Грабежи были одной из язв всех белых армий. Наша армия тоже на избегла этого зла, с тою только разницей, что любители поживы здесь преимущественно «грабили награбленное», т. е. национализированное большевиками чужое добро, или обворовывали общественное и государственное имущество. Благодаря такой своеобразной системе, видимости массового грабежа не получалось; грабеж «награбленного» происходил, конечно, исключительно по городам. Деревнями войска в этот поход проходили быстро, брали самое необходимое и редко обижали крестьян. Несколько картин, которые я приведу дальше, покажут читателю, что грабеж производился отнюдь не для удовлетворения элементарных и вопиющих нужд армии, а просто по распущенности нравов и жажды крупной наживы со стороны отдельных военноначальников.
[Ознакомиться с картинами]«20 октября 1919 г. — рассказывал некто г. Смелков, член Павловской городской управы и впоследствии чиновник особой ревизионной комиссии ген. Ярославцева, — 3-я дивизия с.-з. армии, в составе Вятского, Волынского и Даниловского полков, заняла г. Павловск, петроградской губ. Нашлись люди, которые решили использовать приход белых с целью свести счеты со своими личными врагами, коих оговорили перед белыми, а те без долгих разговоров их перевешали. В числе казненных не было ни одного коммуниста... На следующее утро, по приходе белых, местное население решило организовать городское самоуправление. Таким образом возникла Павловская городская управа… (на долю рассказчика выпало заведывание полицией). Организовав наспех местную полицию, я послал часть полицейских собирать брошенные красными у станции Павловск 2-й винтовки и другие предметы военного снаряжения, а двух полицейских оставил в помещении управы для окарауливания нижнего этажа, где большевиками было сложено в 5 комнатах реквизированное имущество с социализированных дач. Имущество это, в виду огромной его ценности, решено было переписать, а затем, по мере возможности, возвратить владельцам. Там были самые разнообразные вещи из лучших особняков г. Павловска. Опечатав все входные двери в комнаты, где хранилось это имущество, своей именной печатью и поставив снаружи часовых с винтовками, я через несколько часов случайно заметил, что одна из входных дверей открыта настежь и в помещении хозяйничают офицер и солдаты. Со слов дежурного полицейского я узнал, что несколько возов с имуществом уже вывезено ими. На мои и г. Башлягера (другого члена управы) протесты и требование покинуть помещение офицер дерзко возразил нам, что он действует по предписанию штаба 3-ей дивизии и более знать никого не желает. По проверке по телефону слова этого офицера не подтвердились. Тогда я обратился к коменданту города, ротмистру Голощапову, который, пошептавшись с офицером, куда-то скрылся и ничем нам не помог. Пришлось обратиться за содействием к начальнику гарнизона г. Павловска ген. Дракке, который немедленно явился в управу, прекратил это самовольное расхищение имущества и удалил офицера с солдатами.
Всех вещей, вывезенных этими господами, установить нельзя, так как «они выносили вещи в ящиках и успели вывезти до моего прихода, по показанию полицейского, семь возов. Лично при мне они упаковывали в ящики шелковые портьеры, чайную и столовую посуду с вензелями Константина Константиновича, один из сервизов которой (на шесть дюжин) оказался разрозненным, так как глубокие тарелки и чашки для бульона остались не вывезенными. Сервиз этот впоследствии я лично видел на вечере в Даниловском полку, а прочую посуду, старинные скатерти и попоны с вензелями Императорской Охоты у начальника 3-ей дивизий ген. Ветренко, посуду и скатерти на квартире, а попону на его собственных (?!) лошадях. В январе 1920 г. жена моя была свидетельницей продажи Константиновского сервиза офицерами Даниловского полка, при чем продавался сервиз в розницу и по такой дешевой цене, что моментально весь оказался распроданным (дивные тарелки продавались по 10 марок штука)… Посланные мною для сбора военного снаряжения полицейские, совместно с железнодорожниками станции Павловск II-й, собрали с полей около 1600 винтовок и довольно крупное количество патронов... На неоднократные мои заявления начальнику штаба 3-ей дивизии подполковнику Кусакову забрать эти винтовки и патроны, я получал неизменный ответ, что у него нет ни людей, ни подвод. Так это оружие и осталось в Павловске… Характерно, что в окрестностях Павловска было реквизировано до 1000 подвод, на которых вывезено было разнообразное имущество, ничего общего не имеющее с военным снаряжением, как-то: стекла, клей, пилы, масляная краска, печные дверцы, дверные ручки, материя, мебель, столярный клей и многое другое… Большинство его (имущества) находилось в Даниловском полку и продавалось в Нарве. Из разговоров было видно, что из Павловска Даниловским отрядом было вывезено имущество, принадлежащее союзу кооперативов (станции Павловск II-й), но за достоверность этого не ручаюсь».
Особенно позорным пятном на отдельных чинов армии ложится грабеж гатчинского дворца.
«Кроме того, — читаем мы в совершенно секретном донесении начальнику контрразведывательного отделения от 2-го декабря 1919 года, — получены сообщения, что чинами штаба 1-го стрелкового корпуса из Гатчины было вывезено два или три вагона дворцового имущества, среди которого находится серебряная и иная дворцовая посуда с гербами и вензелями, а также другие ценные вещи. Имущество это разделено между В-ным, З-ным и А-вым, у которого, среди прочих вещей, находится золотой парчи халат. Некоторые из названных лиц спешно распродают доставшееся на их долю имущество, некоторые же хранят».
Хищения оказались очень крупные. Имущество долго после похода продавалось в Ревеле, сначала тайно, а потом, когда перешло к перекупщикам, совершенно явно, вплоть до публикации в местных газетах:
«Охотничья карета Александра II отделана слоновой костью, продается на Б. Розенкранцской, 16, узнать в магазине № I».
…
Отступление армии от Гатчины до эстонской границы произошло в две недели. Армия пятилась назад, недоумевая, не видя перед собой врага, голодная. Хозяйственная часть окончательно развалилась, а интендантский грабеж обратно-пропорционально рос, по мере приближения к Нарве. За отсутствием печеного хлеба, солдаты и строевые офицеры питались самодельными блинами, сготовленными у походных костров, а сала часто вовсе не получали, хотя интенданты стали выводить в ведомостях уже по 3 1/2 фунта в день на человека!
…отход совершался крайне беспорядочно.
«При отходе от Гатчины, войска, по словам ген. Ярославцева, не имея руководящих указаний, отходили в беспорядке. Начальники дивизий ездили к ген. Юденичу в Нарву за инструкциями, но ни он, ни начальник штаба ген. Вандам, ни его коллеги — Малявин и Прюссинг не знали на что решиться и отход обратился в бесцельное, стихийное отступление»…
Остальные войска отошли в глубокий тыл на территорию Эстонии и были там разоружены эстонцами».
В эстонской армии к этому времени действительно стало нарастать определенно враждебное отношение к нашей северо-западной армии…
Эстонский солдат начинает звереть и враждебно коситься на наших солдат, видя в них единственную причину продолжения войны с большевиками. При встрече с нашими частями эстонцы бранят их, «куррат» (по-эстонски — черт) слышится на каждом шагу. Перешедшие на эстонскую территорию русские части эстонцы без зазрения совести грабят, отнимая обозы, растаскивая снаряжение. Кое-где столкновения переходят во взаимную рукопашную.
Положение нашей армии двусмысленное и трагическое. В то время как часть ее на эстонской территории подвергается всяким мытарствам и издевательствам, другая — вместе с эстонцами отбивает атаки большевиков в обход Нарве. Наши солдаты начинают недоумевать: борьба бок-о-бок с эстонцами для них теряет всякий смысл. К чему, думается рядовому воину, помогать эстонцам, раз они так враждебно относятся к русской армии. Ведь было несколько случаев, когда припертые большевиками к эстонской границе наши солдаты, отступая, натыкались на эстонские пулеметы, оказываясь буквально меж двух огней. Вперед не пробиться, а назад не пускают эстонцы. В результате начиналась деморализация среди наших солдат, против чего строевые офицеры часто бессильны были бороться, ибо сами начинали терять представление о смысле такой борьбы для русской армии…
Эстонцы думают о мире, наше командование и правительство изыскивают способы для дальнейшей борьбы. Явное взаимное противоречие. Антагонизм со стороны эстонцев усиливается. Под шумок они всеми мерами стараются фактически ликвидировать русскую армию. Наша армия, наконец, вся переходит на эстонскую территорию, и начинается частью добровольное, частью насильственное ее обезоружение. Последние сводки нашего штаба эстонская цензура 26 ноября вовсе выбросила. «Свобода России» поместила статью «Черные дни», а на месте сводок зияла большая плешь в газете. В эстонских газетах… появились интервью с официальным лицами. Премьер-министр Тениссон, начальник штаба ген. Соотс и министр внутренних дел Геллат единодушно заявляли сотрудникам своих газет, что северо-западное правительство и русская армия, с потерей собственной территории, должны ликвидироваться и что все перешедшие за эстонскую границу русские воинские части будут впредь рассматриваться, как беженцы-иностранцы. Г. Геллат заявил, что питание их возьмут на себя союзники, а Эстония займет их лесными и торфяными работами…
Жалобы на расхищение имущества армии — основной лейтмотив всей тогдашней официальной переписки с эстонцами. В руки их попало многомиллионное добро. Наше военное ведомство впоследствии произвело некоторый учет и 6 января 1920 г., за № 122, препроводило мне целую тетрадь, в которой значилось самое разнокалиберное имущество. Большая часть его направлялась в вагонах из Нарвы в Ревель на наш склад базу, но частью в пути, а частью еще на станции Нарва, было арестовано эстонскими властями и сделалось достоянием эстонской казны. Груз занимал свыше 120 вагонов, не считая имущества, находившегося на складах в Валке и огромного железнодорожного подвижного состава, доходившего до 1000 вагонов. Обувь, одежда, снаряжение, разнообразное продовольствие, инструменты ремонтных мастерских, санитарный груз, табак, телефонное и телеграфное имущество, — бензин, различные технические масла, автомобили, кавалерийское снаряжение, пулеметы, пушки, частное имущество офицеров и проч. — вот приблизительный перечень содержимого арестованных вагонов. Еще позже та же участь постигла многие склады Армии. Чтобы остановить эту упрощенную реквизицию, американцы заявили, что они берут все имущество, доставленное Северо-Западной армии, то есть различное продовольствие, в виде муки, сахара, бобов и проч. назад в свое ведение. Автомобили нашего торгового отдела украсились американскими флажками, а на складах появились американские печати или что-то в этом роде, достаточно гарантирующее столь необходимые для армии съестные припасы.
Когда, в конце ноября, выяснился полный развал армии, оппозиция генералу Юденичу достигла апогея. Командиры отдельных частей устроили совещание и через командующего корпусом графа Палена подали рапорт о необходимости передать главнокомандование русской армией главнокомандующему ген. Лайдонеру. Этот рапорт косвенно выразил тем самым недоверие ген. Юденичу. Он понял это и поспешил передать командование ген. Глазенаппу, произведя ген. Глазенаппа в генерал-лейтенанты и наградив Анной 1-ой степени с мечами, хотя генерал этот не командовал до этого времени ни одной боевой воинской частью.
1-го декабря 1919 г. новый командующий издал грозный приказ, не вязавшийся ни с фактическим положением деморализованной армии, ни с окружающей политической обстановкой, хотя в нем и содержалось немало эффектах мест, на которые ген. Глазенапп был такой мастер.
«…Я крепко взял в свои руки дело и его не выпущу; ни один офицер, ни солдат не погибнет напрасно и не будет оставлен врагу. Выходы имеются. У нас всегда есть место, где нас примут, где наша родная, русская земля и армия — это Юг. Но мы должны ради общого великого дела оставаться здесь, не давать свободно вздохнуть комиссарам, создавать постоянную угрозу и заставлять их держать свои войска против нас, не давая им перебросить их куда-либо, не позволять налаживать свой транспорт и, достигая этого, мы свой долге исполняем. Постепенно наш тыл налаживается. Я заставлю тыловых чинов работать так, как они обязаны или я их уничтожу, как бесполезный и вредный элемент. Я беспощадно расправлюсь с теми, по чьей вине офицеры и солдаты фронта ходили оборванными и босыми и во время не получали пищи…
Я требую, чтобы для них были положены все силы; всякая небрежность, недостаточная заботливость тыла о фронте будет караться мной беспощадно, все трусы, вся слабая духом мразь, которая думает, что судьба России решается на реке Нарове, пускай убирается к красным, они нам не нужны и в рядах красных для нас не опасны. После за свою измену они понесут свою заслуженную кару…»
За эффектным выступлением генерала следовало столь же неэффектное «действо». Генерал сложился и… уехал в Ревель. По человечеству трудно его винить, но тогда зачем было рисовать какие-то несбыточные перспективы, угрожать, подтягивать, если в распоряжении не было решительно никаких средств, чтобы скрасить повседневное безотрадное положение офицеров и солдат. Та же mania grandiosa, что и в знаменитом его «генерал-губернаторстве». Правда, нашлось несколько штатских простаков, которые поверили, или сделали вид, что поверили реформаторским возможностям генерала и в качестве «общественных деятелей» выразили генералу на первых порах «доверие». Это была небольшая кучка нарвских беженцев, закрывшая глаза на предыдущую роль этого реакционного генерала в армии и пытавшаяся выставить его в роли нового мессии белого движения. Несколько позже генерал командировал этих лиц в Лондон и Париж. Они старались там представить черное белым, но им никто не поверил и, покатавшись по Европе, они вернулись «не солоно хлебавши» домой, окутав свою поездку глубочайшей тайной.
Чистка армии свелась к образованию так-называемых «особых комиссий по ревизии тыловых учреждений и установлений бывшей северо-западной армии» в Нарве и Ревеле. Первоначальная нарвская комиссия ген. Ярославцева просуществовала всего несколько дней. Генерал Глазенапп внезапно ее закрыл, так как выяснилось на первых же порах, что чистить нужно прежде всего верхи, то есть штабную компанию. Тут генерал, конечно, сразу обломал бы свои зубы, а потому он перенес центр тяжести на менее страшные места. …отчет о деятельности одной из этих комиссий… оказался очень скромным, хотя и в нем безобразия отдельных «деятелей» довольно недвусмысленно вскрывают многие язвы нашей армии. Политическая сторона дела, конечно, вовсе оказалась затушеванной в этом отчете, а до многих из фактических злоупотреблений комиссия вовсе не успела добраться... Результаты ревельской комиссии почему-то положили под спуд...
Увидав, как «ликвидируется» имущество армии, некоторые должностные военные лица решили не зевать. «Стали присваивать, — рассказывал ген. Ярославцев, казенные деньги и с ними уезжать, не выплачивая солдатам жалованья, продавали или передавали эстонцам казенное имущество и тоже безнаказанно уходили». Словом, к внешней «реквизиции» присоединился местами собственный грабеж. Хищники рассуждали довольно просто: «если я не возьму, возьмут эстонцы»…
Уголок завесы, спустившейся со временем над этими ужасами, отчасти приоткрывает одна тогдашняя частная корреспонденция из Нарвы.
УЖАСЫ НАРВЫ.
(Из частного письма.)
Ты будешь удивлен, получив мое письмо из Нарвы. Я спешно выехала туда, узнав от товарищей Леши, что он арестован по обвинению в интендантских злоупотреблениях. Меня эта весть громом поразила, Леша… и злоупотребления по Интендантству! Леша, который проклинал тот день, когда он неожиданно для себя стал сослуживцем этой бессовестной, хищной стаи; Леша, который, задыхаясь от бешенства, рассказывал, как Интендант К. во время наступления на Петроград забрал казенный грузовик, отправил на нем свою интендантскую «экономию» в Гатчину, чтобы распродавать ее по спекулятивным ценам, а на рапорте, что нет грузовиков для доставки войскам провианта, положил циничную резолюцию: ничего подождут! Леша, который говорил, что ему стоит больших усилий сдержать себя, чтобы при виде этих господ не выхватить револьвера и не всадить им медную пулю в медный лоб… И этот, Леша, теперь арестован за злоупотребления по Интендантству!
Я вспомнила при этом известии его рассказы об угрозах со стороны коллег, об их циничных шутках, что праведнику полагается мученический венец и решила, что он, очевидно, сделался жертвою мести и интриг.
Вот почему, я немедленно выехала в Нарву.
Я прибыла туда в три часа дня, а в шесть часов вечера Лешу выпустили, продержав 14 дней без всякого допроса и объяснили, что он арестован по недоразумению. Что это за недоразумение, и кто это недоразумение устроил, пока выяснить не удалось. Здесь такие недоразумения случаются очень часто. Характерно, что Следственная Комиссия ничего об аресте Леши не знала.
Прожив здесь два дня и наглядевшись на то, что здесь происходит, я готова прийти к заключению, что вся Северо-Западная Армия была одно сплошное недоразумение, но, к сожалению, чрезвычайно печальное, чрезвычайно горестное недоразумение.
Теперь говорят и пишут о «Голгофе Северо-Западной Армии». Но Голгофа, по-моему, слишком мягкое выражение для тех мук, которые испытывают солдаты и боевые офицеры брошенной на произвол судьбы Армии. Как ни мучителен был путь на Голгофу, но конец пути, конец страданиям возвышался перед глазами. А конца страданиям Северо-Западной Армии не видно, и в этом весь ужас.
Если я пишу, что Армия брошена на произвол судьбы, то не думай, что это фраза. Не только люди, но и все имущество остались без всякого призора.
Мне показывали 8 вагонов соли, стоящих за проволочными заграждениями, безхозяйные, не выгруженные; из них тащут, кто сколько хочет и может.
Я видела, как казенные телеги и экипажи, которые по нынешним временам стоят много тысяч, продавались по 50 рублей.
Лошади падают ежедневно и ежедневно же продаются десятки лошадей и выписываются в расход, как павшие.
Имеются крупные конные части, которые спешились, распродав весь конский состав.
Идет бешеный торг, спекуляция, мародерство, люди набивают себе карманы сотнями тысяч, господствуют безудержное пьянство, азартные игры с многотысячными ставками.
А наряду с этим, «святая серая скотина» погибает в ужасных условиях.
Ты помнишь, вероятно, картинки, изображающие отступающих французов в 12-ом году: голодные, изможденные, дрожащие от холода, люди бредут, закутавшись в одеяла, платки, женские кацавейки, и Бог знает, в какую ветошь. Уверяю тебя, что я видела многих солдат, которые одеты немногим лучше.
Им отпускают тощий паек и в этом выражается вся попечительность начальства. На частной квартире жить никому не разрешается: все поэтому живут на Ивановской стороне, и в комнате, где имеется место для трех человек, живет человек 15–20. Комнаты без мебели, без постели, без элементарных принадлежностей, без отопления. О том, как обстоит в этих комнатах насчет воздуха и чистоты, ты можешь себе представить: все спят на грязном полу, который никогда не моется, больные вместе со здоровыми и часто с мертвыми. В комнате рядом с Лешей, в мою бытность, среди 15 человек живых лежал несколько суток неубранный покойник, умерший неизвестно от какой болезни, так как никто из медицинского персонала его не навещал.
И это не единственный случай. Люди умирают ежедневно сотнями, а трупы не убираются неделями. В первый день рождества Леша получил приказ: «Очистить казармы от трупов». И вот как происходит эта очистка: на возы наваливаются трупы в несколько ярусов, сверху их слегка покрывают сеном и вывозят за город на «трупное поле». Что с ними там делают, не знаю, во всяком случае не хоронят.
Однажды вывезли целую гору трупов на грузовике, который застрял в снегу и три дня стоял не разгруженный.
Все это касается мертвых, но уверяю тебя, что положение живых несравненно хуже; и вот уже воистину настало время, когда живые завидуют мертвым.
Единственное спасение — это переход к красным, которое практикуется в огромных размерах. Производятся регулярные записи, и целые толпы под эстонским конвоем переходят границу.
Еще ужаснее, если вообще может быть что ужаснее, это положение арестованных. Вместе с Лешей сидело человек 20. Пять человек знало, за что сидит, но они благополучно сбежали; остальные содержатся по недоразумению, вернее из личной мести. Среди них сидел один офицер четыре с половиной месяца по обвинению в растрате казенного имущества. Растрата заключалась в том, что у него не хватило 1 1/2 фунта керосина на отпущенные ему 50 пудов, а посадил его за это какой-то штаб-офицер, с которым он подрался, когда оба были пьяны. Его выпустили одновременно с Лешей. Вообще сидят преимущественно мелкие чины: младшее офицерство за ничтожные формальные упущения по службе, а все крупные негодяи на свободе; их не сажают, они сажают.
Но куда же, спрашивается, делось все начальство? А начальство все уехало, и в Нарву носа не кажет. Говорят, что оно сидит в Ревеле, в лучшей гостинице и «ликвидирует»...
Так происходило в Нарве. А что было в других более глухих местах — не пересказать!
