Когда после эвакуации Новороссийска маленький Крым стал единственной территорией южнорусского военного государства, фронт и тыл почти слились между собой. И, конечно, взаимное их влияние было по преимуществу отрицательного характера. Жестокость фронта и разврат тыла...
Однажды утром дети, идущие в школы и гимназии, увидели висящих на фонарях Симферополя страшных мертвецов с высунутыми языками.
Этого Симферополь еще не видывал за все время гражданской войны. Даже большевики творили свои кровавые дела без такого доказательства. Выяснилось, что это генерал Кутепов распорядился таким образом терроризировать симферопольских большевиков.
[Читать далее]…
Совершенно развратившаяся во время отступления от Орла к Новороссийску деникинская армия в короткий промежуток времени была дисциплинирована. Жалобы на грабежи и насилия, которые мне так часто приходилось слышать от населения прифронтовой полосы, почти прекратились…
Почему же произошло это чудо? Почему армия под управлением Деникина разложилась, а Врангель сумел в короткий срок ее дисциплинировать?..
Я боюсь, что вызову скептическую улыбку читателя утверждением, что одной из основных причин происшедшего с армией "чуда" являлась земельная политика Врангеля.
Мало кто знал подробности земельного закона Врангеля, но еще до его издания в армии стало известно, что "Врангель дает землю крестьянам", тогда как Деникин ее от них "отнимал". Благодаря этому в армии создалось, может быть, и преувеличенное впечатление, что генерал Врангель пользуется поддержкой широких народных масс и что отныне она перестает быть врагом населения, а становится его другом и защитником.
Все это давало армии новую бодрость и веру в свои силы, а Врангелю — подлинную диктаторскую власть.
Деникин, опиравшийся только на штыки, вынужденно мирился со все возраставшими в армии грабежами и смотрел сквозь пальцы на деяния своих знаменитых генералов — Шкуро, Покровского и других. Врангель же мог себе позволить роскошь решительной и жестокой расправы с военной анархией. Даже разбои и насилия контрразведок при Врангеле почти прекратились, виновники подвергались суровым наказаниям. Так, например, начальник контрразведки корпуса генерала Слащова был повешен за истязания и вымогательства. Такие эпизоды, как убийство Гужона офицерами, оставшимися безнаказанными, конечно, при Врангеле уже не могли происходить.
Я этим отнюдь не хочу сказать, что в области репрессий при Врангеле все стало благополучно. По-прежнему производились массовые аресты не только виновных, но и невиновных, по-прежнему над виновными и невиновными совершало свою расправу упрощенное военное правосудие.
…
"Диктатура, опирающаяся на общественность", "сильная власть в дружной работе с широким местным самоуправлением"... Об этом много говорили во времена Деникина и во времена Врангеля, но осуществить эти сакраментальные формулы не удавалось, потому ли, что в них заключается непреодолимое внутреннее противоречие, или потому, что военные диктаторы, воспитанные в духе дисциплины и субординации, не способны были понять духа общественности.
Но вот другая задача, как будто значительно более легкая для всесильного диктатора, только что сумевшего дисциплинировать фронт: бороться с злоупотреблениями военного тыла, с дезертирством с фронта офицеров, стремящихся устроиться в штабных, интендантских и в других тыловых учреждениях, с воровством, взяточничеством и спекуляцией этих тыловиков. Увы, с этой задачей Врангель совершенно не справился.
Вначале со свойственной ему энергией, настойчивостью и властностью он произвел большую чистку своих тыловых учреждений, но вскоре обнаружилось, что он делает поистине Сизифову работу. Тыловые офицеры, согнанные с насиженных мест, ехали на фронт, но вскоре получали новое назначение в тыл. Одни тыловые учреждения расформировывались, но взамен их возникали новые. Образовывалось невероятное количество разных комиссий, в которых находили себе приют многочисленные полковники (почему-то этот чин был наиболее распространенным в тыловых учреждениях), старавшиеся возможно дольше тянуть свои дела, чтобы, получая присвоенное содержание легальным путем и целый ряд "безгрешных" доходов — путями нелегальными, подольше отсиживаться в безопасном месте.
Зимой 1921 года я ехал на пароходе из Константинополя в Марсель с двумя офицерами корниловской дивизии. Они мне рассказывали, что дивизия эта пришла с фронта в Севастополь в числе 400 человек. А когда при эвакуации они грузились на пароход, то состав дивизии возрос до 3000 человек...
Возможно, что эти цифры не точны, но несомненно, что и маленькая крымская армия, как и русская армия Великой войны, страдала гипертрофией тыла.
И, несмотря на все усилия Врангеля, тыл продолжал разбухать в ущерб фронту.
Незадолго до эвакуации в Севастополе происходило совещание торгово-промышленных и финансовых деятелей, из которых многие были вызваны из-за границы. На этом совещании, на котором и мне довелось присутствовать, одним из видных инженеров был сделан доклад о состоянии железнодорожного транспорта в Крыму на основании только что произведенного им обследования. В докладе изображалось крайне печальное состояние транспорта и, между прочим, было констатировано, что, несмотря на ничтожную длину рельсовой сети, подвижного состава все-таки не хватает, ибо количество вагонов, обслуживающих тыловые учреждения армии, не меньше того количества, которое обслуживало тыловые учреждения всего Юго-Западного фронта во время Великой войны.
И так было во всем. Отношение между тылом и фронтом примерно было такое, какое бывает между предметами, на которые смотришь в бинокль с узкого и широкого конца.
Особенно эта диспропорция тыла и его безнадежная развращенность бросались в глаза в сутолоке севастопольских улиц, в шуме его ресторанов, в кричащих нарядах веселящихся дам и т. д.
Если в военной организации и в военных успехах Добровольческой армии за все время ее существования бывали колебания в ту или иную сторону, если во внутренней политике южнорусской власти происходили иногда перемены к худшему или к лучшему, то в области тылового быта и тыловых нравов мы все время эволюционировали в одну сторону, в сторону усиления всякого рода бесчестной спекуляции, взяточничества и казнокрадства. Смена вождей и руководителей военных действий и гражданской политики нисколько на этом не отражалась. Если при Врангеле тыловой разврат был еще значительнее, чем при Деникине, то только потому, что Врангель был после Деникина, а не наоборот.
Причину стремительно поступательного развращения нравов, конечно, нельзя видеть ни в испорченности людей, примкнувших к белому движению, ни в режиме произвола и насилия, всегда связанного с гражданской войной. Конечно, все эти причины оказывали свое влияние, равно как и все больше развивавшаяся, с ухудшением общего положения, психология "хоть день, да мой". Все эти причины субъективного характера, однако, покрывались одним объективным фактором — падением бумажных денег и растущей изо дня в день дороговизной.
Перегоняя дороговизну жизни, росли доходы купцов и ремесленников, несоразмерно повышавших цены на свои товары, более или менее в уровне с дороговизной подымались заработки рабочих, державших предпринимателей и правительство под вечным страхом забастовок. Что касается жалования офицеров, чиновников или служащих общественных учреждений, то оно с каждым месяцем все больше и больше отставало от неимоверно возраставшей стоимости предметов первой необходимости.
Оклад, который я получал по должности председателя губернской земской управы, был одним из высших окладов в Крыму, но он все-таки был в два раза ниже заработка наборщика земской типографии, находящейся в моем заведывании. Мне лично и моей семье, жившей на мое "огромное" по сравнению с другими жалование, приходилось отказывать себе в самых основных потребностях жизни сколько-нибудь культурного человека: занимали мы маленькую сырую квартиру на заднем дворе, о прислуге, конечно, и не мечтали, вместо чая пили настой из нами собранных в горах трав, сахара и масла мы не потребляли совсем, мясо ели не больше раза в неделю. Словом, жили так, чтобы только не голодать. Одежда и обувь изнашивались, и подновлять их не было никакой возможности, ибо стоимость пары ботинок почти равнялась месячному окладу моего содержания.
Так жили люди, не воровавшие, не бравшие взяток, но получавшие максимальные оклады. А как же жилось тем, кто получал в два, три и четыре раза меньше меня! Честные в буквальном смысле слова голодали. Но, конечно, голод не поощряет человека держаться на стезе добродетели, и люди, которые когда-то были честными, постепенно начинали, в лучшем случае, заниматься спекуляцией, а в худшем — воровать и брать взятки.
Если в Германии, стране испытанной честности, недостаток продуктов во время войны и падение валюты в послевоенное время произвели столь бросающуюся всем иностранцам в глаза коррупцию нравов, то приходится ли удивляться тому, что в России, где честность никогда не являлась основной добродетелью, во время гражданской войны в тылу белых войск бесчестность стала бытовым явлением.
Одновременно с безудержной спекуляцией, крупным воровством и взяточничеством, практиковавшимися в тыловых учреждениях, стали устанавливаться и трогательные по своей примитивности обычаи гоголевских времен.
Однажды меня подвозил в Севастополь на своих земских лошадях председатель одной уездной земской управы. Садясь в экипаж, я заметил, что весь передок был плотно уложен какими-то мешками, кадушками и прочим.
— Что это, вы торговать едете в Севастополь? - спросил я своего спутника.
— Нет, это чтобы мое ходатайство о кредитах для земства глаже прошло, — был ответ.
Тут я только понял, почему это уездное земство всегда легче получало кредиты, чем другие. Ведь севастопольские чиновники так же, как и я, не могли на свое жалование покупать масла, яиц, а тем более уток или кур для своих скромных трапез. И вдруг такая благодать! Ну, как не похлопотать о кредитах!..
Самое крупное взяточничество процветало в Управлении торговли и промышленности, в особенности после того, как руководитель этого ведомства B.C. Налбандов провел в правительстве при поддержке А.В. Кривошеина закон о монополии заграничного экспорта.
Согласно этому закону, весь экспорт из Крыма регламентировался, и ни один пуд хлеба не мог быть вывезен за границу без специального разрешения, связанного со взносом в казну известного количества иностранной валюты и с обязательством обратного ввоза тех или иных предметов, необходимых населению или армии. Закон имел целью, во-первых, сосредоточием в руках правительства иностранной валюты содействовать поддержанию курса рубля, а во-вторых, бороться с развившимся за последнее время явлением, когда экспортеры уезжали за границу вместе с товаром и там исчезали с вырученной валютой или возвращали в Крым, нуждавшийся в самом необходимом, предметы роскоши и т. п.
На практике, однако, введенная монополия экспорта не дала ожидавшихся от нее благ, но породила целое море злоупотреблений. Экспортные свидетельства с трудом добывались без крупных взяток, и в конкурсе темных дел не брезгующие ничем спекулянты — нувориши — систематически одерживали верх над честными солидными торговцами.
B.C. Налбандов, прежде весьма популярный в торгово-промышленных кругах Крыма, сразу сделался для них одной из самых ненавистных фигур правительства Врангеля, и мне нередко приходилось защищать доброе имя этого безусловно честного человека от самых грязных обвинений, ибо трудно было понять, как мог честный человек возглавлять ведомство, в котором творились сплошные злоупотребления. Коррупция нравов развивалась со стихийной силой, и честные люди либо после тщетных попыток с ней бороться покидали ответственные посты, либо оставались, конфузливо закрывая глаза.
Если в гражданском ведомстве в центре злоупотреблений стояло Управление торговли и промышленности, то в военном такое же положение занимали все учреждения, ведавшие реквизициями и поставками на армию. Эти учреждения при старом режиме были известны своими злоупотреблениями, но то, что происходило в них во время гражданской войны, в условиях усилившегося произвола и сократившегося контроля, было, конечно, неизмеримо хуже.
В этой атмосфере всеобщей коррупции земские и городские учреждения составляли отрадное исключение. Конечно, и в нашем общественном хозяйстве не обходилось без изъянов. Так, среди низшего персонала больниц воровство достигало невиданных прежде размеров. Невозможно было уследить за складами дров, белья и прочего. Таскали по мелочам, в "розницу", происходили и "оптовые" кражи со взломом.
