себе привести выдержки из ценной записки П. А. Богданова, бывш. министра земледелия в Северо-Западном правительстве, поданной им гражданской ликвидационной комиссии по делам этого правительства.
«Почти половина волостей псковского уезда пережила германскую оккупацию, и большевистские опыты не были проделаны в ней до конца, главным образом, потому, что, заняв Псков (после немцев) поздней осенью (ноябрь) 1918 г., большевики в течение зимы не могли достаточно широко развернуться. Однако, весна 1919 г. была использована ими в полной мере и к приходу белых явочным порядком проводимое «поравнение» заканчивалось. За зиму 1918—1919 г. имения были взяты на учет, зародились «совхозы» и «коммуны». Остальные волости и уезды Псковской губернии к этому времени прошли полностью режим «социалистического землеустройства.
В общем и целом картина земельных отношений к маю 1919 года во всей Северо-Западной области вырисовывалась следующим образом. Все без исключения земли, живой и мертвый сельско-хоз. инвентарь были в распоряжении крестьян и органов советской власти… Помещичье землевладение перестало существовать. Надо отметить, что часть помещиков и крупных земельных собственников сумела остаться в своих имениях в качестве чиновников советской власти или членов коммун, образовавшихся в имениях часто по инициативе тех же владельцев — помещиков, в надежде на грядущее лучшее будущее…
Выше мы говорили, что земля была в распоряжении крестьянина и органов советской власти. Но отсюда еще нельзя сделать вывода, что крестьянская тяга к земле была удовлетворена полностью или хотя в большей ее части. Отнюдь нет. Крестьянство после октября 1918 года получило одну возможность «поравнять» землю внутри своего надела…
Увеличение площади крестьянского землевладения за счет бывших частновладельческих земель имело место условно: а) за счет земель, перешедших в ведение органов советской власти, с которыми эти органы не сумели справиться; эти земли (обычно покосные, выгонные, реже пахотные) были переданы временно (чаще всего на одно лето) в руки крестьян, на началах того или иного вида аренды; б) за счет выхода из деревни малоземельных и безземельных во всевозможные земельные коллективы.
Так или иначе, пусть частью на бумаге, мужик получил землю…»
Отметив мимоходом, что первым актом Балаховича при первом его появлении во Пскове было упразднение возобновившей свою деятельность уездной земской управы, П. А. Богданов далее говорит о полном бессилии «гражданского общественного управления» в смысле налаживания им административного аппарата сельской жизни и о фактическом засильи военной власти.
«Фактическим хозяином области являлись гг. военные, начиная от «командующего вооруженными силами Псково-Гдовского района» Балаховича и кончая каким-нибудь местным волостным комендантом. Бессилие одних и засилье других, однако, не являлось результатом определенной политики Балаховича и его присных, проводимой в жизнь с тою яркостью и последовательностью, как, скажем, это имело место позже, в период «Хомутовщины»… Те или иные ответственные решения принимались наскоком. Все зависело от целого ряда случайностей и энергии местных работников. Как на пример, можно указать на такое явление: в то время, когда в волостях еще не было никакой организации, в Логозовской вол. Псковского уезда, явочным порядком восстановилось волостное земство, продолжавшее действовать и тогда, когда в других волостях создавались общественные управления…»
«Бессилие отразилось и на земельной политике общественного гражданского управления. Оно не могло провести в жизнь свои предположения, которые в общем и целом сводились к тому, чтобы по крайней мере на первое время сохранить в деревне существующие земельные отношения. Эта тенденция четко выявлена в постановлении общественного гражданского совета гор. Гдова и уезда».
Волостные организации общественного гражданского управления, не имея крепкого руководящего центра, созданные наспех, в обстановке гражданской войны, находившиеся всецело во власти волостных комендантов, естественно не сумели взять верный курс… а волостные коменданты, эти фактические хозяева положения, не успокоили мужика в том смысле, что земля за крестьянином и останется, что взыскивать за период революции никто не собирается и что интересы крестьянина для новой власти стоят на первом плане. Больше того, они усиливали путаницу земельных отношений и тем давали серьезную почву для мужицких опасений. Примеров тому много. Комендант Сидоровской волости Псковского уезда на волостном сходе (16—17 июня), довольно большом и оживленном, держал речь к населению. Первая ее часть общего характера была встречена весьма сочувственно. Вторая, касавшаяся земельных отношений, — резко враждебно. Говоря о том, какими землями мужики могут распоряжаться, он определенно заявил, что крестьяне могут распоряжаться только своей землей, прочие земли могут попасть в руки мужика только при условии аренды или покупки ее. В итоге ропот всего схода: «Опять помещика на шею нам посадите.» «Мы будет работать, а баре хлеб есть… Не бывать этому!» Комендант Логозовской волости за свой страх и риск приказал всем селениям, где были произведены переделы явочным порядком или на основании декретов советской власти, вновь произвести переделы и восстановить прежнее дореволюционное положение в земельных отношениях деревни.
Общая атмосфера, в которой производились те или иные экономические и административные перемены этого периода… была крайне удушлива для возрождения здорового народного самосознания. О «батькином» режиме крестьяне долго помнили.
«Мы ехали, — рассказывает по этому поводу корреспондент бывших «Русских Ведомостей» Л. Львов, — по району, оккупированному год тому назад знаменитым Булак-Балаховичем. Народная память осталась о нем нехорошая. Грабежи и, главное, виселицы навсегда, должно быть, погубили репутацию Балаховича среди крестьянского мира. За 40—50 верст от Пскова крестьяне с суровым неодобрением рассказывают о его казнях на псковских площадях и о его нечеловеческом пристрастии к повешениям. Практиковавшаяся им порка, когда крестьянин — отец и хозяин — принуждался ложиться под удары, глубоко затронуло сознание крестьянина и оскорбило его чувство человеческого достоинства».
Но вернемся опять в гор. Псков. К концу июня здесь запахло новым переворотом.
В то время, как казенные барды на страницах Ивановского органа «Нов. Россия Осв.», перейдя всякие границы базарного расхваливания «батьки», впали в своего рода религиозный экстаз и писали в № 10:
«Троцкие, Ленины, Апфельбаумы и пр. ненадолго сумели заглушить голос совести и разума русского народа…
Легендарный Народный Витязь, освободитель Северо-Западной России — Батька Атаман Булак-Балахович — поднял и лично ведет рати народные на освобождение белокаменной Москвы…
Уже раскрывается чуткая душа народа навстречу близкой великой радости.
Солнце свободы и обновления всходит над многострадальной Землей Русской.
Так хощет Бог.
Так повелевает народ.
Так приказывает излюбленный Вождь Народный.
Пойдем за ними…»
Г-н Иванов почувствовал определенно, что их дело совсем дрянь.
«В самом Пскове, — мотивирует свою меру генерал Родзянко — продолжал сидеть Иванов и происходили всевозможные безобразия; партизаны, больше всего личная сотня «батьки», грабили и насильничали; людей, обвиняемых в большевизме, вешали на улицах на фонарных столбах, в населении начался ропот. Чтобы заставить полковника Балаховича и его отряд исполнять мои приказания, я, переговорив с американцами, распорядился прекратить доставку продовольствия для вышеуказанного отряда».
При отсутствии хлеба управлять краем было бы, разумеется, совершенно невозможно, а потому, в предупреждение такого момента, Иванов, в согласии с Балаховичем, делает попытку к политической самостийности.
Снова созываются на собрание все чиновники города, и г. Иванов опять держит к ним длинную речь. На этот раз в итоге своей речи он предлагает собравшимся поднести «батьке» за все его подвиги от имени населения благодарственный адрес и определенно поддержать дуумвират Иванов-Балахович, предупреждая, что в противном случае произойдет смена демократического курса на черносотенный! Находящееся в Нарве главное русское командование, по заявлению Иванова, было определенно реакционное по своему составу и настроению.
Как ни изумительным по существу показалось обращение г. Иванова, привыкшее к покорности чиновничье стадо готово было сразу сдать позицию и поддержать начальство. Но, на беду Иванова, в числе приглашенных на собрание оказались двое — бывш. председатель городской думы (по должности заведующего городским продовольствием) и юрисконсульт города, которые взглянули на дело иначе. Боясь попасть из одной напасти в другую, они посоветовали собравшимся вовсе воздержаться от выявления своих политических симпатий, при чем так и сказали, что «городу опасно оказаться между Балаховичем и Штабом Северной Армии». Предложение Иванова провалилось.
Вскоре после описанного собрания по городу разнеслась весть, что из Нарвы пришел приказ ген. Родзянко об аресте Иванова за то, что он будто бы хотел учредить во Пскове «Псковскую республику».
Действительно, Балахович получил от Родзянко ряд телеграмм, одна другой категоричнее и резче:
«Только что получил вашу телеграмму № 29 от 8 июня. Сообщаю Вам еще раз, что я признан всеми союзниками единственным начальником русских войск, действующих на Северо-Западном фронте. Приказываю Вам немедленно арестовать Иванова, его брата и сотрудников, указанных подк. Куражеву, и прислать их в Ямбург. Вам лично надлежит немедленно приехать в Нарву для переговоров о дальнейших действиях. Еще раз повторяю что все продовольствия, деньги и амуниция получаются от союзников в большом количестве, проходят через меня. Требую точного исполнения моих приказов. О получении этой телеграммы телеграфируйте. Ваша телеграмма полна передержек».
«Генерал Родзянко просит немедленно ответить на следующие пункты. Первое — будете ли вы подчиняться корпусу, второе — что Иванов не будет во Пскове, третье — что инженер Тешнер покинет Псков, четвертое — что представители Пскова прибудут к нему. Жду ответа».
В ответ на телеграммы Балахович отвечал «слушаюсь», но на деле приказания не исполнял. Иванову была дана возможность сесть в бест в эстонском консульстве, а позже он вовсе исчез из города. Открыто разорвать с Родзянкой Балахович все же не решился.
В инциденте с арестом Иванова впервые для непосвященных вскрылась глухая борьба между Балаховичем и Родзянко. Выходило так, что первый зависел и подчинялся второму, как мелкие князьки хану в азиатских странах — то считался, то не считался с распоряжениями ген. Родзянко, в зависимости от состояния своих дел. В данном случае подвоз хлеба зависел от американцев, а американцы стали действовать в контакте с ген. Родзянко — значит, сейчас нужно уступить, и Балахович для видимости жертвует своим соратником — Г. Иванов на время (о, только на время!) уходит в тень. Причем и эту меру Балахович выполняет наполовину: «Приказания моего о выселении Иванова из Пскова, — говорит Родзянко в своей книге, — полк. Балахович не выполнил, намекая, что его в этом поддерживают эстонцы»…
Настраиваемые г-ном Ивановым местные эстонские командиры считали более выгодной для Эстонии псевдолиберальную политику Иванова, чем определенно реакционную генерала Родзянко.
