Владимир Александрович Кухаришин (kibalchish75) wrote,
Владимир Александрович Кухаришин
kibalchish75

Categories:

Шульгин об СССР. Часть III

Из книги Василия Витальевича Шульгина "Письма к русским эмигрантам".

Общее положение в мире мне кажется ясно. Но если оно ясно, то ясно и то, что нам надо делать, если мы хотим сами спастись и спасти других. Не Советскую власть надо свергать, друзья мои, — она борется за мир. Надо отвергнуть и низвергнуть самую мысль о войне. Она страшна, как та античная медуза, которой никто не мог взглянуть в глаза и не умереть. Она — наш истинный враг.
Быть может, скажут:
— То, что вы говорите, Шульгин, твердят коммунисты. Не стали ли вы одним из них?
Правда, что это «твердят коммунисты». Я сожалею, что ведущую роль в этом деле играют они, а не их противники, т. е. антикоммунисты. Но неужели только потому, что коммунисты высказывают мысли, которые я разделяю, я должен им возражать? Это было бы нелепо! До сих пор я не мог высказаться. Но теперь, когда эта возможность мне дана, не обязан ли я говорить?
Некогда мы мыслили почти одинаково. С тем, что мы считали злом, мы боролись. Но если зло явственно переменило свое место? Неужели мы будем колотить по-прежнему по пространству, которое как-никак наша Родина.

[Читать далее]Но я не стал коммунистом. Прожив долгую жизнь, я пришел к мысли, что всему свой черед.
Коммунисты свершат то, что им положено свершить. Дисциплинированный коллектив, пользующийся достижениями науки, техники и поддержкой своего народа, способен дать людям высокий уровень жизни. Мне кажется, это доказано.
Но я не стал коммунистом. Наоборот, мне приходилось спорить с коммунистами и даже иногда ожесточенно. Я думаю, что на это следует обратить внимание, т. е. на мои споры с коммунистами. Самая возможность этого, мне кажется, превышает по своему значению многое из того, что я до сих пор сказал.
В конце концов в результате этих споров стороны (если возможно называть меня стороной) пришли к согласному заключению. Никита Сергеевич Хрущев был прав, когда говорил:
— Не надо говорить о том, что разделяет, надо говорить о том, что объединяет.
Что же разделяет, а что объединяет?
Разделяет прошлое. Не надо говорить о прошлом! Человек, который все потерял, не может чувствовать так же, как тот, что все приобрел. Может, впрочем, в том случае, если он святой. Святой, теряя все земное, приобретает царство небесное. Но я не святой. Я человек обыкновенный. Быть может, именно таких, как я, имел в виду Ленин, когда он говорил: быт творит сознание.
Я могу примириться и даже примирился с происшедшим. Я искренне не желаю возвращения того, что отвергнуто жизнью. Это перевернутая страница истории. Но на этой перевернутой странице было написано мое маленькое человеческое счастье. Могу ли я, похоронив прошлое, отречься от него? Это была бы с моей стороны черная неблагодарность.
С другой стороны, те, кто занимает сейчас высоты, естественно, мыслят иначе. Если бы революции не было, то они и миллионы таких же, как они, быть может, проводили бы жизнь в бедности и горе. Совершенно естественно и справедливо, если они так думают, но и для меня натурально, чтобы я думал о прошлом не так, как они. И потому не надо говорить о прошлом — оно разделяет.
Но не надо говорить и о будущем. И оно нас разделяет. Грядущий рай на земле мы мыслим не в одинаковых очертаниях. Коммунисты мечтают о том, чтобы, сделав все возможное на земле, овладеть небом. Я же, смотря в глаза космосу, думаю о том, что бессмертна не только материя, но и человеческая душа. И мечтаю о времени, когда и коммунисты с этим согласятся. Не надо говорить о будущем.
Что же объединяет? Объединяет настоящее. Пусть меня спросят в упор:
— То, что делают коммунисты, полезно ли для людей?
Я отвечу без уверток:
— То, что делают коммунисты в настоящее время, т. е. во второй половине XX века, не только полезно, но и совершенно необходимо для 220-миллионного народа, который они за собой ведут. Мало того, оно спасительно для всего человечества, они отстаивают мир во всем мире.
…если я призываю эмиграцию помочь коммунистам, борющимся с грозным призраком войны, то не потому, что я почитаю незыблемым их учение, а потому, что в данном деле, т. е. в деле борьбы с войной, мысли их правильны, чувства человеколюбивы и поступки их клонятся к спасению всего человечества.

Вместе со знакомым литератором мы выехали из Владимира 11 октября прошлого года на машине «Волга». Через 3 часа были в Москве, сделав 180 километров. Когда автострада, строящаяся между Владимиром и Москвой, будет совсем готова, на машине этой же марки можно будет доехать до столицы за 2 часа.
Поезд доставил нас в Киев к 6 часам утра 12 октября, пробежав через Калугу, Брянск, Бахмач за 16 часов. Есть поезд быстрее; курьерский, так называемый «голубой экспресс» доходит до Киева за 9 часов.
Наш скорый поезд нес мягко. Вагоны такой длины, каких раньше не бывало. Все пассажиры имеют целую койку, то есть спальное место. Это бывало и раньше. Россия в отношении комфорта поездов шла далеко впереди Западной Европы. Мы были очень избалованы в этом смысле. И ездить в европейских поездах было для русских чистой мукой. Впрочем, сами французы одну из своих главных магистралей Париж — Лион — Море (Средиземное) в непереводимой игре слов называли: «Пожалейте несчастных».
Старую русскую традицию усвоила Советская Россия. Купе просторны, удобны. Проводники разносят чай в мельхиоровых подстаканниках, хороший чай с лимоном, хотя в этом поезде нет вагона-ресторана. Радиоволны, несущиеся около 300 000 километров в секунду, смеются над земными расстояниями. Для них поезд, делающий хотя бы сто километров в час, ничем не отличается от неподвижного вагона. Поэтому вы так же слушаете радио в купе, как если бы вы сидели в своей комнате. В известных случаях в некоторых поездах вы можете из своего купе говорить по радиотелефону с друзьями, оставшимися дома или поджидающими вас в отдаленном городе, куда вы едете.
Мы находились в четырехместном купе. Двое попутчиков скоро вышли на остановке, и мы остались вдвоем, уютно закусив добром, закупленным в Москве.
Московские продуктовые магазины представляют любопытное зрелище. Если можно так выразиться, торговля бьет ключом. Однако спрос явственно превышает предложения, почему и образуются очереди. Эти очереди не всегда приятны. Они свидетельствуют о двух явлениях. Первое, что денег у покупателей много. Второе, что удовлетворить их все растущие потребности еще в настоящее время не представляется возможным. Однако можно думать, что то внимание, которое Советская власть обращает на увеличение производства продуктов сельского хозяйства, ставя его центральной проблемой сегодняшнего дня, гарантирует, что эти трудности будут преодолены.

В 9 часов утра я вышел на балкон многоэтажной гостиницы, называемой «Украина». Красота! Солнце освещало «прозрачных тополей листы» (Пушкин). Они были цвета, как и должны быть в Киеве в первой половине октября. Зелень уступала золоту. Они, тополя, стояли ряд в ряд; строй уже прекрасный, но еще больше обещающий. Это не топольки-дети; это сильные юноши. Им еще полвека впереди. Тополь хорош во всех возрастах. Эти молодые, пришедшие на смену старикам, еще помнящие генерал-губернатора Бибикова, доживут до 2000 года.
Когда я любуюсь красотой жизни, я всегда одновременно ощущаю атомную смерть, витающую в наши дни над всей землей: над улицами, над площадями, над бульварами. Этот бульвар, что перед моими глазами, бывший Бибиковский, называется сейчас бульвар Тараса Шевченко. На смену павшим тополям здесь выращены молодые, такие же прекрасные.
Важно, что удачная мысль высадить красивую длинную аллею одними пирамидальными тополями воспринята новыми созидателями нового Киева; воспринята и любовно сохранена, и не только сохранена, но и улучшена. Бульвар асфальтирован, поэтому не боится капризов погоды, как было ранее, и окаймлен красивой решеткой.
За строем тополей с моего балкона виднелись многоэтажные дома. Это не тоскливые каменные коробки с дырками (окнами) вместо украшений. Здесь, показалось мне, работала рука инженера, что-то ощущавшего в сердце своем. Что именно? Любовь к своему родному городу! Позже я понял, что это чувство как бы витает над всем Киевом. Здесь при стройке каменных громад музы боролись за красоту. Кто были эти вдохновенные созидатели? Кто бы они ни были, но они заслуживают благодарность потомков.
Спустившись на улицу, я завернул за угол бульвара Тараса Шевченко и попал на бывшую Б. Васильковскую. Ее трудно узнать. Сейчас это нарядная улица с высокими домами, большими магазинами. Она недаром стала продолжением Крещатика, главной улицы Киева, с асфальтированной мостовой, оживленным движением автомобилей…
И вот я дошел до улицы, где, может быть, уцелел мой дом…
Его нет. Нет и следа. Шестиэтажный стоит…
Скорблю ли я о потере своего скромного домика? Я посмотрел на шестиэтажное существо, стоящее передо мной, и на соседние такие же и решительно ответил самому себе:
— Нет, не скорблю. Не скорблю именно потому, что он был так незначителен.
Я запаздывал против жизни. Если бы я своевременно соорудил на посланной мне земле нечто стоящее, оно и сейчас, быть может, существовало, как живут еще эти общеполезные каштаны.
Доказательство?
Вот оно у меня перед глазами. С первого взгляда мне показалось, что ничего не осталось от прежней нашей усадьбы. Но когда я рассмотрел то, что сейчас стоит на ее месте, то понял, что исчез только угловой деревянный особнячок, в котором я родился и вырос, почему он и был дорог моему сердцу. Но, кроме этого особнячка, в этой усадьбе был выстроен трехэтажный каменный дом с расчетом, что в случае надобности можно будет достроить и четвертый этаж. И я с удивлением увидел, что это именно и случилось. На третий этаж поставили четвертый и примкнули его к новому, шестиэтажному дому так, что эти два дома кажутся одним. Трехэтажный дом не представлял из себя какой-нибудь архитектурной ценности — был приличный, но скучный. Однако так как он принадлежал к постройкам общеполезным и был пощажен войной, то остался, и в нем живут люди. Это меня и обрадовало.
Несколько позднее я получил и еще два доказательства того, что новые события, величественные, но грозные, щадили то, что могло быть полезным для новой жизни…
Путь мой из Киева лежал прямо на запад. И вот, проехав примерно сто километров, я отыскал некое село, которое раньше называлось Ставки, а теперь носит название Ленино. С этим селом связаны у меня очень давнишние детские воспоминания.
Короче говоря, я был тут последний раз более 70-ти лет тому назад. Там тоже был дом. Большой дом с четырьмя колоннами — маленький дворец. Его когда-то построили некие польские магнаты. Окруженный парком, ко временам моего детства уже столетним, он был куплен моим дядей, братом моего отчима.
…они выстроили начальную школу, в которой моя тетка, Ольга Петровна, была учительницей, а мой дядя, дядя Вася, вынашивал более обширные планы. Ему совершенно не по средствам было содержание этого когда-то великолепного дома, где богатые польские магнаты вели жизнь, им свойственную. Но вместе с тем ему казалось невозможным, чтобы такое здание пропадало зря, и он мечтал о том, чтобы в этом доме основать агрономическое училище.
…в 1917 году, после Февральской революции, и в этом агрономическом училище произошли всякие беспорядки и оскудения. Ко мне явилась в Киев летом 1917 года депутация от этого училища с просьбой принять на себя почетное попечительство училищем и помочь ему так, как помогал мой покойный отчим. Я обещал им приехать в Ставки.
И вот приехал в октябре 1960 года…
И вот я стоял перед старым домом с четырьмя колоннами. Он подмигивал мне изменившимися своими окнами и говорил:
— А, попечитель! Приехал? Долгонько. Но лучше поздно, чем никогда. Я тоже, брат, мытарствовал немало, сейчас ничего — опять получил приличное назначение. Больных деток лечу. А что Ольга Петровна? Василий Иванович? Дмитрий Иванович? Все умерли? Почтенные были люди. А вот гитлеровцы, какие безобразники! Что они наделали? Старые колонны мои развалили, эти вот новые. Служат, да не то. Толщинки прежней в них нету, этакой округлости. А окна? Окна были у меня до полу. Красота! А сейчас небольшие, обыкновенные. Но это — пусть. Деткам теплее. Но как они меня оскорбили, гитлеровцы. Помнишь входную лестницу, парадную? Дубовую в два крыла? Все «до вшиских дзяблов», словом, к черту! Помост соорудили такой косой, прямо во второй этаж. А зачем? Конюшню там устроили. Конюшню! В моих залах-то прекрасных. Разве это забыть можно? А парк! Помнишь парк? Столетний вокруг меня стоял. Весь вырубили. Пройдись, посмотри. Ни одного дерева! Но это ничего. Я. может быть, дождусь нового парка. Лет 50 еще проживу, а? Как ты думаешь? А ты не дождешься. Да и вообще мы больше не увидимся. Прощай, попечитель… «почетный».
Последнее слово, как мне показалось, он проговорил так едко, презрительно, что не оставалось больше ничего, как уехать. Это я и сделал.
Но уехал я все же в радостном настроении. Почему? Потому, что нашел этот дом, он живет, существует и опять приносит пользу людям. Значит, грозные и величественные события пощадили и этот второй дом, связанный с моей жизнью.
И второе доказательство. Мало того, не только уцелел дом, но уцелела память о тех, кто в нем жил и трудился. О тех людях, которые по мере своих сил стремились помочь окрестному крестьянскому населению. Сохранилась память и добрая память, в чем я убедился, побеседовав с тамошним народом.
А теперь третье доказательство все той же мысли. Если от села Ставки, теперешнего Ленино, промчаться прямо на запад еще двести километров, то, не доезжая двадцати километров до гор. Ровно, можно увидеть при дороге большое промышленное предприятие, носящее название Бабино-Томаховский сахарный завод. Тут я сделал вторую остановку, и здесь меня, как одного из основателей этого завода, быть может, единственного оставшегося в живых, весьма радушно приняли те, кто сейчас там работает и управляет им.
Когда мы в 1913 году закладывали высокую фабричную трубу, тут было голое поле. Сейчас это можно назвать городком. Много разных корпусов как бы прячутся в уже успевшем состариться парке.
Каков же теперешний итог наших начинаний через 47 лет?
Насколько было возможно, я осмотрел все то, что выросло на старом основании, и ознакомился с цифровыми данными. Против наших расчетов 1913 года выработка сахара увеличилась в 6 раз. Эта грандиозная реконструкция завода произошла за какие-нибудь последние 15 лет.
Душой этого дела в 1913 году был мой отчим. Хорошо зная его психику (он умер вскоре после закладки завода, не достроив его), я могу сказать, что покойный был бы доволен результатами своего дела, которых он не увидел, но я их увидел его глазами.
Незадолго до своей смерти, быть может, в предчувствии ее, он сказал нам, т. е. своим сыновьям и мне, пасынку:
— Я строю этот завод не для себя и даже не для вас. Я твердо знаю: там, где вырастет сахарный завод, окрестное население не будет знать бедности. Оно найдет применение своим силам, участвуя в этом предприятии.

Крещатик — ложбина между гор. Это дает благодарные возможности для одаренного урбаниста.
Таковые, может быть, и были. Алешин был талантливый архитектор. Это по его проекту Могилевцев, жертвователь, построил на Владимирской улице красивое здание. Это здание, перестроенное Алешиным в 1935 году, стоит и по сей день. Теперь тут музей В. И. Ленина. Алешин видел будущий Киев преображенным. Он говорил, что Киев может и должен иметь свой собственный стиль, архитектуру, связанную с прошлым, но приспособленную к настоящему…
Я вспомнил об Алешине потому, что этот человек мечтал о грандиозной перестройке Киева.
Мы одинаково с ним мыслили, что стройка Киева тогдашнего времени в архитектурном отношении заставляет, мягко говоря, желать лучшего. Современным киевлянам, говорили мы, стыдно смотреть в лицо предкам. Особенно это относилось к главной улице — Крещатику. Я не припоминаю зданий, о которых можно было бы выразиться словами поэта:
«Не говори с тоской —
их нет,
А с благодарностию —
были!»
Поэтому без отравы «святыми воспоминаниями» я воспринял новый Крещатик.
Эта улица, безусловно, красива. Конечно, она не в стиле Алешина — белые стены с узорами, чуточку золота, темнокудрые тополи.
В каком стиле новый Крещатик? Не знаю. Я бы сказал, что его стиль — удачные ансамбли. Не стесненная границами собственников, властная рука творила из груды послевоенного мусора то, что подсказывали ей талант и фантазия архитекторов и строителей. Строили они быстро, тем не менее удачно. Когда я спрашивал, кто же эти одаренные люди, которые, несмотря на грандиозные темпы строительства, все же отвоевали и защитили красоту, мне отвечали:
— Коллектив…
Но кто эти новые люди, чья мысль, витая над хаосом военного разрушения, создавала в своем воображении воздушные замки? Они творили мечты, которые немедленно облекались в плоть и кровь, т. е. в кирпич, камень, железо и бетон. Я хотел бы знать имена этих удачливых мечтателей, как я знаю имя Алешина, чья мысль не облеклась в материю, а осталась только поэтическим вздохом.
На мои настойчивые вопросы мне однообразно отвечали, что это создано коллективом лучших архитекторов Киева, Москвы и Ленинграда, участвовавших в конкурсе, объявленном украинским правительством, признавшим совершенно необходимым восстановить Крещатик.
Такие же объяснения я прочел в «Путеводителе-справочнике», а именно на 68 странице написано:
«Гитлеровские захватчики в 1941–1943 гг. целиком разрушили Крещатик. После освобождения Киева восстановление этой важной магистрали города было признано первоочередной задачей. Для выработки основной идеи восстановления Крещатика правительство УССР 22 июня 1944 года объявило конкурс на проект планирования Крещатика, в котором приняли участие известные архитекторы Украины, Москвы и Ленинграда. На основе проектов, избранных из числа поданных на конкурс, Управление городского архитектора составило заключительный проект, по которому и осуществлено восстановление (Крещатика)».
Ни одного имени.
«Да возвеличится Россия,
Да гибнут наши имена!»
Скромность поистине удивительная. Но, кажется мне, доброй памяти заслуживают те строители, что воскресили погребенный под развалинами Крещатик и притом в обличье величественном и прекрасном.
Слава вам, коллективные творцы!
Это относится не только к Крещатику. В Киеве из земли, потрясенной катаклизмами военного разрушения, как бы вырвалась некая духовная сила, сила, противодействующая варварскому уничтожению, сила созидания. Эта огненная лава, затвердев, приобрела материальные формы, застыв в образе замечательных зданий.
Я не только не могу конкурировать с «Путеводителем-справочником», а, наоборот, хочу сделать ему рекламу. Кто интересуется Киевом, да приобретет эту книгу, она написана на украинском языке, но фотографии говорят на языке, доступном всякому народу, если они добросовестны. Снимки «Путеводителя-справочника» художественны, но не лживы.
Я имел возможность пробыть в Киеве только четыре дня, что убийственно мало. Я ощутил красоту этого города, так сказать, на лету схватывая ансамбли. «Путеводитель-справочник» дал мне возможность проверить и уточнить свои впечатления. Я не ошибся. Много зданий в самом деле хороши и еще выигрывают при сосредоточенном разглядывании.
В том же головокружительном темпе я осмотрел выставку достижений народного хозяйства, которая находится около Голосеева. Голосеев был в мое время хороший лес, принадлежавший Голосеевскому монастырю. Сейчас это огромная территория, на которой стоят нарядные павильоны, представляющие все отрасли Украинской республики, а последняя по площади равняется примерно территории Франции. Когда я туда поехал, выставка была занята в части своей чешскими экспонатами, прибывшими из Праги. Поэтому я не мог тщательно осмотреть Киевскую выставку. Но ясно, что ее размах грандиозен. И, конечно, я вынес такое впечатление не от конфет и сигарет, экспонированных на выставке, а от архитектуры и искусства, техники и индустрии этой второй по величине союзной республики Страны Советов.
После выставки мы решили посмотреть промышленный Дарницкий район и по удивительному мосту Патона переехали на левый берег Днепра.
Патон, один из замечательнейших ученых нашего времени, посвятивший значительную часть своей жизни проблемам электросварки и мостостроению. Его талант, давший ему всемирное имя, особенно проявился в этом мосту, построенном в 1953 году, незадолго до его смерти. Этот мост является украшением и гордостью Киева, с которым Патон связал свою судьбу, начав читать лекции в Киевском политехническом институте с 1905 года. Кроме того, что мост Патона является большим достижением в деле мостостроения, он очень красив сам по себе. Красота его в том, что как будто бы моста совсем и нет. Как будто бы одна из улиц Киева каким-то полу-волшебным путем перебрасывается с правого на левый берег. Впрочем, Гоголь мог бы написать об этом лучше, а я не умею.
Левый берег Днепра представляет собой теперь новый промышленный город. За последнее время в районе Дарницы, как я мог лично увидеть и узнать из расспросов, построены вагоностроительный завод, резиногенераторный завод, огромный мясокомбинат, шелкоткацкий комбинат, комбинат декоративных тканей и много других предприятий. Кроме этого, здесь работают 15 строительных и монтажных организаций.
Вокруг промышленных предприятий вырос второй Киев. О темпах роста этого города хорошо сказал наш водитель, т. е. шофер, — я сидел с ним рядом:
— От тут ихав я весной в апреле, ничого не було, як есть песок голый, а теперь…
Я посчитал на пальцах, сказал:
— Полгода.
За полгода выросли огромные массивы многоэтажных жилых домов с большими магазинами, асфальтированными мостовыми, электричеством, водопроводом, школами, клубами и детскими домами.
В 1959 году 20 тысяч семей киевлян получили новые квартиры, из которых львиная часть падает на рабочий Дарницкий район. В прошлом этот район представлял из себя сосновый лес на песке с дачами. Война унесла дачи и лес, остался один песок. Вот на этих пустырях вырос второй промышленный Киев.
Находясь тут, я почувствовал неизбежное зло крупнейших промышленных центров — атмосферу, отравленную заводскими газами, которые вредны для здоровья людей.
Восстановить природу, которая здесь была, надо, и это будет сделано. Вырастут рощи и молодые леса. Скорее их вырастут сады и цветники. Пока же борются на этом фронте путем возможного озеленения…
Вот Бровары.
— Все снесли в войну! — уронил водитель, как будто лист упал с осокоря.
Сейчас? Сейчас Бровары — город с высокими домами, магазинами, школами, асфальтированными мостовыми, электричеством, водопроводом, осокорями.
Мы повернули обратно и, пересекши снова Днепр, через сорок минут были в противоположном, западном районе Киева. Здесь и раньше были промышленные предприятия — теперь же это огромный индустриальный и научно-культурный район города. По обе стороны бывшего Киево-Брестского, ныне Львовского, шоссе раскинулись корпуса гигантских станкостроительных и машиностроительных заводов. На некоторых заводских воротах, через которые вливались потоки груженых машин, я прочитал названия: «Большевик», завод имени Горького, «Красный экскаватор», «Точэлектроприбор» и другие, названия которых выпали из памяти.
В этом же направлении высились монументальные здания медицинского института им. Богомольца, новые архитектурные ансамбли института народного хозяйства и корпуса огромной киевской киностудии им. Довженко.




Tags: Коммунисты, СССР, Ужасы тоталитаризма, Украина, Шульгин
Subscribe

  • Жильвинас Буткус о Литве

    Из сборника «Красная Литва. Никто не хотел умирать» . Для правильной оценки событий в Литве во время Великой Отечественной и после…

  • Гедрюс Грабаускас о Литве

    Из сборника «Красная Литва. Никто не хотел умирать». Советская власть была установлена в Шяуляе… и других местах Литвы...…

  • Сергей Рядчиков о казаках. Часть XV

    Из книги С. А. Рядчикова «Казаки-эмигранты против России. Прошлое и настоящее казачьего коллаборационизма» . В 1920-х гг. казачьи…

  • Post a new comment

    Error

    Comments allowed for friends only

    Anonymous comments are disabled in this journal

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

  • 0 comments