Сволочь эта, кажется, прет густыми массами, объяснил мне застрявший в Орехове хозяин собрания оперативной части подъесаул Д-ий или как его еще звали, просто Котик.
Это был столько же жуликоватый, сколько упитанный парень.
Отъелся на хлебной должности. Глуп, туп и не развит. Протеже ген. Говорова - начальника штаба. За всю гражданскую войну ни в одном бою не бывал, а уже носил четыре звездочки на погонах. Зато кормежку наладил идеально. Она не только ничего не стоила «операторам», но, как смеялись последние, «Котик скоро еще будет и нам приплачивать за то, что мы у него пьем и едим». Секрет был прост: Котик великолепно поставил сбор продуктов от благодарного населения и захват в пользу штаба «военной добычи».
Странно, - заметил как-то раз за обедом в кол. Гнаденсфельдт ген. Абрамов в моем присутствии, - у меня ложка с инициалами гостиницы «Дюльбер».
Это должно быть казаки взяли по ошибке, когда уезжали из Евпатории, ваше превосходительство, - смущенно ответил Котик, рассматривая ложку так, как будто в первый раз ее видел.
Но и эта с теми же инициалами... И вот эта.
Чем дальше шло продвижение, тем обширнее становился хозяйственный инвентарь Котика. Таврия была хоть и не так велика, зато обильна.
[Читать далее]Порой случались с Котиком неприятности. Так один раз в Б. Токмаке милиция задержала двух его казаков с несколькими коровами неизвестного происхождения и чуть-чуть было не представила их в военно-судебную комиссию.
Где же, вы думаете, теперь комкор? - спросил я Котика.
Думаю, что не ближе Полог или Черниговки. Я сейчас туда выезжаю со своим обозом.
Через полчаса несколько нагруженных подвод, для приличия прикрытых брезентами, тарахтели по улицам городишки. Из-под брезентов выпячивались края бочонков, кое-где выкукивали флегматичные головы пернатых пассажиров. Внутри одного воза хрюкала свинья. На соседнем сидела, лузгая семечки, рябая девица. И всюду на телегах краснели казачьи лампасы. Здоровые, отъевшиеся казаки, чистенько одетые, тянули монотонную донскую песню…
…
Одни, дети трудового народа, уверенные в своей непобедимости, грудью ломили вперед и грозили:
Смело мы в бой пойдем
За Русь трудовую.
И всех дроздов побьем.
Сволочь такую.
Другие, орудие в руках политических престидижитаторов, профессионалы гражданской войны, хорохорились не менее, распевая:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую,
Курсантов всех побьем.
Сволочь такую.
Слава об одних долетела до ушей других. Захотелось померяться силами. Единоборство произошло неожиданно, ночью, в самом городе, где обе силы, северная и южная, столкнулись. В результате - сотни загубленных молодых жизней, кровавая жертва для блага кого-то, кому выгодно разделение России на два стана.
На заборе городского сада, возле которого цвет двух воинств уничтожал друг друга, широковещательная афиша. Наделение крестьян землею, видите ли, происходит успешно; из Евпаторийского уезда к главнокомандующему являлась депутация и благодарила его за высокую милость, за земельный акт.
Кто сейчас захочет возиться с землей! Вдали еще пушки грохочут, а мы тут будем заниматься переделами. Быть может, завтра все полетит кверху тормашками. Стоит ли канителиться! - вспоминаю слова своего возницы Ивана.
Вспоминаю и о том, как в некоторых местах, даже не очень удаленных от Мелитополя, крестьяне с недоумением спрашивали меня, какой-такой новый закон о земле объявился. Умышленно или неумышленно, но титулованные чиновники графы Татищев и Гендриков не слишком торопились с проведением в жизнь этого закона.
А для нас-то, мужиков, нет ли тут чего-нибудь написано, такого хорошего? - раздается у меня за плечом неуверенный, хриплый голос.
Вот, дедушка, дают землю, у кого мало, нарезают.
Нет, не этого. Чего-нибудь на самом деле хорошего... Телеграммы какой?
Чего бы для вас надо хорошего?
Да насчет мира-то. Пора бы. Ведь уж повоевали. Крестьянам-то уж больно тяжело.
А нам разве легко? Вы хоть дома, а мы...
И что вам воевать, идти против своих? Образованные люди, а в толк не возьмете, что не хорошо. Утихомирились было зимой, ушли в Крым, ну, думаем и слава богу. Так нет же, опять пришли. Зачем?
Ты, дедушка, большевик, что ли?
Что ты, Христос с тобой, какой я большевик. Худо я понимаю эту большевизию. А только одно скажу, сердись, хоть нет: пусть уж лучше будут большевики, да одни. Так все как-нибудь образуется. А то на Росеи две власти, хуже того нет. Без вас у крестьянина, хоть и при большевиках, а все было, и кони, и коровы, и бараны. Теперь все перевелось. Когда еще снова наживем. Так-то, господин офицер, - спохватился вдруг дед и оглянулся во все стороны, нет ли где свидетеля его крамольных слов, - прости меня старого, все это я по мужичьей простоте, по глупости.
Знак недобрый: население уже утратило страх перед белой властью.
Сначала оно пассивно сопротивлялось, не давая новобранцев и отлынивая от повинностей. Теперь оно развязывало язык. Плохо. По всем признакам близится конец безумной авантюры, затеянной Врангелем. Что же ждет нас, больших и малых статистов гражданской войны?
…для меня, как и для многих мыслящих офицеров, с самого начала был ясен исход крымской авантюры и неизбежность новой катастрофы…
…
От позиции дорога плавно спускается в лощину. Там, по берегам ручья, отдыхает сотни-две оборванцев. Обуви у большинства нет. У кого есть - пальцы высовываются из дырявых передов, как зубы из крокодиловой пасти.
Пленные, что ли?
Пленные... Красноармейцы.
Обижали наши, когда в плен взяли?
Сперва ничего при начальстве, не тронули. А потом, как повели с Гуляй-Поля, прискакал какой-то вахмистр, приказал снять сапоги, у кого были получше. Потом обирали на этапах.
…
Подзакусить, господин полковник... Пышечки! Где ты их достал, Маркуша?
Забежал в хату, баба пекет, выпросил.
И тебе не стыдно? Мог бы и денег дать.
Чего их жалеть, чортовых хохлов! Они тоже казаков грабили.
Маркуша - казак старого закала. Ему тщетно доказывать, что чем же виноваты крымские крестьяне, если они, казаки, у себя на Дону не ладили с «иногородними», если хохлы станицы Семикаракоровской два года тому назад сожгли его амбар с хлебом и увели пару волов.
Война меня разорила, отчего же мне других жалеть!
Такова была логика казачьей черни.
…
Красная конница… шла лощинами параллельно нам... Но о близости противника никто не знал в Пологах. Иначе, едва ли рискнул бы так грозно поглядывать и покрикивать полк. Астахов, уже раздобывший себе где-то и штаны, и верхнюю рубаху.
Живо! Воды, умыться! - командовал он хозяину своей хаты, соседней с тою, в которой я остановился.
Нема воды.
Как нема? Вон колодец.
Та хозяин не позволяет брать.
Какой хозяин?
Та я-то.
Ах ты, распросукин сын! Тебя, видно, мало большевики учили!..
Через несколько минут выученный белым полковником хохол, потирая одной рукой спину, другой поливает воду из ковша на ладони грозного члена военно-судебной комиссии.
…
Маркуша знает свои обязанности. Через четверть часа возвращается с молоком.
Надо бы у кого-нибудь попросить ложку.
Ложка есть. Купил?
«Купил за три огляда».
Как так? Что это значит?
Так меня покойный батька учил: руки-ноги есть, украсть можешь; только три раза оглянись, не гонятся ли. Хозяйка резать хлеб в кладовую, а я ложку в карман. Много их валялось на столе... Не золото.
…
Ген. Топилин, инспектор тыла донского корпуса, он же начальник гарнизона в Токмаке, вечером 2 октября получил из штаба армии предписание - быть наготове и дать отпор неприятелю, в случае появления его у Б. Токмака. Страдая слабостью зрения, генерал не захотел долго возиться с большой телеграммой, - на шести страницах, - при искусственном свете, отложил эту работу до утра и предался своему любимому спорту - игре в преферанс…
Мы воевали, окруженные тысячью красных и зеленых Вандей, а генералитет, невзирая на самые свирепые приказы Врангеля, палец о палец не стукал для того, чтобы обратить армию тыловиков в такой организм, который мог бы самообороняться хотя бы от махновцев или от неприятельских налетчиков.
Все спали. Одних усыпляли самогон и флирт, других - винт и преферанс, третьих — упоение своим превосходительным величием.
Результаты этого сна были налицо. Налет красных, двое суток безнаказанно разорявших наши тылы, произвел у нас не только страшный переполох, но и большую разруху.
…
Очень много толков и догадок вызвала смерть одной старой сестры милосердия Стригалевой, организаторши питательного пункта в Токмаке. Ее нашли на дороге перерубленной пополам. Ходила молва, что в ее смерти повинны не столько красные, сколько ее подчиненные, с которыми она обращалась сурово и которые будто бы ждали случая разделаться с нею.
…
Теплое обмундирование, конечно, было заготовлено и даже доставлено на фронт. Но интенданты не спешили с выдачей и берегли его для красных. У этих последних в нашем стане не было лучших союзников, чем в конец проворовавшаяся интендантская братия. Чтобы скрыть растраты имущества, она часто жгла казенное добро, едва только проносился слух о близости врага. Каждый налет, более или менее серьезное наступление красных, не говоря уже о катастрофе, им давали возможность хорошо погреть руки и замести следы своих грешков.
…
В Геническе, где образовался затор обозов, стоял дым коромыслом. Около моста подводы, спускаясь с горы, давили одна другую. А в городе шли погромы. Скучая от безделья и мучась от холода в ожидании движения к переправе, любители погромного спорта приступили к работе и в первую очередь растащили мануфактуру из казенных складов. Она предназначалась для расплаты с крестьянами за муку. Этой последней в городе были навалены целые горы. Но мы голодали, так как нигде не могли достать ни одной корки. Дошла очередь до винного склада. Грабеж этого учреждения прекратила откуда-то взявшаяся корниловская рота, которая приставила к складу крепкий караул и объявила вино своей собственностью.
Мой Маркуша то и дело отлучался от подводы.
Как тебе не стыдно! Снеси назад! - набросился я на него, когда он притащил две «штуки» ситца и даже похвастался мне своей добычей.
Ну, вот еще! - преспокойно ответил он, тщательно засовывая ситец в свой холщовый мешок. — Сколько времени воюю, воюю, а даже рубашки казенной не получил. Что есть на мне, все ваше. Надо же хоть раз от казны что-нибудь взять.
Маркуша был прав, считая себя кредитором казны. Все его обмундирование, когда он впервые прибыл ко мне из комендантской сотни, составляли одни только рваные штаны. Ни ботинок на ногах, ни шапки на голове. Все, что имел ранее, он проел еще в госпитале, страдая от недостатка пищи после тифа. Я долго был в недоумении, не зная, что мне делать с совершенно голым вестовым, тем более, что и сам имел самый ничтожный запас одежды. За весь крымский период войны на Маркушину долю от казны не перепало и пары чулок. Больших трудов стоило мне одеть своего стареющего слугу, который платил мне за это отеческой заботливостью Он, быть может, начал бы и уважать меня, если бы не мои, по его мнению, крайне извращенные понятия о праве собственности. На его взгляд, чужое добро надо уважать лишь до тех пор, пока оно не требуется себе самому, а не всегда и при всех обстоятельствах. Этот мой серьезный недостаток старик всецело объяснял моим низким, т. е. не казачьим, происхождением и принадлежностью к такой зловредной корпорации, как судейская.
Арабатская стрелка, этот крошечный поясок земли среди Азовского моря, не везде безжизненна. Помимо разбросанных там-сям рыбачьих хижин, есть несколько селений. Наша орда их разграбила окончательно.
Первой жертвою этого страшного потока сделалась деревня Геническая Горка, в 10 верстах от города. Я добрался до нее утром 17 октября. Во дворах - подводы, костры, измученные люди. На месте заборов и сарайчиков одни следы.
Подъезжаю к крайней хате. Подле погреба, понурив голову, но не смея пикнуть, ежится на морозе баба. Сейчас только два казака вырвали у погреба дверь и утащили к костру.
Чисто?
Все, все забрали... Поросеночка берегла к празднику. И того в мешок к себе бросили. «Зачем, говорят, оставлять свинину жидам... Они ее все равно есть не будут, а мы за милую душу»…
В квартире тоже «чисто». Раскрытые настежь шкафы блистают пустотой. Ни чашки, ни ложки…
Нет ли где свободной хаты? - обращаюсь к есаулу Лазареву, адъютанту инспектора тыла.
Хаты? Скажите спасибо, если удастся завести куда-нибудь во двор лошадей. Но чорт с ним, с жильем. Есть беда хуже: лопать нечего. Если бы грабили с толком, еще ничего бы. А то посудите: вот я сейчас ходил, отнимал баранов у партии каких-то кубанцев…
Человек 15 казаков и офицеров, кое-как разместившись на грязном полу вокруг большого чугунного котла, приканчивают вареного поросенка.
Купили?
Боженька дал. Он у нас добрый. Вчера послал барашка, сегодня поросеночка. Не забудет и на завтра. Не угодно ли? Не кочевряжьтесь. Закон соблюдать будете, умрете с голоду. Все равно добром нигде ничего не купите. Кому теперь нужны наши деньги…
Насупротив драка! - докладывает сторож, который стерег во дворе лошадей и теперь пришел за своей порцией. - Вестовые какой-то комиссии пришли во двор, где стоят артиллеристы. Этим обидно стало. «Тут, говорят, наш район для воровства, не ваш. Мы к вам не ходим партизанить. Надо же совесть знать. Ведь не большевики мы». Пошумели, а теперь уже взялись за колья…
Вдруг дверь из сеней распахнулась и в хату бомбой влетел денщик полковника Михаил, таща за клюв гуся. Пернатый пленник, как ни силился, не мог издать ни одного звука. Через полминуты его голова уже валялась на полу, а туловище судорожно билось между ногами белобрысого Михаила.
Казачонок доволен, точно одержал трудную победу над неприятелем.
Смотрю это я на них, - рассказывает он несколько пискливым голосом, - как они скандалят. А гуси, из-за которых спор, вышли на улицу. Один чтой-то облюбовал нашу сторону, на меня заглядывается. Дюже я ему понравился. Ну, чего, думаю, ему тут ходить? Да и нам на ужин что-нибудь надо. Подманил к воротам хлебом. Он, сердечный, и носик протянул. Тут-то я и сгреб еговый клюв, чтобы много не разговаривал, не шумел.
Этот Михаил, как я убедился впоследствии, был, действительно, мастером своего дела. Едва подводы подходили к человеческому жилью, как он нюхом чуял, где запрятан поросенок или овца. Лошадей еще не успевали распрячь, как он уже тащил к подводе добычу.
Во время движения по стрелке грабеж получил право гражданства. Не было никакой власти и силы, чтобы сдержать эту буйную орду…
Эта бедственная экспедиция за хлебом не прошла без пользы для полк. Грекова и его подчиненных. В Царедаровке ему некогда было забирать хлеб, но он успел отбить у крестьян мануфактуру, которую те расхищали из казенного склада. Хоть и с большим трудом, но ее удалось привезти в Чекрак. После этого комендантские подводы распухли больше прежнего.
Наконец, настал радостный для населения Чекрака день, в который голодная саранча потянулась к югу.
Я зашел к «информаторам». Они все были в сборе и стояли подле подвод. Михаил тщательно укладывал в телегу какой-то странный предмет, который то тут, то там выпячивал верх брезента.
Мимо уже проходил обоз «дежурства».
- С богом! - скомандовал М-ов.
Подводы стали медленно вытягиваться из ворот на улицу…
Глядя на бесконечные ленты обозов, просто не верилось, что все эти перевозочные средства собраны только в одной Таврической губернии. И тут же приходил на мысль другой вопрос: а что же осталось у населения и во что обошлась таврическому крестьянству затея Врангеля?
В самых лучших экипажах ехали, разумеется, женщины, жены или содержанки офицеров, в сопровождении «набивших ряжку» денщиков. Велик женский полк, и нет ему конца.
То и дело чернеют лакированные немецкие кареты, удобные для зимы или непогоды ящики. Приказ главнокомандующего вовсе воспрещал их реквизировать. Врангель здесь, на стрелке, мог проверить, как исполняли этот приказ его подчиненные.
Вон пара одров еле-еле тащат по песчаному грунту такой необходимый для войны предмет, как бочка с награбленным в Геническе вином. А вон уже совершенно фантастическая картина: отбитый у красных верблюд запряжен в... аэроплан.
- Смотрите, господин полковник, - ухмыляется старый, но зоркий Маркуша, указывая на черную карету, - нежная дамская лапка чего-то машет вам в окошечко.
Да, что-то видно. Вроде как шерстяная перчатка.
Экипаж равняется с нами. Из раскрытого окошечка
высовывается медвежья пасть.
Это тот самый, что в Пологах в плен взяли. Везут, а зачем, никто не знает. У нас с вами телега без кузова, а для зверя крытая карета.
Обозы, обозы, обозы...
Большие штабы, большие обозы, маленькие таланты - большие поражения, - вспоминаются слова известного полководца XVIII века Морица Саксонского.
Кто-то вычислил, что по самому скромному подсчету через стрелку прошло около 10000 всяких экипажей. Возчики давно уже все сбежали. Ни солдаты, ни офицеры не имели основания беречь то, что побросали хозяева. Крестьянское достояние гибло. Мы нещадно уничтожали его. Стрелку, с ее мучительным для лошадей песчаным грунтом, можно было смело назвать конской могилой. Я как-то раз на протяжении только одной версты насчитал 50 лошадиных трупов.
Восстановление разрушенных большевиками хозяйств с помощью армии бездомных бродяг... Гражданская война во имя народного блага без участия народа... Спрашивается, какой же только обитатель преисподней мог натолкнуть на эту мысль барона Врангеля?